Приключения детской литературы на фоне нон-фикшн

К московской ярмарке non/fiction почти все более или менее большие статьи — о том, что там купить. Списки часто пересекаются, уже сейчас ясно, что на ярмарку за покупками пилить надо не с сумкой, не с рюкзаком, а чемоданом на колесиках. Такое впечатление, что издательства подтягивают именно к этой ярмарке свои самые амбициозные новинки. Романы и детские книги в том числе. И это интересно. Термин «нон-фикшн», пересаженный на русскую почву, на глазах наливается новым — расширенным — смыслом. Мол, фикшн, но с трубой повыше. Для тех, кто поумнее.

Приключения русской детской литературы на этом фоне особенно интересны.

Всего каких-то два-три года назад хорошая книжка почти всегда оказывалась переводной. Это раздражало, потому что таким образом российским издательствам очень легко было симулировать умственную деятельность. Требовался только Гугл: вбиваете «Кальдекоттовская медаль», «Премия Андерсена», «Болонья Рагацци» — и снимаете сливки сливок с мирового рынка. Высокие профессиональные стандарты западных издателей всем в России нравились — плакать при этом кровавыми слезами над каждым собственным проектом (и год, и два, и три — пока не получится конфетка) никто не был готов, да, видимо, и не особо умел. Примерно в то же время Кольта и предсказывала, что однажды штормовая волна великолепных переводных книг что-то сделает с самими российскими писателями и иллюстраторами. Они научатся. Новинки нынешней ярмарки ясно показывают, что процесс пошел: в этом году хорошие русские детские книги впервые заметны в море хороших переводных. Либо это западные книжки, заново — и лучше! — нарисованные русскими иллюстраторами (например, норвежский «Простодурсен»), либо полностью местные изделия.

Этот сдвиг в сознании очень важен. Не просто сдвиг, а смена идеала. По текстам предыдущего поколения постсоветских детских авторов совершенно ясно видно: люди мечтают писать (рисовать) так, как писали (рисовали) в советские 1970-е. Что, конечно, диковато, поскольку весь остальной мир до сих пор пытается научиться делать книжки как в СССР 1920—1930-х (каталог новинок одного из мировых флагманов, португальской Planeta Tangerina, так и вовсе пугающе кажется инкарнацией Детгиза и «Радуги» их ранних, лучших времен). Диковато — и очень-очень провинциально. Провинциально настолько, что на международных ярмарках во Франкфурте и Болонье не канает даже в качестве местной экзотики. Потому что, к сожалению, детская литература 1970-х (за редчайшими исключениями) — это довольно плохая литература и очень плохой дизайн. Рыхловатость и дряблость, эстетическая трусоватость и атрофия воли, необходимой, чтобы построить книжку, у которой были бы как минимум внятные начало, середина и конец, — все эти наследственные болезни перешли в следующее поколение. И только волна переводных книг (по-прежнему не иссякающая) сумела если и не смести эту макулатуру совсем, то расчистить место русской литературе совершенно иного толка. Обратите внимание на дебютантку сезона — Дарью Варденбург с ее «Правилом 69 для толстой чайки»: интересно вам про яхтенный спорт или нет, но принадлежат эта книга, этот голос, это владение ремеслом, эта манера рассказывать — совершенно новому поколению.

Особенно драматично выглядит, когда писатель нового поколения грызет эту пуповину, связывающую с 1970-ми, но на самом деле попросту не дающую дышать собственными легкими, прямо у тебя на глазах. «Три четверти» Анны Красильщик все равно нельзя пропустить: это талантливо и бесстрашно. Когда читаешь, кажется, что к твоей руке вдруг прикладывают то ледяной кубик, то раскаленную монетку. Спокойный, ровный тон. Спокойная, ровная динамика. И вдруг — подробность, реплика, поворот сцены, пробирающие насквозь. Эта книга о подростках, но на самом деле оценят ее нынешние сорокалетние. Кто взрослел в начале 1990-х: ларьки и капоры, жвачки и кассеты, взгляд у Анны Красильщик острый, а память — еще острее.

И вот тут мы натыкаемся на стеклянный потолок. Есть литература, и есть «детская литература». Про литературу пишут, ее обсуждают, за нее дают премии и выдавливают друг другу глаза. Но если поблизости от книжки мерцает слово «дети», то на вас уже посмотрят так, будто вы в большой свет лезете с обкаканным памперсом или флаконом лосьона от прыщей. Если в современном российском словаре понятий «нон-фикшн» — это фикшн поумнее, то «детская литература» — это нечто неполноценное, недо-, для тех, кто не может «настоящую». О ней не пишут обычные литературные критики, за нее если и дают обычные литературные премии, то уменьшенными («детскими») порциями.

А «Три четверти» — это детская книжка? Или все-таки для взрослых? А «Голос» Дарьи Доцук? А «Ты идешь по ковру» Марии Ботевой? А всех их в той или иной степени иностранный предшественник — «Гуд бай, Берлин!», теперь уже более известный как фильм Фатиха Акина?

Откуда этот потолок вообще взялся? Или он был всегда, просто, пока не было хороших российских книг, и его тоже не замечали?

Всегда он точно не был. В 2002 году разразилась запоминающаяся битва при сборнике 20-летней Ирины Денежкиной «Дай мне!». Сейчас ее легко представить в каталоге «Самоката», «КомпасГида», возможно, «Белой вороны». Но тогда Денежкину объявили «новой Саган» и обсуждали нутряной рык. Денежкина вошла в финал «Национального бестселлера», проиграла с отрывом в одну ноздрю «Господину Гексогену» Проханова, и вокруг этого тоже очень шумели. Сдулась она моментально. Только Виктор Топоров еще в одиночестве грозил: мол, погодите, вернется лет через десять-пятнадцать — и ого-го! Но прав оказался только насчет срока. Вместо ого-го вернувшаяся Денежкина выхлопнула сценарий сериала на ТНТ, и то в соавторстве. Может, и стеклянный потолок «детской литературы» с тех пор навис в знак разочарования, которое не прощают? Ложечку, мол, нашли, но осадок остался.

Новых русских писателей, так опрометчиво связавшихся на старте с «детскими» и «подростковыми» книгами, в таком случае можно только пожалеть. «Я новый, — кричал я, — я новый! Я неизбежный, я пришел! <...> и тут совершенно неожиданно увидел, что на сером пиджаке у меня большое масляное пятно с прилипшим кусочком лука. Я растерянно оглянулся. Не было ночи и в помине. Бомбардов потушил лампу, и в синеве стали выступать все предметы во всем своем уродстве. Ночь была съедена, ночь ушла». Потерянное поколение будет состоять именно из них.

Понравился материал? Помоги сайту!