Безотрадная тоска Pussy Riot

Сделан еще один шаг на пути превращения России в место злачно, место покойно, иде же не будет ни печали, ни воздыхания. На прошлой неделе опубликованы два важных документа — обвинительное заключение по делу Pussy Riot и замечательное интервью адвокатов потерпевшей стороны — преимущественно охранников храма Христа Спасителя, из которых следует, что цель всего процесса — уменьшить сумму страданий в этом мире. Ибо в обоих документах в качестве ключевого пункта для обвинения упоминаются моральные страдания потерпевших.

«Причинение столь весомого страдания всем лицам, нашедшим свое духовное начало в служении православным идеям, предполагало спровоцировать волнения среди верующих, затронуть их самые сокровенные идеалы», — написано в обвинительном заключении. «Он глубоко переживает. У него после преступления в храме проблемы со сном. Затронуты его глубокие чувства», — рассказывает адвокат потерпевшего охранника, от имени которого подан иск. И вот я не могу взять в толк, какой мерой измерить эти страдания и как соразмерно им заслуженно наказать.

Вот украли чего, обнесли, обсчитали, обвесили, взяли и не отдают, начистили рыло, намяли бока, отметелили, убили, не дай бог. Это понятно. Границы ущерба поддаются определению. Три кинокамеры заграничных, три куртки замшевых, жизнь — одна. А вот моральные страдания — где их мера, переходящая в уголовно наказуемое деяние? Да хоть бы и в административно.

Одни страдают от того, что Путин вернулся, другие страдали бы, если бы он ушел. Я сильно страдаю от того, что владельцы московских квартир вешают кондиционеры на фасады домов, лишая смысла любую архитектуру. Владелец же квартиры страдает от того, что у соседа есть, а у него нет, — и вешает свой ржавый чемодан рядом с ионической капителью.

Моральное страдание зависит не от деяния обвиняемого, а от субъективного восприятия его действий потерпевшим, а это вещь зыбкая и неопределенная.

Категория моральных страданий, во-первых, не квантифицируемая: как их измерить? Во-вторых, как говорил мне знакомый юрист, не отвечает принципу nulla poena sine lege («без точного закона нет ни преступления, ни наказания»): потенциальный правонарушитель не может с точностью предсказать, какие его действия повлекут оскорбление чувств. То есть этот состав преступления зависит не от деяния, а от субъективной оценки потерпевшего.

Мистер Твистер с женой, дочкой и мартышкой страдали от того, что с ними в одной гостинице и даже на одном этаже оказался негр. «Там, где сдают номера чернокожим, мы на минуту остаться не можем». Впрочем, мартышка, возможно, и не страдала, но кто ее спрашивал.

Один страдает от вида девушки без платка и в короткой юбке, другой — от того, что девушка оделась в соответствии с православным дресс-кодом: эх, пропадает красота. Европейцы страдают, когда видят на своих улицах минареты и женщин в чадре, а мужья женщин в чадре — от того, что на улицах реклама, а на рекламе плечи, речи, свечи и бедра, бедра, бедра кругом — и на каждом углу сидит по французу, и каждый пьет бордо. А пьющий его француз страдает от шумных американских туристов, которые так глупо заказывают в его бистро кока-колу и свой американский кофе. Афганские талибы морально страдали от присутствия на родных скалах исполинских будд, все остальные — от их уничтожения. А вот тут стоп: во втором случае имеется факт уничтожения имущества.

Религиозные страдания — вообще неисчерпаемая тема. Человек, никогда не бывший церковным, даже не представляет себе степень чувствительности и, соответственно, способности страдать, которую развивает в себе практикующий прихожанин. Для человека, зашедшего со стороны, — ну храм и храм, ну служба как служба. А на самом деле нет. Православный человек в храме способен мучиться буквально от всего. От того, что батюшка подал не тот возглас или что-то в службе сократил, от того, что читают невнятно или, напротив, русифицируют отдельные слова, от того, что не по чину или, напротив, слишком по чину. Любители древнего русского благочестия страдают в храмах от живоподобных, писанных маслом икон синодального периода, больше похожих на увеличенные католические открытки, и многоголосного партесного пения, от хоров, закатывающих композиторские концерты. Любители службы, знакомой с детства, страдают от попыток внедрить в обиход элементы христианской старины.

Пушкин, очевидно, испытал бы моральные страдания при виде сотрудников ЧОПа в храме. Их тогда и в ресторанах не было.

Ревностный прихожанин, как правило, носит в душе некую идеальную службу, идеальную храмовую атмосферу. Только такую он готов признать своей и с подозрением относится к любой другой, которая ему кажется отклонением. Я видел множество таких абсолютно православных людей, пристально и пристрастно озирающихся в чужом храме — все ли в порядке? Не нанесено ли ущерба благочестию? Не «неообновленец» ли тут батюшка, «католикофил», «тайный униат», «симпатизирующий раскольникам», «неправославных взглядов», не «протестант ли восточного обряда»? Или, напротив, не мракобес ли, фундаменталист и черносотенец? И, в частности, я знаю множество православных христиан, которым и служба, и особенно дворцовая атмосфера именно в храме Христа Спасителя доставляют значительные моральные страдания. Не посудиться ли христианам друг с другом? Или подождать общего для всех Страшного суда?

Это в стенах-то храмов, где житейских бурь и страстей должно быть меньше, чем в миру. А что же тогда творится за их стенами?

          Лила, Лила! я страдаю
          Безотрадною тоской,
          Я томлюсь, я умираю,
          Гасну пламенной душой.

Вот и состав преступления. Засудим только Лилу или еще и соучастников — ночь, луну, сирень, розу, соловья, легкое дыхание, трели, шепот?

Юный Вертер очень страдал. Засудим фройляйн Лотту. Ахилл испытывал моральные страдания из-за отнятой пленницы Брисеиды. А надо было не выпендриваться, не устраивать саботаж боевых действий, приведший к гибели друга, а отправить Агамемнона на нары. И вообще банду Гектора под суд.

Адам и Ева в раю жили хорошо, но морально страдали от бессмысленных запретов. Это рай или колония для малолетних правонарушителей? И в результате оба сосланы на каторгу с применением особо жестоких методов наказания: «в болезни будешь рождать детей; в поте лица твоего будешь есть хлеб». Есть все основания для того, чтобы судиться с творцом неба и земли.

У пострадавшего охранника проблемы со сном, говорит его защитник. Не у него первого.

          Не спится, няня: здесь так душно!
          Открой окно да сядь ко мне.
          Дай, няня, мне перо, бумагу.

Не написать ли жалобу в районную прокуратуру? Простая русская православная девушка с семейными ценностями страдает от действий хлыща и космополита, воспитанного католическим аббатом. Пушкин не окончил «Онегина», но, коли муки подсудны, в последней главе Евгению следовало бы обратиться в суд за причиненные моральные страдания, а генералу Гремину подать ответный иск за попытку разрушения вековых устоев.

Моральные страдания — неизбежная и совершенно необходимая часть человеческого существования, condition humaine в чистом виде.

Моральные страдания — неизбежная и совершенно необходимая часть человеческого существования, condition humaine в чистом виде. В христианском контексте можно считать их следствием грехопадения, но тогда это то самое следствие, которое заставляет человека оглядеться и понять, что с миром что-то не так. Физические страдания для этого — слишком грубый инструмент. Вне христианского контекста моральные страдания — важный механизм созидания, часто его отправная точка. Моральные страдания — это хотение чего-то еще, чего нет на свете — от Бога до новой технологии, новой музыки или нового стихотворения.

И странно, что логику искупления через страдание потерпевшие церковные люди и их защитники применяют исключительно к «группе Толоконниковой» («им лучше понести наказание на земле, чем на небесах») и не применяют к себе. С точки зрения юридической обвинение в моральных страданиях кажется мне куда как сомнительным, а с точки зрения мировоззренческой — вообще никуда не годится. Никто не обещал православным христианам жизнь без страданий уже в нынешнем веке. Да и они сами разве чувствуют себя вовсе без греха, который можно было бы искупить каким-никаким страданием — хоть исключительно моральным, хоть парой бессонных ночей?

 

P.S. В качестве постскриптума немного Пушкина.

          Когда великое свершалось торжество
          И в муках на кресте кончалось божество,
          Тогда по сторонам животворяща древа,
          Мария-грешница и пресвятая дева,
          Стояли две жены,
          В неизмеримую печаль погружены.
          Но у подножия теперь креста честнаго,
          Как будто у крыльца правителя градскаго,
          Мы зрим поставленных на место жен святых
          В ружье и кивере двух грозных часовых.
          К чему, скажите мне, хранительная стража?
          Или распятие казенная поклажа,
          И вы боитеся воров или мышей?
          Иль мните важности придать царю царей?
          Иль покровительством спасаете могучим
          Владыку, тернием венчанного колючим,
          Христа, предавшего послушно плоть свою
          Бичам мучителей, гвоздям и копию?
          Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
          Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
          И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
          Пускать не велено сюда простой народ?

Александр Сергеевич, очевидно, испытал бы моральные страдания при виде сотрудников ЧОПа в храме. Их тогда и в ресторанах не было. Но двухсотлетие отпраздновано, да и в вопросах религии и морали он тот еще авторитет.

Понравился материал? Помоги сайту!