Огня для Сирии

Тот попутчик, о котором я теперь, достался мне всерьез: летели из Иркутска в Москву, а это все же довольно долго. Я сидел у окна, а он в среднем кресле, правее, и очень скучал, прямо маялся. Почитать, видно, ему было совершенно нечего, так что не находил и во что глаза уткнуть. То поспит некоторое время, потом проснется, покрутит головой, пошуршит пакетиком каких-то чипсов, поглядит в пустой черный иллюминатор на свое собственное отражение, пошевелит пальцем по экрану телефона какие-то картинки туда-сюда, опять попробует задремать, но нет. Наконец все-таки повернулся ко мне и осторожно — с вопроса, скоро ли уже Москва, — заговорил.

Кто я ему: незнакомый немолодой толстый мужик с бородой. Справа от него еще один такой же, но без бороды. Выбор равноценный, но разговор достался мне. Я почти его не прерывал, только изредка простым хмыканьем подтверждал, что да, слушаю, понимаю и мне интересно. И интересно в самом деле было очень. Но только так, сидя локоть к локтю, разве станешь записывать? Поэтому только в аэропорту, как прилетели, прямо в багажном зале присел на лавочке в углу, где меньше толкали, и там записал все, что вспомнил из разговора, хоть бы обрывками фраз, просто чтоб не растерять ничего.

Попутчику было лет, по моим прикидкам, едва тридцать, а может и, например, двадцать восемь.

Звали его Николай.

Николай был военный.

Служит на Дальнем Востоке, под большим городом с аэропортом. А начал как раз с того, что вот, дескать, как «Трансаэро» закрылось, летать в Москву напрямую стало очень дорого, да и тех билетов не дождешься, очереди на несколько месяцев вперед, надо ждать. И вот мотаться теперь, когда очень надо, с пересадками, и не с одной, а с двумя-тремя на пути туда, и обратно столько же, к тому же пересадки эти плохие, длинные, бывает, и целую ночь проторчишь в каком-нибудь аэропорту. Летать ему нужно к родителям, под Белгород, он старается раза два в год выбираться, хотя оплачивают воинский проезд только один раз — а второй приходится за свой счет.

Вот сейчас как раз за свои, потому и экономит, так что в Иркутске третья уже пересадка была. А ведь еще в Москве или на поезд до Белгорода садиться, или какой-нибудь автобус искать — они есть недорогие с Ленинских гор или подальше, от Теплого Стана.

Украина вылезла в разговоре почти сразу, так что после первых нескольких фраз стало понятно, что будет интересно. Из этой части я тоже много чего записал, такого простого, технического, обыденного: как желающие переводятся в Новочеркасск, официально, по документам, там стоит несколько частей для этого. Прибывают в такую часть, как обычно, для прохождения службы — и там исчезают на время. Ничего не подписываешь, никаких бумаг не получаешь, а наоборот, удостоверения личности сдаешь, знаки различия, награды, значки, шевроны, эмблемы снимаешь, симку меняешь, получаешь другое имя и назначение на новую должность.

Эту всю технологию, впрочем, я уже как-то раз рассказал на «Эхе Москвы». Правда, не рассказал — зачем они это делают.

Вот ради этой самой новой должности — она обычно ступеньки на две выше положенной по званию — все на Украину и едут. Ну, кто соглашается. Деньги там небольшие, всего раза в полтора больше обычной зарплаты в спокойном гарнизоне. А должность — да: приезжает кто, например, лейтенантом, а должность получает майорскую. И с такой должностью едет воевать: например, был замкомандира роты, а на войну везут его замкомандира батальона.

Дожидаешься там, в Новочеркасске еще, пока подгонят партизан этих, оденут их, оружие выдадут, немножко обучат, — и все: в колонну грузят, и вперед.

И фишка в том, что потом, когда вернешься, обратно по ступенькам на старую должность — по званию — уже не спускают. Так и остаешься на майорском как бы уровне, едешь куда-нибудь, куда договоришься, чтоб перевели по рапорту, и так там продолжаешь служить: выше на два, а то, бывает, и три шага. Это значит, звание тоже скоро подтянут. Получается быстрый такой рывок: раз — и прыгнул. Ну и кто очень далеко где-то служил, где тяжело, холодно или жопа просто в тундре какой, тому шанс выскочить в хорошее место, поближе, потеплее, повеселее.

За этим и едут на Украину.

Там было много еще интересных подробностей, Николай просто так, не торопясь, без всякого нажима рассказывал, у меня в записях полно всякого осталось по этой украинской части. Но оставлю это как-нибудь на потом. Будет еще случай про Украину говорить. А пока про другое, что мне показалось, пожалуй, даже и поинтереснее.

Служит Николай в части, которая там, под тем крупным дальневосточным городом, охраняет большую военную спецзону. Там много всякого: есть и техника на долгосрочном хранении, в масле, в капитальных ангарах, есть и учебка мотострелковая, есть и вертолетная часть большая с тренировочным полигоном.

И есть — главное, что охраняют как раз, — большой арсенал боеприпасов: там и авиационные бомбы, ракеты разных видов, и артиллерийские снаряды разных калибров и назначений, и мины разных типов, и просто взрывчатые вещества.

И все очень старое. Кое-что лежит чуть ли не с первых послевоенных лет. Много и более позднего, но все равно с давно истекшим сроком годности. Полно и таких, у которых на тридцать лет предельная дата хранения просрочена. Особенно много таких авиабомб, ракет «воздух—земля» и прочего всякого авиационного запаса.

Раньше — много лет, еще с восьмидесятых — были специальные воинские команды, которые занимались уничтожением этого старья. Кое-что разбирали и упаковывали для отправки в утилизацию, а в основном возили «Уралами» на полигон, там подрывали, отстреливали. Но понятно было, что остается на сто лет вперед добра этого, так понемножку — возить не перевозить.

Потом, при Сердюкове уже, появились какие-то фирмы коммерческие, которые занялись утилизацией и уничтожением. Приезжали, грузили, на тот же полигон возили — уже помногу. Но все равно и такими темпами разбирали бы склады еще много лет.

И тут — Сирия началась.

Осенью прошлого года погрузили первый эшелон. В основном авиабомбы, неуправляемые ракеты, но есть и мин понемножку — и таких, и сяких, и противотанковых, и противопехотных. Машинист с бригадой знает, что везет что-то взрывоопасное, но без подробностей. Вагоны обычные, с гражданской маркировкой. Ставят обычно так: после локомотива «буфер» — два вагона пустых или с песком, потом десять с грузом, потом опять два пустых, последней — «банка».

«Банка» — это потому что железная: такой же точно грузовой вагон — крытый цельнометаллический, обшитый доской внутри, только едут в нем люди — караул. Если вагонов с грузом до десяти — полагается одна караульная команда: офицер и три бойца. Если вагонов до пятнадцати — еще двоих бойцов добавляют. Если эшелон длиннее — едет два караула.

Эшелон идет в Новороссийск. Там его перегружают на корабли — и в Сирию, на утилизацию. Удобно же. Скинули, а там взорвалась, не взорвалась, попала, не попала — главное, утилизировали. Списали.

Ну и, говорят, кое-что тоже морем — но в другую сторону сворачивает. Там недалеко, от Новороссийска, где-нибудь на берегу до Мариуполя можно выгрузить, если надо. Там тоже есть кому в утилизацию пустить, ага?

Только ехать до моря далеко: от наших мест — 30 суток, не меньше. Стоим подолгу — или вообще тепловоз уходит, и эшелон цепляют к какому-нибудь местному поезду. Ну и чух-чух — от разъезда до разъезда ползешь.

А то еще придется на подъезде к Новороссийску ждать очереди на разгрузку. Иногда и неделю, и другую стоишь, загораешь. Туда же со всей России свозят такой груз, мы ж не одни, дальневосточники. Один раз стояли, ждали три недели. Потом отогнали нас в Волгоград, приняли груз там. Как уж он дальше пустой, без караула, добирался, не знаю.

Но самое интересное — как караул ездит. Снаружи его и не видать: вагон как вагон, с такими же номерами, с такими же маркировками, как все. Но только бывает на ходу видно: вот едет в эшелоне, среди грузовых вагонов, один с открытой дверью. А поперек двери, на уровне груди примерно, доска прибита. Это значит, внутри не груз, а караул. А доска — чтоб держаться, когда покурить надо, стоишь — как на балконе, на перила локтями, смотришь кругом, хорошо…

Когда «банка» в часть приходит под погрузку, назначенный караул идет смотреть. И тут как повезет, заменить нельзя: пришла так пришла, принимай. Внутри деревянная обшивка должна быть, но может ее и не остаться, местами или совсем, это значит, в «банке» уже ездил кто-нибудь — отодрали, на растопку пустили.

Еще бывает — попадется «банка» какая-нибудь битая, с квадратными колесами. Такую заранее не опознаешь, только уже на ходу. С ней измучаешься: грохочет, трясет, мотает так, что и на нарах не усидишь, если за стенку не держаться.

А то придет горелая, после пожара. Пол щелястый почти всегда — такую не натопишь, не огреешь даже и летом. Или внизу остатки старого груза. Бывает цемент, бывает удобрение или еще химия какая-нибудь. Видели и по щиколотку навоза, если раньше скот везли, но это редко — в «банки» живую скотину редко грузят. Хуже, если гнилая жижа какая-нибудь после картошки, сахарной свеклы, такого чего-то. Тогда загоняем солдатиков, они шланг туда тянут, отмывают, отскребают.

Ездят в караулах теперь только офицеры или контрактники. Раньше можно было срочников брать, но теперь запретили: тупые они, совсем мудилы бывают. То на ходу кто из них вывалится. То на станции отстанут, потеряются, а офицеру потом отвечать. Или горят по дороге: растопит такой боец печку соляркой, так и выскочить на ходу не успеешь. Или оружие в щель в полу уронят, а уж магазин от автомата — только так. В общем, контрактники едут, чтоб без всякого.

А опасности не то чтоб много: авиационные боеприпасы если с вывинченными взрывателями — их хоть из окна выкидывай, ничего не будет. Вот мины — да, могут шарахнуть, но их немного. Ну и вот эти буферы пустые — между грузом и «банкой» нашей — говорят, тоже помогут, если что. Хотя чего там помогут: если рванет, хорошо, если опознают по куску какому-нибудь отлетевшему. Но без буфера совсем уж в пыль разорвет, нечего опознавать будет.

Как «банка» приехала под погрузку — идешь на склад. Выдают по описи двенадцать досок — чтоб четыре шконки сколотить. Но обычно отдельные не строят, а городят нары общие, в один ярус. Буржуйка еще положена. Но трубу не дают — сам ищи где-нибудь. Угля или дров тоже не положено — собирай где хочешь.

Матрасы с подушками дадут, если попросишь. Но его ж потом назад тащить. На месте, в Новороссийске, «банку» оставляешь, а барахло все с собой, поездом, назад. По накладной брал — по описи сдай. А как назад в купе с матрасами-подушками уберешься? Там и так не повернуться, не продохнуть, а ехать и назад не одну неделю. Так что берут по минимуму, чтоб потом не сдавать. Лучше чтоб было все списанное, старое, или с помойки — потом можно бросить.

Уже мы сколько раз просили: не отбирайте нашу «банку»-то, отправьте в ней нас назад в часть со всем барахлом, потом в ней другая команда же и съездит. Нет. Каждый раз после рейса эту вычищаешь, все выкидываешь, пустую сдаешь, а потом, на следующий раз, опять в другую все с нуля собираешь, чтоб снова ехать.

Короче, еще дают со склада веник и совок. Фонарь такой — треугольный — со стеклышком. К нему штук десять свечек — внутрь вставлять. Но десять свечек — это что? На одну ночь только. И то читать темно. Для красоты разве, чтоб сфотографировать, как устроились, вроде для уюта.

Обязательно надо старый аккумулятор от тягача где-нибудь взять. Двух штук на всю дорогу хватит телефоны заряжать, если не совсем убитые аккумуляторы были. Бывает, пацаны еще дизелек добывают маленький, это совсем богато получится. Но если старший офицер или проверка по пути увидит — заставит выкинуть. Ну как выкинуть? Себе заберут, вот что.

Один раз на помойке набрали — аж пятнадцать аккумуляторов. Целую стену ими выложили. Так даже телевизор старый с собой взяли — потом выкинули. На полдороги хватило, работал.

Еще — раз солнечную батарею отодрали там, было место одно. Ну попросили, не силой отодрали, они сами. Но солнца мало по дороге было, тока почти не давала она. Знаю бойцов, которые пробовали ветряк к вагону прикрутить: на станции убираешь, на ходу поднимаешь. Фигня получилась, сносит его, гнет.

Так что в основном свет в дороге — фонарики на лоб, покупаем сами, батарейки к ним тоже. Китайские, дешевые совсем.

Еще почти у каждого книжка есть электронная. Ее от одной зарядки на две недели хватает.

Теперь из еды. Со склада выдают стандартных пайков сухих штук пять или семь. Остальное россыпью: тушенка, каша со свининой в банках, рис-перловка, макароны, картошка. Правда, гнилая. Других овощей не дадут. Яиц, масла, даже хоть комбижира — нисколько, ничего. Муки тоже не дадут. Песку сахарного, правда, могут насыпать, чаю пару пачек. Все остальное сами покупайте, ну или добывайте.

Обычно в караульную команду берут бойца одного такого, чтоб приготовить чего умел. За это ему разрешают в охранение выходить не всегда. Зато на нем больше, чем на других, обязанность еды найти на всех.

Вот в пути такой боец, на станции если стоим, а при станции базар, пойдет попросит у бабок. Бабки дадут картошки свежей, лука, огурцов. Бывает, масла бутылочку, а то сала отрежут. Но сала редко. Молока могут дать, если попросить.

Часто есть огороды недалеко от путей, тогда сами берем. Но от поезда страшно далеко уходить: хер знает, возьмет и поедет, а то и без гудка вообще — машинисту сказали по связи, он тронул, а заранее никто ж не знает когда. Считается, что можно сигналить машинисту, если отстал кто, — флажками, фонарями. Но они не смотрят никогда, а зеркала у всех разбитые, им по фигу, кто там сзади. В крайнем случае разрешается стрелять в воздух для привлечения внимания, но за каждый патрон потом спросят; ну и чистить оружие неохота же никому.

Готовить, считается, на буржуйке нужно. Но никто не готовит, дрова замучаешься собирать. Покупаешь плитку маленькую китайскую, к ней баллончики газовые. Хотя газ запрещен по дороге, ну что, прячем.

Пива, водки тоже купить надо, а как? Знаем уже где: самое дешевое — в Новосибирске, там около товарного депо есть, по семьдесят рублей за большую баклажку. А то еще по городу везде киоски, самодельное пиво в розлив продают, тоже недорогое у них. Но как доедешь до Новороссийска — до двухсот сорока за литр доходит, а такое говно, прям и пить нельзя.

Да, ну и воду. Воду самим надо заготавливать, не на каждой станции добежишь за ней, и потом, такая бывает везде ржавая, что и варить на ней нельзя. Заранее на помойку бойцов посылаем, чтоб набрали побольше бутылей пластмассовых и крышек к ним. Наполняем дома водой и везем весь месяц, ничего, не тухнет. В последний раз нашли прямо целую россыпь, кто-то выкинул новые бутыли пятилитровые, непользованные: взяли двести штук — это ж тонна воды. Мойся сколько хочешь, на большой станции опять заполняли.

Мыться — в тазу. Зимой можно снегу на станции набрать и натопить. Вот если встанет эшелон рядом с депо, мастерскими, там при цехе душевая может быть — попросимся помыться, постираться.

Хотя стирать стараемся поменьше: берешь одежду старую, то форму пятой очереди, списанную, а то с помойки что подберешь — чтоб потом бросить, не жалко. Поносил неделю — в печку ее, давай следующую. Валенки старые — тоже в печку, когда совсем уж. Не назад же везти их.

Ну, еще в «банку» перед отъездом нужного всякого, бывает, наберем. На помойках тоже. С помойки много всего вообще можно набрать. Посылаем бойцов: старые кресла ищут, табуретки, столики, тумбочки, чемоданы. Бывает, матрас пружинный притащат на ножках, так можно и нары тогда не колотить.

Еще бывает хорошо, если зимой едем: по дачам пройдешь закрытым — там рядом есть у нас поселки, садоводы всякие, — наберешь чего. Один раз прямо штабель ДСП нашли, новый, заготовил кто к ремонту или как. Так обили всю «банку» изнутри ДСП этой, ни щелочки не осталось, хоть в трусах ходи. И красиво так вышло. Тогда занавески тоже разные нашли — с помойки опять, паласы какие-то, дорожки старые. Еще у бойцов иконки были, развесили и их. Прямо кубрик вышел, как дома, в городке. Я картинки покажу, снял даже на память.

Караул в пути спит, а работает, когда эшелон стоит. Как только остановка — сразу положено выставить охранение: одного бойца в голову состава, другого в хвост. И ходят навстречу друг другу. За ночь можем по три-четыре раза так: встанем — поедем, встанем — поедем. Значит, только и прыгаешь: то из вагона, то в вагон. А днем опять.

А пока едем — можно спать. Так и спим в основном, потому что не спать скучно очень. Читать трудно, сильно трясет, качает. Света мало, зимой особенно, почти весь день в темноте сидишь. Так что просто трясешься, смотришь в дверь наружу, ждешь, пока день кончится. Очень теряется форма спортивная, оттого что месяц лежишь или сидишь. К концу месяца, когда возвращаешься, воротник на шее застегнуть нельзя, не сходится.

Вот эта тряска прямо выматывает, жить не дает: особенно страшно мотает, если прицепят в конце поезда. Если вначале — то плавнее едешь, но зато тепловоз все время гудит, сигналит очень громко, не дает спать. А уж когда со стоянки трогается — сильно дергает: кто ездит в пассажирском, не знает, что это. В купе стакан на столике только звякнет, и все. А у нас, бывает, кувырком летишь через всю «банку», да еще об печку носом приложишься.

Денег за караульную службу в эшелонах почти никаких не положено. Рублей сто в день выпишут путевых — и все, больше проешь по дороге. А так — обычная зарплата.

Это же вообще-то и не наша работа — с эшелонами ездить. Есть же специальные дорожные части, их штук пять-шесть в стране. Каждая так и называется — «отдельная часть сопровождения воинских грузов», или рота, или бывает батальон. В Хабаровске есть одна, в Новосибирске, в Архангельске, в Нижнем, по-моему, еще. Но их мало: теперь, когда много стали на Сирию возить, они не справляются совсем. Складов-арсеналов по стране сколько — а еще же обычные грузы бывают, и с техникой эшелоны гоняют туда-сюда, со стройматериалами в дальние городки.

Вот в нашей части постоянно три-четыре команды в пути, отсутствуют на месте. Или в Новороссийск едут с эшелоном, или назад добираются. Кстати, не одни боеприпасы: технику тоже загоняют туда, в Сирию, старую, которая под списание пойдет.

Но вот эти команды, которые из спецчастей сопровождения, — вообще дикие. Черные такие, их сразу на станциях видно, если рядом встречный эшелон стоит. Они месяцами ездят туда-сюда, вообще в расположении по полгода не бывают. Зарастают, вшивеют. Вот они «банки» свои почти никак не оборудуют ничем. Просто доски бросят в углу, не сколоченные даже. Грязища, холод. Обдирают обшивку со стен, жгут и еще редко где угля, солярки перехватят. Вот они и горят часто на ходу.

Эти, партизаны, побираются особенно. Мы тоже, бывает, просим, но не так все же. А эти и к нам приходят: стоят внизу, пока не дашь им тушенки, или там сгущенки банку, сигарет, картошки. Его и войти к себе не пускаешь: из двери вниз кидаешь ему — а он же две недели, может, ни валенки не снимал, ни штаны эти ватные, если зимой.

А еще обратно же едем. Лететь нельзя, потому что мы с оружием. Только поездом. Прямых нет поездов из Новороссийска, так что с пересадками. Ездить можно только в купе и только без соседей: надо, чтоб были все четыре места свободные, когда за посадочными документами приходим. Редко когда такое купе есть, так что, бывает, и пропускаем один поезд, другой, третий, сидим на вокзале, ждем. И так с каждой пересадкой. Иногда туда едем месяц, а обратно выходит — три недели. Пока будешь туда-сюда ездить — надоедает тебе караул твой страшно: уж как выбираешь себе бойцов хороших, проверенных, знакомых. А все равно собаченье, драки — бывает по многу раз за дорогу.

Оружейный ящик как раз входит между двумя нижними полками. Так что стоять в купе нельзя: только из коридора как в нору лезть. Если зимой, то везем комплект караульного обмундирования: тулупы, валенки, когда хорошие остались, нестарые. Так что вообще не повернешься там.

Кстати, через Украину ездить запретили: там была дорога такая, заворачивала совсем чуть-чуть через украинскую территорию, минут на десять, может. Теперь туда нельзя, едем назад через Волгоград и через Москву — это крюк огромный.

За последний год Николай провел в дороге больше половины своей службы.

Когда рассказ его кончился, помолчал, посмотрел на меня, достал телефон.

В телефоне картинки, немного. Но есть и комнатка в «банке» с занавесками и с иконками по дээспэшным стенам. И треугольный фонарь со стеклышком, пристроенный на каком-то столике с побитой полировкой. И огонь в железной печке. И красиво смазанные виды на большую реку сквозь фермы железнодорожного моста. Парни в майках и в накинутых на плечи ватниках вокруг стола с тарелками огурцов, лука, сала, пельменей вроде каких-то и с водкой — подняли эмалированные кружки, улыбаются в кадр. Рыжий с белым котище на ватном стеганом одеяле: глаза ярчайшим зеленым горят в свете чьего-то фонарика — «раз подобрали кота такого на полдороге, до Новороссийска довезли, отпустили, там теплей ему будет, хороший был».

Мало фоток, говорит Николай. Почти все стереть приказали. Все, где в форме кто-нибудь, со знаками различия, с наградами, в погонах. Теперь нельзя, строго спрашивают, чтоб ни одной такой картинки не было. Ни «ВКонтакте», ни просто так, в телефоне хотя бы.

Ну что же, картинок и так хватит, все там понятно, наглядно.

* * *

И вот что: если проедет мимо вас вагон железный с открытой дверью, а в дверях солдатик стоит, на доску опершись, курит — помашите ему. Ему долго еще ехать. Может, до самого Новороссийска.

Понравился материал? Помоги сайту!