В память о Леониде Александровиче Седове

Леониду Седову в этом декабре исполнилось бы 84 года. Он умер за десять месяцев до этого. В моей жизни многое связано с ним, я многим ему обязан, и долг мой ему не выплатить уже.

Мы с ним — совершенно разные по складу люди, но жизни наши многократно переплетались. Он старше меня на десять лет. Он, стало быть, кончал школу, когда я только поступал. Но учился я в той же школе, что и он. Это потому, что мы жили в одном районе: он — в арбатских переулках, я — на Кропоткинской улице. Эта территориальная близость была и близостью социальной.

В этой части Москвы когда-то жило дворянство, потому район застроен особняками. Дворянство ушло в историческое небытие, его в этом районе сменила разночинная образованная публика, унаследовавшая не только эти особняки, но и кое-что из дворянского этоса. История страны отразилась в ее формировании. Жители этого района — в частности, семья Седова — были москвичами в первом-третьем поколениях, съехались из разных концов империи. Как правило, эти русские семьи имели примесь еврейского, немецкого, армянского или какого-то еще инонационального компонента (был он и в крови Седова). Вкупе с европейским по типу образованием этот компонент вносил ту малую дозу маргинальности, которая формировала позицию русской, потом советской столичной интеллигенции. Той, что устанавливала советскую власть, потом ей служила, потом оказывалась ее невинной жертвой, потом оказывалась ее полуподпольным оппонентом, а в годы перестройки — открытым.

Леня Седов все школьные годы и затем всю жизнь дружил с Петром Зорким, был принят в его семье. Думаю, связь с этой семьей имела большое значение для формирования Седова как личности. Это была семья одного из видных деятелей ВКП(б). Его звали Марк Зоркий (как М. Горький, Д. Бедный, А. Веселый, он взял характерный для тех среды и эпохи псевдоним). М. Зоркий сперва сам учился в Институте красной профессуры, а затем был профессором в Коммунистическом университете трудящихся Востока. Там растили будущих секретарей компартий для стран пробуждающейся Азии. Причастность к мировому коммунизму, к делам Коминтерна на Востоке была тесной, личной. Будущий вождь Вьетнама Хо Ши Мин некоторое время жил в их семье. Профессор пошел комиссаром на фронт и погиб в 1941 году, так что Леня его не знал. Но он хорошо знал его вдову Веру Яковлевну, мать его одноклассника Петра, а также его младшего брата Андрея и старшей сестры Неи. Все трое — яркие, творческие натуры, Леня много взял от них. Поколение таких детей приняло от таких отцов-коммунистов идеалы честности, сознание, что твоя жизнь должна иметь общезначимый смысл, но к своим сознательным годам уже пришло к убеждению, что начатая отцами дорога привела страну к несчастьям и они ею не пойдут. С этим рос и Леня.

Вера Яковлевна работала в Институте востоковедения. Там под ее руководством работал мой отец. Туда по окончании Института иностранных языков пошел работать Л. Седов. Мой отец, таким образом, познакомился с Седовым раньше, чем я. Добавлю, что Леня раньше меня побывал в Индонезии — стране, язык и историю которой я изучал в университете. Многое, значит, обещало нам встречу, но она состоялась позже.

Мне еще предстояло окончить университет, оставив намечавшуюся стезю востоковедения, перейти в сектор Левады в только что созданном Институте конкретных социальных исследований (ИКСИ). А Лене еще предстояло подписать одно из писем в ЦК КПСС с протестом против судебного произвола властей, попасть (вместе с Неей Зоркой и рядом других знакомых и друзей) в список подписантов, потерять в связи с этим работу, найти пристанище в секторе Левады. Вот там мы и встретились.

Поскольку Леня стал подписантом и это сильно повлияло на его судьбу — два слова о подписантстве. (Это для тех, кто не жил тогда в СССР.)

Одной из главных форм политического сопротивления и протеста со стороны (части) советской интеллигенции было писание и, главное, подписывание писем в адрес ЦК КПСС с требованием прекратить судебное преследование тех или отменить приговор тем, кого система взялась наказать и посадить. Подписывание таких писем — подписантство — было одной из форм проявления гражданственности.

Важно отметить, что речь идет об акциях сугубо символического характера, но вызывавших реакции характера сугубо практического. Судили писателей за то, чтó они написали в своих книгах (нечто антисоветское), и за то, гдé они эти книги издали (на Западе). За эти символические действия им давали реальные сроки лагеря. В письмах, о которых идет речь, просили/требовали так не поступать, приводя разного рода законнические или идеологические аргументы. Что за аргументы, никакого значения не имело ни для адресатов, ни для подписывающих письмо. А что имело значение и какое?

Практический смысл — в части облегчения участи судимых — если был, то непрямой. Никакой протест, сколько бы подписей ни стояло в письме, не мог вызвать оправдание или смягчение приговора; подписывающие это знали. Эффект в смысле облегчения судьбы обвиненных мог быть только в том, что коллективные письма попадали в распоряжение западной прессы, она поднимала шум, правительства западных стран посылали сигнал советскому правительству: мол, не надо таких-то сажать, надо выпустить. Изредка эта схема срабатывала. Советская власть научилась торговать жертвами своих репрессий, иногда соглашалась их выпустить — в обмен на некие выгодные для нее политические шаги Запада.

Если процесс был громким в смысле известности его на Западе, участие в этой коллективной акции вызывало, так сказать, вторичные репрессии в адрес всех или большинства подписавших. Их публично изгоняли из рядов КПСС, если они в таковых состояли, их чаще всего выгоняли с работы. Именно это произошло с Л. Седовым. Понятно, что для того, чтобы решиться на такой поступок, зная о его последствиях, требовалось мужество. Оно у Лени было.

Подписантство выполняло еще и исключительно важную функцию во внутренней жизни и внутренней организации столичной интеллигенции тех лет. Как и многие другие социальные группы, эта группа вводила для себя ритуал-проверку, тест на верность ценностям группы. Готов ли ты ценности нашей группы и нашу солидарность поставить выше благ и ценностей внешней жизни (работы, карьеры, иногда — свободы)? Докажи, что готов, — поставь подпись под этим вот письмом в ЦК КПСС.

Не ко всем обращались с таким предложением, про многих знали заранее — не сможет. Для части такое обращение становилось причиной тягчайших мук, томлений совести и страха. Ко мне никто не обращался тогда с таким предложением, но я мысленно представлял себе эту ситуацию и мучился, не зная, смогу ли. Я еще не был знаком с Леней, когда разворачивалась его история с подписанием, но у меня впечатление, что он не мучился — взял и подписал. Что я точно знаю — он никогда об этом не жалел, как никогда не хвалился своей смелостью. Но он был смелым.

Он был тем, кто называется «крепкий мужик». (Леня проходил действительную военную службу в десантных войсках. Примечательно, что он, в отличие от очень многих его ровесников, этот этап своей жизни не считал ни в каком отношении значимым.) Крепость проявлялась в готовности дать в морду тем, кто этого заслуживал, — хотя Леня, по-моему, ни разу никого не ударил. Крепость проявлялась в готовности пить крепкое и много. Это Леня делал с друзьями исправно. Пить, уметь пить было важно для описываемого круга интеллигентов. Крепость проявлялась и в том, чтобы пить крепкий кофе, курить крепкий табак. Леня курил «Приму» — дешевые сигареты. Это отношение ко всему крепкому роднило данный сегмент интеллигенции с русским народом, но и с кумирами на Западе вроде Хемингуэя и Ремарка. Иронии в моих словах нет никакой. Танатический момент в таком отношении к себе, конечно, присутствовал, но он не осознавался курящими и пьющими. Именно готовность причинять себе вред и род боли, рисковать здоровьем и жизнью была демонстрацией себе и другим своей жизненной силы, мужской силы. Как и другие наркотики, эти ставили жизнь человека в связь с предельным, делая это посредством бытовых и праздничных ритуалов.

«…Я просто Леонид Седов, насквозь пропитый и пропетый…» Это слова из его песни про себя. Леня пел и играл на гитаре. Любил Высоцкого и был во многом похож на него — или, точнее, на тот образ, который Высоцкий себе создавал своими голосом, интонацией и строем своих песен. Отношения с женщинами у таких мужчин также были резкими, ставящими жизнь на край. Безусловно, по меркам нынешнего феминизма Леня, как и почти все советские мужчины, был male chauvinist. Ему так думать о себе в голову не приходило. Он говорил мне о своих женщинах: «Я их жалею…» К моменту нашего знакомства Леня был женат уже во второй раз. Думаю, очень счастливо. Жена его, Надя Аниканова (она, слава богу, жива), принадлежит к русским женщинам, которые мудрее своих мужей, но кладут жизнь на то, чтобы служить этим мужьям убежищем и опорой. Брак первый, с Е. Семекой, имел для Лени драматическое завершение. Он ничего мне не рассказывал про это. Но эта драма сполна отразилась в написанных им тогда песнях. Разрыв с женщиной цельным человеком переживался как катастрофа не этих лишь отношений, а катастрофа жизни. В этом русская интеллигентская культура повторяла, как могла, уроки романтиков Запада.

«Жизнь моя, жизнь моя, скачущий мяч крупных провалов и малых удач…» — пел Леня.

Сказанное про его натуру, выпивки, песни и гитару укладывается в такой образ: замечательный парень, душа компании. Он, безусловно, был таким, и в этом была притягательность его для нас и для меня особенно. Но он начинал свою карьеру как исследователь-востоковед. О его диссертации, как мне известно, хорошо отзывались его старшие коллеги-востоковеды. Однако для интеллигента тех лет всего этого было мало. Русская интеллигенция, а за нею советская не могла жить, не ощущая своей миссии, миссии национального и/или всемирно-исторического масштаба. Именно потому она в свой час схватилась за марксизм и в свой час стала его ревизовать, потом от него отказываться (часто в пользу религии). Поэтому она строила теории о русской душе и историческом предназначении Руси. Леня дани ни коммунизму, ни православию, ни славянофильству не отдавал. Он сам, так сказать, в одиночку создал — для себя и круга друзей — теорию-схему, показывающую место России среди других народов/цивилизаций. Это была идея российского пуэрилизма. Россия — страна невзрослая, страна не-взрослых. Ее поведение и поведение ее обитателей — подростковое. Он развивал и другую схему, типологизирующую народы/цивилизации по тому, как они относятся к смерти. (Философствовать и отвлеченно теоретизировать он, впрочем, не любил.) Типология цивилизаций — задача, за которую брались умы вроде А. Тойнби. Нет нужды сейчас говорить о том, что у Лени эти схемы доморощенные и наивные. Они сыграли свою роль в свой час — хотя бы для их автора. Чувство, что ты понял устройство миров, указал на место своей страны и свое в этом устройстве, — это очень важно для утверждения достоинства своего и своей среды, среды русской интеллигенции. Из этих концепций выходило понимание, чего ждать, а чего не ждать в этой жизни.

Понимание обреченности страны своей судьбе и своему месту в мироздании не означало, что отменяются требования чести и совести. Папиросные странички самиздата, проходившие во множестве через его руки, уже для себя и для своих сообщали о том, что с кем сделала власть. Прятали и передавали эти листки, тамиздатовские книги. Кому-то собирали на посылку в лагерь, кого-то провожали в эмиграцию. Леня был в гуще этих дел.

Для меня в мои 22 приход в сектор Левады в 1966 году был событием, определившим всю жизнь до ее сегодняшнего дня. Для Лени, пришедшего туда же в его 33 в 1967 году, — тоже. С той разницей, что он перед этим уже одну жизнь, о которой я немного рассказал, прожил.

Я готовил диссертацию. Моим руководителем был Левада. Когда пришел в сектор Седов, Левада, упирая на сходство в наших биографиях, назначил Седова моим научным руководителем. Документами это не оформлялось, но какие-то небольшие деньги, которые Левада получал за научное руководство мною, он исправно передавал Лене. Леня пытался отказаться, с Левадой это не выходило. Научного руководства аспирантами (и мною в том числе) Левада в принятых формах не осуществлял. Процесс учения шел, но по совершенно другим контурам — за счет создания сверхнасыщенной творческой/академической атмосферы в секторе. Ни минуты не изображал научного руководителя и Седов. Но он сыграл для меня очень важную роль старшего товарища, введя меня в круг своих друзей, усадив за одни с ними столы. В этом не было плана и установки. Он принял свою роль легко, звал меня Алешка (в конце жизни — Алешенька).

Товарищи по общей подписантской судьбе — Леня, Нея Зоркая, Борис Шрагин — решили провести летом 1968 года вместе отпуск на Онежском озере, куда каждое лето ездил Петр Зоркий. Им был нужен кто-то, умеющий управляться с лодочным подвесным мотором. Ленин взгляд пал на меня. Я в самом деле немного умел — и был взят в команду. Лодку, на которой поплыли, назвали «Подписанка». Для них это был веселый отдых. Впрямь отдых от пережитого всеми давления — собраний, исключений, слежки ГБ. Для меня же это стало расширением жизни в еще одно пространство. Онежская вольность стала на многие годы частью моей жизни. Это пространство открыл для меня Седов. В этом походе мы оба отрастили с ним бороды, с ними явились после отпуска в сектор, были встречены громким хохотом. Борода в шутку оказалась бородой всерьез. Большинство людей знают Седова с рыжей, потом седой бородой. Она началась там, на Онежском озере, и осталась до конца жизни.

В секторе Левады в ИКСИ Леня возглавлял работу по переводу того, что в СССР было почти никому неведомо, что совсем недавно еще могли читать только имеющие доступ в спецхран двух-трех библиотек страны. Переводили Т. Парсонса, Р. Дарендорфа. Не мне судить, но, по мнению Левады, Леня делал перевод квалифицированно. Не следует забывать, что Т. Парсонс и для американской социологии был создателем новой системы понятий. Для советской действительности, где вообще никакой теоретической социологии тогда не было, переводить такие труды значило ее создавать.

Пять лет прошли в атмосфере напряженной работы, восторженного переживания единства и близости, сознания — опять это скажу — своей миссии. В создании такой среды — неоспоримая заслуга Левады. С Левадой мы все были на «вы», а меж собой — на «ты». Левада предложил Лене тоже короткое «ты». Леня принял, но говорить Леваде «ты» и «Юра» ему было нелегко, я это видел. Леня никогда не заносился, он разделял объединявшее нас, сотрудников сектора, понимание, что мы здесь, а Левада досягает небес. (При этом к общему чаю булочки из булочной приносил Левада.)

В создании атмосферы роль Седова была очень велика. Начать с того, что местом, где мы регулярно и часто вечерами собирались, была именно его квартира (тогда — у метро «Пионерская»). Второй важнейший момент — это его песни под гитару. Не помню, пели ли мы хором — если да, то редко. Но, скажем так, хором слушали, это было непременной частью наших застолий. Это бывало во многих компаниях тогда. Было и у нас и, выразимся так, являлось одним из важнейших ритуалов интеграции и подтверждения солидарности. Леня пел нам много и охотно. Его собственные песни мы знали наизусть, я помню их до сих пор: «Но все же живу я, кропаю стихи и воду живую тяну из реки…» Да, он писал и стихи (они были изданы незадолго до его кончины). Он также выполнил поэтический перевод знаменитой, но тогда еще не пришедшей к нам рок-оперы «Jesus Christ Superstar». (Ее поставили у нас потом, но не в переводе Седова.)

ИКСИ был разогнан к 1972 году. Устраивались кто куда мог. Мы с Седовым нашли убежище в месте, о существовании которого до тех пор и не слыхивали. В палатах Донского монастыря, в те поры отнятого у церкви, размещался проектный институт с названием ЦНИИЭП ЗЗ и СС им. Б.С. Мезенцева. Его сотрудники — архитекторы — занимались проектированием театров, кинотеатров, стадионов и пр. для всей советской страны. Идеологический контроль в этом углу московского пространства был относительно слабым. Либеральное начальство создало для нас социологическую группу, и мы постепенно стали вживаться в непривычные условия. Выяснили, что там работают замечательные, светлые люди. Мы с Седовым и Седов сам по себе оказались окружены любовью, симпатией и уважением. Дружба с некоторыми из тамошних людей осталась для Лени на всю жизнь.

Проблематика, которой пришлось заниматься, Лене не была близка. Когда появилась возможность, он перешел на работу редактором в издательство «Советская энциклопедия». Мы все — сотрудники распущенного сектора Левады — работали в разных местах, но сохраняли дружескую связь. Долгое время продолжались знаменитые семинары Левады. Седов, как и остальные, был участником и дружеской, и научной форм сохранения нашего коллектива. Основой этой структуры был Левада, но роль Седова в сохранении духа нашего кружка была очень важна. Благодаря тому, что сохранился дух, сохранился и круг. И когда на волне перестройки был создан в конце 1987 года Всесоюзный центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ), когда туда пригласили Леваду и когда он сказал: «Приду, но только с моими ребятами», — во ВЦИОМ пришло не несколько новых сотрудников, а готовое научное подразделение — сектор Левады. В его составе был и Л. Седов.

Мы с приходом во ВЦИОМ почти сразу оказались в гуще политической жизни, с каждой неделей становившейся тогда все активнее. Лене была абсолютно ясна позиция, которую следует занять в этой бурной среде. Он был в самой полной степени тем, кого тогда звали «демократом», теперь — «либералом». Он стал сторонником партии «Яблоко» и сохранил верность ей до конца. Это было не так уж просто. Все те в нашем кругу, кто как-то определял свою партийную привязанность, ориентировались на альтернативные «Яблоку» демократические образования — в частности, на СПС. Разлом интеллигенции на сторонников той и этой партии глубок. Кроме причин, на которые обычно указывают, — неспособность российских демократов договориться, упрямство лидеров и пр. — были и более серьезные различия. Сторонники «Яблока» (и Леня в их числе) не приняли и не простили тех действий ельцинской администрации в 1993 году, которые получили прозвание «расстрел Белого дома», а по-другому — силовое, а не конституционное решение возникшего кризиса в отношениях президента и парламента. А сторонники СПС их оправдывали.

Никто не может знать, каким путем развивались бы события, если бы верх в распре с президентом одержал Верховный совет — такой, каким он был тогда. Но те, кто говорит, что предпринятое тогда сохранение демократии недемократическими методами стало началом ее конца, видимо, правы. Так, в частности, думал и говорил Леня. Поэтому нам, сохранявшим взаимную привязанность и солидарность, не удавалось забыть эту остающуюся открытой трещину между нами.

Во ВЦИОМе к моменту нашего прихода уже работала команда учеников и сотрудников Б.А. Грушина. Эти люди были профессионалами в деле организации и проведения социологических исследований посредством массовых опросов. Ими были давно освоены стандартные способы получения и обработки результатов, математические приемы такой работы. Для большинства же из пришедших с Левадой, в частности для Л. Седова, эти методы и вся эта реальность, представленная в числе, в виде цифр, были совершенно неизвестны. (В ИКСИ мы занимались теоретической социологией и антропологией.)

Разница между командами была еще и в том, что Грушин и его люди были настроены на изучение процессов и явлений в обществе, которые определяются его сложившейся структурой и в этом смысле обладают скорее постоянством, чем изменчивостью. Левада и его люди были уверены, что главное сейчас — следить за начинающимися социальными трансформациями.

Время, ход которого ускорялся день ото дня, требовало от нас, во-первых, понимать, в чем состоят результаты проводящихся опросов («читать цифры»), а во-вторых, понимать, о чем, о каких социальных явлениях и процессах говорят эти результаты. Характер же процессов конца 1980-х — начала 1990-х Левада предлагал обозначить словом avalanche — «лавина».

Все это к тому, что Леонид Седов, как и все мы, включился в работу по анализу и интерпретации результатов массовых (всесоюзных, после 1991 года — всероссийских) опросов. Конечным продуктом были его статьи для газет и журналов, выступления в электронных СМИ. Эти результаты были широко известны, и он как автор и аналитик был известен и востребован. Ему часто звонили из различных редакций за комментариями.

Во ВЦИОМе, а затем в Левада-центре сам собой существовал некий базовый ценностный и идеологический консенсус. И у всех единый источник информации — опросы. Поэтому основные оценки трендов, событий у нас, публично выступающих с этими оценками, одинаковы или сходны. Но различия в трактовках, акцентах у разных сотрудников есть. Различия есть, а цензуры нет. Каждый говорит то, что считает нужным, и сам несет ответственность за свои слова. У Лени была, что называется, своя линия. (Он был «яблочником», как я уже говорил.) Левада, а позднее Гудков могли ему сказать (после его какого-нибудь выступления) о том или ином несогласии. Внешней аудитории эти нюансы в различиях оценок и подходов могли быть незаметны и неважны. Внутри коллектива они тоже до поры не имели значения.

Это о конечном продукте, выходе к обществу с выводами. Это о том, что становилось известно если не всем, то многим. Первичный анализ данных, который ведет аналитик, — это его индивидуальная работа. Она не предназначена ни для чьих сторонних глаз. Мне все же приходилось иногда видеть, как и что делает на этом первичном этапе Седов. Он, повторю, был чуть ли не менее всех нас подготовлен к анализу числовых данных. Общение с реальностью числа он закончил в средней школе. Но, когда потребовалось, он взялся за это. Седов не стал изучать известные методы анализа числовой информации вроде факторного и кластерного анализа. Думаю, он и не смог бы их освоить — тип его мышления был иной. Он придумал собственные приемы и способы. Снова это была доморощенная методика. Но она работала, она позволяла ему выделять из поступающей информации то, что было важно как свидетельство тех или иных социальных процессов и явлений.

После смерти Левады в 2006 году пост директора занял Гудков. Его неприятие того, что и как делал Седов, росло, и через некоторое время он Седова уволил.

Для Седова это стало страшным ударом. Решусь предположить, что после трагической потери сына это было вторым по тяжести несчастьем. Годы и годы он не мог оправиться от этого.

Тяжелый грех, который лежит на моей совести: я не был согласен ни с мотивами увольнения Седова, ни с тем, как оно было осуществлено. Но, не желая заводить распрю в Левада-центре, я не выступил против этого действия директора.

Седов назвал меня предателем и сказал, что вычеркивает меня из своей жизни. Несколько лет мы не общались. Я видел, как к нему, отключенному от текущих исследований, все реже обращаются представители СМИ. И понимал, как тяжело он это переживает. Я стороной узнал, что ему пришлось пережить несколько очень тяжелых хирургических операций. Для этого тоже нужно мужество. Оно его не оставило и в старости.

Мы раз-другой сталкивались на каких-то публичных мероприятиях. Я пытался подойти к нему с покаянными словами, он приходил в ярость и меня отгонял.

Я остался бы до конца своих дней с этим неотпущенным грехом, но помогло, стыдно сказать, несчастье. Леня с Надей поехали в Германию, и там у него что-то случилось, кажется, с сердцем. Его срочно взяли в больницу, прооперировали. Надо было возвращаться в Москву. Как-то были обеспечены необходимые условия перелета. Но нужно было также обеспечить немедленную госпитализацию в Москве. Поиском таких возможностей занимались Наталия Зоркая (племянница Петра Зоркого, о котором говорилось ранее) и я. Мне сделать ничего не удалось, но удалось Наталии. Леня благополучно перенес перелет, был взят в устроенную ее усилиями больницу. Через некоторое время он вышел.

Лене сообщили о том, что Наталия и я искали врачей и больницу в Москве. Он то ли не разобрался, кто из нас в итоге сумел добиться успеха, то ли не захотел делать разницу между нами. Он сердцем простил и ее, и меня, благодарил, произнося почти забытые «Наташенька» и «Алешенька». Он был добрым.

Он звал меня прийти и получить в подарок книжку его стихов и его песен. Я не успел. Некролог, который мне довелось написать, я закончил словами одной из его последних песен. Этими его словами о самом себе закончу и теперь:

Любил — и никого не бросил.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!