«Куда мы катимся: журналистика между “Сегодня” и “Завтра”»

Мастер-класс Юрия Сапрыкина на тему «Куда мы катимся: журналистика между “Сегодня” и “Завтра”» состоялся 15 мая 2015 года в рамках Школы гражданской журналистики.

Меня зовут Юрий Сапрыкин, я когда-то работал начальником под разными названиями в журнале «Афиша», сейчас я там не работаю. Высокую посещаемость нашего сегодняшнего вечера я связываю только с плохой погодой. Спасибо вам, что пришли! Хотя боюсь, что ничему хорошему я вас научить не смогу.

Максим Ковальский, когда ставил задачу на эту лекцию, вспомнил, как я выступал с подобным докладом лет пять-шесть назад перед одним его знакомым и сообщил, что через пять лет все будут читать журнал «Афиша» с экрана мобильного телефона. Слушатели лекции решили тогда, что старик совсем рехнулся, а теперь вот оказалось, что так все и вышло. И это на слушателей произвело сильнейшее впечатление. Хочу сразу сказать, что никакого столь же осмысленного прогноза я сделать не смогу, за что прошу меня заранее извинить. Я просто хочу поделиться мыслями по поводу того, как все будет устроено — не столько в профессии, сколько вообще в производстве и потреблении текстов, новостей, журналистских материалов, как мы все это будем писать и читать в ближайшем будущем.

Тема лекции была заявлена как «Будущее журналистики: между “Сегодня” и “Завтра”». Плох анекдот, который приходится объяснять, но стоит, наверное, сказать два слова о том, что имеется в виду. Дело в том, что «Сегодня» и «Завтра» — это две знаковые газеты 90-х годов. Газета «Сегодня» входила в холдинг «Медиа-Мост» и была блестящим изданием, в котором работал весь цвет русской журналистики в диапазоне от Сергея Пархоменко до Михаила Леонтьева. Тогда, собственно, разница между ними была не так велика, как сейчас. Это было очень корректное европейское издание, которое с холодным носом, с такой иронической интонацией выдавало новости, репортажи, аналитику, там был совершенно блистательный постмодернистский отдел искусства. И вообще казалось, что это наше светлое европейское будущее в смысле медиа (наряду с газетой «Коммерсантъ», про которую ничего особенно объяснять не надо, она и сейчас в прекрасной форме).

И была газета «Завтра», она и сейчас примерно в той же форме, что и тогда, только тогда это воспринималось как какое-то маргинальное безумие. Сидит куча недобитых коммунистов в окопе и оттуда что-то орет в ужасно замшелой и старомодной пропагандистской стилистике. Там были передовицы Проханова, очень цветисто написанные, но абсолютно шизофренические по своей сути, был военный обозреватель капитан Шурыгин, журналист Александр Бородай, карикатурист Геннадий Животов и так далее.

И на тот момент казалось, что есть блестящее профессиональное европейское будущее — и есть замшелое, отсталое, совковое пропагандистское прошлое. В результате все оказалось ровно наоборот. Будущее оказалось совершенно не таким, каким мы тогда его себе представляли. Если посмотреть на российский медийный ландшафт сегодня, то окажется, что стилистика газеты «Завтра», язык газеты «Завтра», система ценностей газеты «Завтра» полностью победили. То есть все стало газетой «Завтра»: общенациональные каналы, разговорные радиостанции, большие сайты и газеты — все это вещает в прохановской стилистике и исповедует более-менее ту же самую систему ценностей.

Все лекции, на которых я рассказывал, как мы будем через пять лет все читать с мобильного телефона, в основном были посвящены тому, как вот эту корректную, европейски ориентированную журналистику переложить на новые технические средства. Тогда казалось, что проблема заключается только в этом, бумага умирает, мы переходим в цифровой мир, и вот надо как-то в него переползти, не растеряв денег и завоевав новых читателей. В результате оказалось, что глобальная газета «Завтра» в эти форматы прекрасно переползла, с помощью и на деньги государства чувствует себя в них совершенно замечательно. Те умения и та аудитория, которой издание LifeNews обладает в социальных сетях, практически не уступают легендарной «старой» «Ленте.ру» и вообще кому угодно.

Есть знаменитый пример того, как должны выглядеть в будущем так называемые лонгриды, то есть большие журналистские материалы. Это спецпроект The New York Times Snow Fall, наверное, многим известный. Такая гигантская мультимедийная штука, в которой на тебя помимо текста выплывают расписные картинки, видео, шумы и так далее. Вот сейчас в стилистике этого «сноуфола» заверстываются материалы Дарьи Асламовой в «Комсомольской правде» про то, как тяжко русским жить в Литве и какое там преступное фашистское правительство. Дико эффектно выглядит дизайн! Супер! Подозреваю, что у него также есть мобильная версия, и в приложении все это здорово работает. И, собственно, на экране мобильного, как предсказывали эксперты пять лет назад, все это читать здорово и замечательно. То есть чисто технологические компетенции современной окологосударственной журналистики вполне соответствуют всем этим требованиям «новых медиа», о которых мы долгие годы рассказывали.

И поэтому, собственно, применительно к будущему журналистики сейчас надо вести разговор не о том, на каком устройстве мы все это будет читать, а о том, в какую европейскую столицу проще перевезти редакцию или как обходить блокировки Роскомнадзора и где на все на это найти деньги, которых никто вам сегодня не даст, если вы по-прежнему хотите делать условную газету «Сегодня». В этих вопросах я совершенно не мастак, многие мои знакомые довольно успешно решают похожие проблемы, а я вот ничего в них не понимаю совершенно.

И вообще понятно, что в этой ситуации, когда все стало высокотехнологичной пропагандой, есть искушение вообще плюнуть на эту профессию и заняться чем-то близким, но немножко другим. Ну, допустим, есть ценностно чуждый мне, но, безусловно, мощный в медийных компетенциях ресурс «Спутник и Погром». Ну давайте сделаем такой же, но противоположный по идеологическому знаку, то есть давайте будем просто заниматься откровенной либеральной пропагандой — у фашистов вон как здорово получается, а мы чем хуже? Или давайте вообще на все это наплюем и будем делать вещи для вечности, как сайт «Арзамас», который фактически делает не журналистские и вообще не медийные материалы, а книжки в цифровой форме, которые можно поставить на полку и когда-то в вечности к ним вернуться. Все это актуально для времени, когда оказываются невозможными какие-то более сиюминутные, честные журналистские вещи.

Но давайте на секундочку представим, что мы находимся в небесном Стокгольме и наша задача сводится к тому, как рассказывать интересные истории в той форме, в которой людям удобно их воспринимать, и в том виде, в котором они до людей эффективнее всего доберутся. Давайте представим себе на ближайшие 20—30 минут, что никаких других проблем у нас нет. Потому что иначе рехнуться можно. Так вот, начинаем трансляцию из небесного Стокгольма.

Все технологические ходы, о которых мы рассказывали в последние годы как о будущем медиа, безусловно, сработали, но, сработав, они доказали свою неполную универсальность, они хороши, но в каком-то очень ограниченном применении. И каждый из них в каком-то роде завел медиа в тот или иной тупик. Что я имею в виду?

Понятно, что за последние лет десять сменило друг друга множество мифов, каждый из которых обещал спасение индустрии от большинства ее проблем. User generated content: журналисты, конечно, молодцы, но есть многомиллионная армия пользователей с мобильными телефонами, которые всегда окажутся на месте происшествия раньше, чем любой журналист, и снимут это на камеру, и выложат в блог, и коллективный разум таким образом соберет медиа, которое лучше, чем любое профессионально-редакционное. Или давайте представим, что журналисты — это универсальные мультимедийные солдаты, вооруженные фото- и видеокамерой, ноутбуком и радиопередатчиком; они привозят материал, который можно разложить на несколько разных платформ, и по радио его передавать, и текст из него сделать, и видео… Как говорила героиня фильма «Девчата», «из картошки можно приготовить 60 вкуснейших блюд!» Или, поскольку уж у нас появились социальные сети, давайте немедленно делать материалы с виральными заголовками, которые будут расходиться по сетям, собирая миллиарды просмотров. Или давайте будем заниматься бесконечным СММ'ом, чтобы людям в соцсетях было весело и хорошо и тогда их лояльность повысится. Все это в известной степени сработало, но ничто из этого не оказалось панацеей, решением глобальных проблем.

Потому что суть этих решений сводится к тому, чтобы делать то же самое, но только очень быстро и очень дешево. Почему дешево? Ну, потому что денег стало меньше, бумага умирает, рекламодатель в меланхолии и не хочет за рекламу в мобильном телефоне платить те же деньги, что за шикарные рекламные полосы в глянце. Почему быстрее? Тоже понятно — потому что скорость распространения информации стала выше: если раньше у тебя был производственный цикл, номер подписан, он ушел в печать, через 10 часов появится на прилавках и в этот момент можно выдохнуть и задуматься над тем, что делать дальше, сейчас такого цикла нет, надо все время что-то делать. И вообще, кто быстрее, тот и прав.

В результате это привело к нескольким весьма неприятным последствиям, с которыми теперь уже, на новом этапе, тоже надо что-то делать. Прежде всего, вся эта заточенность под социальные сети, под количество лайков и подписчиков в аккаунтах привела к тому, что люди не очень-то воспринимают уже издание как издание. Всем очевидно, что люди кликают на интересную статью, не всегда понимая, откуда она взялась. А если уж издание называется, скажем, «Слон», «Сноб», «Кольта», кто угодно — это все один большой конгломерат, из которого периодически в Фейсбуке на тебя выпрыгивают статьи. Поддерживать, таким образом, марку, идеологию, голос издания становится очень сложно.

Но настоящая беда еще глубже. Беда в том, что в силу технологического устройства соцсетей мы загоняем себя в пресловутые информационные пузыри. Мы лайкаем то, что нам нравится, смотрим на те ресурсы, которые нам нравятся, Фейсбук или Гугл нам все больше их показывает, а то, что нам не нравится, наоборот, не показывает. Иногда влетает в этот уютный кокон какой-нибудь твит Егора Холмогорова, и ты думаешь: а-а-а-а, какой ужас, вот, оказывается, что в жизни бывает! А если ты специально не следишь в антропологических целях за творчеством этого автора, то тебе может показаться, что вообще нет таких людей, и нет таких взглядов, и нет таких интерпретаций реальности, и все нормально.

Извините, что приходится цитировать самого себя, но, кажется, в 2012 году я написал текст про то, что в таком же информационном пузыре, на самом деле, существует Владимир Путин, только у него вместо лайков — его боевые человекоподобные помощники, которые так же, как Фейсбук или Гугл, подстраиваются под то, что нравится пользователю, и приносят ему те источники информации, с которыми он согласен, а те, с которыми он не согласен, не приносят. В результате у него, так же как у любого из нас, наступает аберрация реальности, он видит вполне логически стройную, но при этом искривленную картину мира, которая очень не похожа на картину мира других людей, с другими интересами или политическими взглядами.

И дело даже не в том, что нет универсальных медиа, которые могли бы достучаться до всех, — понятия факта и истины сами по себе оказываются подверженными странной коррозии. В течение последнего года это вылезло на поверхность; стало очевидно, что можно проводить любые расследования по поводу того, кто сбил, например, малайзийский «Боинг», можно отслеживать по фотографиям из «Одноклассников» или «ВКонтакте» путь «Бука», как он ехал от своей воинской части. Можно по фотографиям определить место, откуда этот «Бук» выстрелил. Всем нам известны стрелковские аккаунты, в которых через 15 минут после падения самолета появились радостные посты про «птичкопад» и так далее. Но если ты заранее решил, что «Бук» сбили украинцы или американцы, то это все на тебя не производит ровным счетом никакого впечатления. Более того, ты, скорее всего, этих невероятно технологичных расследований вообще никогда в жизни не увидишь.

У меня периодически в Фейсбуке всплывают пользователи патриотической направленности, которые с таким ехидным видом спрашивают: «Ну и что, кто сбил самолет? Что все молчат-то?» И я понимаю, что это не ирония, не провокация, а им действительно кажется, что про это все забыли и никто ничего не говорит. Расследования «Шпигеля» или организации Bellingcat до них чисто технологически не доходят, и им кажется, что действительно про самолет никто ничего не пишет. При этом, может быть, я сейчас говорю тоже изнутри своего информационного пузыря: я как-то сразу решил, что его сбил условный Бородай, а на самом деле его сбили пиндосы или укропы, и Михаил Леонтьев про это тоже много чего рассказывал, фотографии показывал, свидетелей приводил, но до меня эти фотографии не долетают, а если даже долетают, я им заранее не верю. Я живу со своей вполне стройной картиной мира, где нет фактов, которые могли бы ее опровергнуть.

А еще появилась довольно популярная позиция: ой, вы знаете, все так сложно, непонятно, где правда, а где ложь, и кто сбил самолет, мы никогда не узнаем, поэтому лучше об этом не думать. Ну, такая очень изящная московская интеллигентская отмазка, тоже весьма популярная среди наших общих знакомых.

Но штука-то в том, что самолет кто-то сбил, он совершенно точно не сам упал, на вопрос, кто его сбил, существует ответ, и он один. Собственно, миссия медиа в некотором роде и заключается в том, чтобы дать этот единственно верный ответ. И они его по мере сил дают. Но дальше тот информационный мир, в котором мы существуем, оказывается устроен так, что ответ этот очень легко не услышать, или не заметить, или сделать вид, что это не ответ, а как бы просто одна из версий, а на самом деле все сложно и неоднозначно. И это ловушка, в которую проваливаются все блистательные журналистские подвиги — за редким исключением, но об этих исключениях мы поговорим чуть позже.

В этих пузырях курсирует бесконечное количество фейков и непроверенной, заведомо фальшивой информации. Еще одна из вещей, которые появились, с одной стороны, в связи с быстротой и дешевизной распространения информации, а с другой, в связи с информационной войной, — это полная гибель фактчекинга. То есть да, в каком-то прекрасном и совершенном мире существует служба фактчекинга журнала The New Yorker, которая всем людям, упомянутым в материале, звонит по тридцать раз и выверяет каждый упомянутый о них факт, но в реальности уже и большие информационные агентства забили на все.

История с новостями из Кореи, которая повторяется раз за разом с какой-то пугающей регулярностью, лишний раз это доказывает. Я не помню, с чего все началось, но там же штука в том, что первоисточником всегда оказывается какой-то китайский шутник из местного «Камеди Клаба», он регулярно пишет в Твиттер какую-то ересь. То, значит, Ким Чен Ын съел живьем 28 собак, то он расстрелял из танка любовницу, то из зенитки министра обороны и так далее. И раз за разом это попадает куда-то в Reuters и дальше расходится по всем уважаемым средствам массовой информации. То есть к тому моменту, когда особенно пронырливые люди успевают выяснить, что это в очередной раз пошутил вот этот китайский «Камеди Клаб», уже все успевают написать аналитические колонки про это, каковы геополитические последствия расстрела министра обороны из зенитки, какие межгосударственные решения по этому поводу принимаются. Но хрясь — оказывается, что это опять полный фейк.

А уж что происходит на фронтах украинской войны — это не мне вам рассказывать, именно информационной войны. Это бесконечный поток информации о том, как кого-то на кресте распяли, кого-то живьем сожгли, а потом оказывается, что да, распяли, да, сожгли, но две тысячи лет назад, или сожгли, но это было в Сирии и просто пришпандорены фотографии из другого места к абсолютно вымышленным текстам. При этом странным образом даже до китайского шутника докопаться оказывается проще, чем до источников этих фейков, связанных с тем, что происходит вроде бы в близком нам географическом и культурном пространстве.

Чтобы не сводить все к ужасам кровавого режима, должен сказать, что это в каком-то смысле существует везде. Возможно, вы заметили в последнее время какой-то невероятный взлет сообщений о том, что, по данным такого-то исследования, демократы смотрят порно больше, чем республиканцы. Что это за исследование? А это, оказывается, исследование сайта Pornhub. Который придумал яркий виральный заголовок, и это исследование успевает распространиться по всему белому свету, и про него опять же успевают написать аналитические колонки, принять геополитические решения гораздо раньше, чем кто-то успевает вообще понять, на чем это исследование основано. Правильный ответ — ни на чем.

Историй, где крупные компании в пиар-целях начинают запускать какие-то новости или аналитику, основанную как бы на исследовании больших данных, очень много, а будет больше и больше. В России прекрасным аналогом является компания Superjob, которая постоянно попадает в новости с сенсационными материалами о том, что, условно говоря, девять десятых россиян занимаются сексом на работе 10 раз в день. Дальше оказывается, что это опрос, который был проведен среди двух пользователей компании Superjob, но это все написано мелким шрифтом внизу, а заголовок же очень интересный, мы что-то новое узнаем из него о себе и окружающих, и, естественно, все это успевает молниеносно распространиться даже не по соцсетям, а по новостным ресурсам, информационным агентствам, и «Эхо Москвы» про это рассказывает, и все-все-все!

Еще одна история, связанная с быстротой и дешевизной распространения информации, — это всеобщее религиозное преклонение перед количеством просмотров и количеством лайков. Понятно, что тут уже я не могу это сваливать на каких-то других, неправильных людей, я сам себя ровно так же вел, когда редактировал в последние годы какие-то издания. Ты сам не замечаешь, как через два дня после запуска сидишь, уйдя с головой в Google Analytics, и все, что тебя интересует, — это то, сколько человек сейчас на сайте, что они сейчас читают, почему они читают то, а не это и как поменять заголовок, чтобы они больше читали то, и так далее. Критерием успеха любого начинания кажется количество просмотров. При этом понятно, что эта аналитика прекрасна, но далеко не совершенна. Она абсолютно не учитывает то, как читатель взаимодействует с тем или иным материалом, что с ним происходит после того, как он кликнул на заголовок, прочитывается ли этот материал до конца, если прочитывается, то как… Как там Пятачок говорил: «Любит ли Слонопотам поросят? А если любит, то как он их любит?» Вот ответов на этот вопрос применительно к Google Analytics, на самом деле, не существует.

Что со всем этим делать? Ответов у меня нет, но есть несколько мыслей, которыми я, пожалуй, мог бы поделиться. Мне кажется, что самыми важными сейчас являются журналистские материалы или журналистские стратегии, которые проламывают стенки этих информационных пузырей, оказываются релевантными для людей с противоположными взглядами на жизнь и разными системами ценностей, выходят за рамки подписчиков на аккаунты изданий в Фейсбуке или в Твиттере и охватывают темную и непонятную нам сторону интернета. То есть как бы мы понимаем, что у нас есть 20, 30 или 50 тысяч подписчиков в соцсетях, и мы про них что-то знаем, но когда у тебя материал набирает — извините, я опять про просмотры — два миллиона просмотров, то это, очевидно, люди, которые непонятно откуда пришли непонятно зачем, но это и является показателем некоторого успеха.

Вот образец такого материала для меня — это интервью Елены Костюченко с бурятским танкистом. Его прочитали абсолютно все. Это история, которая тебя захватывает эмоционально, она очень человеческая. Когда люди, начитавшиеся западных книг про медиаменеджмент, говорят про human touch, они имеют в виду, наверное, что-то более сентиментальное, что-то такое с сайта Adme.ru, а тут это не human touch, а какой-то просто удар в лоб! И это история, которую невозможно опровергнуть, потому что есть живой человек… Ее можно не заметить, можно продолжать рассказывать, что наших войск на Украине не было и все это придумала Псаки, но на самом деле вот сидит живой человек, который рассказывает о своих похождениях, причем рассказывает абсолютно неангажированно, с «холодным носом». И этот человек пошел туда не потому, что пошел защищать «русский мир» и бить «укропов», а просто судьба у него так сложилась. И за счет этого история проламывает стенки, которыми мы сами себя окружаем. И вот эти вот два миллиона или сколько у нее просмотров — это действительно показатель того, что ее читали люди, которые вообще-то «Новую газету» не читают никогда, а может, вообще не читают никаких текстов в интернете на русском языке, а только письма друг другу шлют. Это совершенно потрясающий пример точно выбранного сюжета, безусловной фактуры и сильнейшей эмоциональной окраски.

Я не буду рассказывать вам про материалы сидящий здесь Олеси Герасименко, потому что это будет выглядеть откровенной лестью, но в текстах, которые появились в последние годы в «Коммерсанте», это тоже все, безусловно, присутствует. И текст про должников, и текст про моногорода — это все, так сказать, instant classic.

Причем, если мы посмотрим на эти материалы, окажется, что в них нет ничего вирального, в них нет никакой погони за интересами читателей. Эта интонация там абсолютно отсутствует. В них нет, опять же, ощущения гранаты, летящей на тебя из пропагандистского окопа, они абсолютно бесстрастные и как бы объективно фиксируют реальность. На самом деле в этой объективности открывается гораздо более глубокая трехмерная картина, чем в материалах, которые хватают тебя за грудки и пытаются тебе что-то впарить, как-то грубо сыграть на твоих очевидных читательских интересах.

Тем не менее — что касается хватания за грудки. Если говорить не об отдельных материалах, а о каких-то ресурсах, которые так или иначе разговаривают с читателем, мне кажется, что следующий шаг к тому, чтобы с этим читателем дружить и разговаривать на интересном для него языке, — это опять же, извините за банальный пример, шаг, который сделало американское издание Vox. Про Vox все знают, что это объяснительная журналистика, что там есть карточки, и слава богу. Но на самом деле там провернут еще один трюк. Vox — это издание, которое не приносит истории из реального мира в информационный. Оно уже существует в информационном мире и его описывает, вокруг него рефлексирует. Из-за этого на Vox, к примеру, нет новостей в привычном понимании. Если посмотреть на раздел Latest News, то окажется, что там проанонсированы последние материалы, иногда микроскопического размера, но каждый из них — это какое-то неожиданное мнение или яркий фактоид по поводу уже существующих новостей. Заголовок каждого написан на человеческом, почти разговорном языке, и вообще это издание, которое непрерывно с тобой треплется. Там есть, наверное, какая-то внутренняя рубрикация, но она абсолютно снаружи не проявлена. Просто все, что существует в информационном мире, — это предмет для трепа с читателем. Нет, «треп» — неправильное слово, потому что подразумевает какое-то панибратство, фамильярность. Нет-нет, тебе просто по этим поводам рассказывают любопытные истории, факты или любопытные мнения, которые удалось раздобыть. Бунт в Балтиморе или последний сезон «Мэдмен» — для них нет абсолютно никакой разницы, если это витает в воздухе, они про это будут говорить.

Я тут, поскольку сам являюсь фанатом «Мэдмен», зашел посмотреть, что они написали про последний сезон. Вот сейчас шесть серий прошло, это полтора месяца, они за полтора месяца нафигачили 20 материалов про это дело. И они не пересказывают серии, а после каждой находят какого-нибудь специалиста по феминизму и начинают с ним разговаривать: а вот как образ Джоан отражается на становлении американского феминизма... Или, не знаю, начинают подсчитывать количество женщин, которых любил Дон Дрейпер, и описывать, как он их любил. Или начинают строить прогнозы на то, чем все кончится. Или вдруг торжествующе замечают (и это отдельный материал), что вот смотрите: курили семь сезонов все, а в финале-то одна из главных героинь от рака легких помирает! Вот, все-таки молодцы авторы, они сообщили своим зрителям, к чему курение-то приводит!

Да, надо сказать, что у Vox по любому поводу есть свое мнение, и они всегда рады залезть на табуретку и вам его сообщить. И они большие мастера раздуть огонь скандала из любой мелочи — скандала на социально-этические темы. В этом смысле они ужасно похожи на русский Фейсбук и непохожи на американский. Потому что понятно, что американский Фейсбук — это фотографии с детьми на отдыхе, а русский Фейсбук — это бесконечная война по поводу каких-то комариного размера поводов, но с выходом на глобальные этико-политические обобщения. Вот Vox занимается примерно тем же. И мне кажется, что внутри этого издания зашиты рецепты, которые работают в этом быстром информационном мире, но тоже не универсальны. Из этого не следует, что все должны сейчас бросить заниматься серьезными репортажами и пойти писать 20 материалов про «Мэдмен», но вообще-то этот метод работает, он действительно затаскивает читателя в бесконечный разговор с ним на очевидно волнующие его темы, он создает постоянное отражение, постоянную рефлексию информационного мира, в котором этот читатель существует. Грубо говоря, если бы Vox был в России, то вот этот кейс вокруг слова «телочки», безусловно, обсуждался бы именно там на протяжении 40 материалов, а не в отдельных аккаунтах в ожесточенной форме, в которой он обсуждается сейчас. И вообще мне кажется, что, может быть, тогда от этого обсуждения было бы чуть больше толку.

Еще одна вещь, о которой хотелось бы сказать; это тоже все относится к Vox. Вообще мне кажется, что разведение бесконечных срачей вокруг «телочек», или тверка, или прочей какой-то идиотии и то, чем занимается аналогичным образом издание Vox, — это не только свидетельство человеческой глупости или того, что у людей слишком много времени, которое некуда потратить (хотя и это тоже), но это еще говорит о том, что, вообще-то, мы живем в мире, где стремительно меняются правила игры, и людям очень не хватает обсуждения этих изменений, очень не хватает возможности выработать какие-то новые, понятные для себя этические нормы в этом меняющемся мире. Это касается не только мира за окном, но и тот мир, который в мониторе, — тоже вполне себе мир.

И все эти, казалось бы, ничтожные споры на самом деле отражают глобальную неуверенность и нехватку разговоров на эту тему. То, что они ведутся в чудовищной манере с вырыванием друг на друге волос, — это наша общая беда, но даже если бы этого не было — чувство неуверенности, необходимости обсуждать минимально значимые этические примеры никуда бы не делось. И это, безусловно, одна из, может быть, микрозадач, но все же задач медиа, которые в России медиа не исполняют. Речь, опять же, не о том, что все должны бросить все дела и пойти писать колонки по любому поводу. Но беда в том, что если вы посмотрите на окружающий нас медийный пейзаж, то окажется, что колонки, которые пишутся, — на 90 процентов по глобальным поводам, о судьбах России или о судьбах режима.

Я вот сам, когда мне звонит редактор и просит написать про какой-нибудь тверк, чувствую себя полнейшим идиотом, которого зачем-то приставили к ничтожной истории, она уже завтра никому не будет нужна, и зачем вообще про это говорить. А давайте я лучше напишу о России будущего через 50 лет. Но если люди говорят про этот чертов тверк, почему-то, значит, это им нужно. И возможно, что им не хватает не столько колумнистики, не столько мнений по этому поводу, сколько фактов, аналитики, взвешенных оценок.

Короче говоря, может быть, задача медиа — разговаривать с людьми в каком-то очень оперативном, очень быстром, эмоциональном режиме, исходя из понятной системы ценностей, на те темы, которые их действительно волнуют. И извините, что я опять апеллирую к этому примеру, — если умеет это делать «Спутник и Погром», почему это не может делать никто из как бы условно либеральных, европейски ориентированных новых медиа, выросших из страниц «Сегодня» и «Коммерсанта»? Дело же не только в том, что им не западло, а нам да. Дело в том, что просто не хватает быстроты и чутья в улавливании тех вещей, о которых с людьми вот именно сегодня надо разговаривать.

У меня есть еще несколько разрозненных мыслей, к предыдущему разговору не очень относящихся. Если все-таки попытаться решить поставленную Максимом Ковальским задачу и угадать, на чем же мы будем читать наши газеты и журналы через пять лет, то у меня есть на эту тему две гипотезы. Так вот, мне кажется, что через пять лет мы будем читать все это, во-первых, в месседжерах, а во-вторых, в часах.

Уж сколько раз это происходило, когда компания Apple выпускает какой-то предмет, который кажется ненужной глупостью и абсолютным излишеством и непонятно, зачем он нужен, если уже есть все остальное. Но проходит пять лет — и оказывается, что именно это и становится базовым средством коммуникации и донесения информации. Вот я сейчас не лукавлю, мне искренне кажется, что Apple Watch — это тупиковая ветвь эволюции и уж из этого точно ничего не выйдет. Наверняка они закроют их производство года через два, поняв всю бесперспективность. Но при этом я совершенно не удивлюсь, если окажется, что они правы, а я не прав, что они опять все угадали. И на самом деле и в истории с часами, и в истории с месседжерами, к которой стремительно скатывается весь остальной интернет, вопрос только в одном: а как выглядят эти новости и журналистские материалы в формате маленькой картинки или маленького сообщения.

Заметьте, что уже сейчас, если вы настроили себе где-то в «Медузе», «Нью-Йорк таймс», «Гардиан» или где угодно пуш-уведомления, то основным интерфейсом, в котором вы взаимодействуете с новостями, оказывается даже не экран вашего мобильного телефона, а экран блокировки вашего мобильного телефона. Если телефон у вас лежит в кармане некоторое время, то потом вы читаете все новости, даже не включая его, они просто у вас уже туда прилетели. И те новости, которые будут вылетать в месседжеры и точно так же высвечиваться на ваших экранах, — это те же новости, что будут появляться в каком-то виде в этих часах. И это тоже совсем другая история.

Еще один универсальный рецепт будущих новых медиа — эти бесконечные заигрывания с видео, которые происходили все последние годы. Ой, будущее в видеоформатах! Ой, давайте построим студию, загоним туда всех журналистов, и пусть они зачитывают на камеру свои заметки, спотыкаясь и пряча глаза от стыда. Ой, давайте сделаем видеопродакшен, и вместо того, чтобы корреспондент Герасименко поехала в Норильск чего-то раскапывать, давайте пошлем туда видеооператора, он снимет про это фильм на час, и все его будут в интернете смотреть. В общем, все это полная бредятина, но при этом видео-то никуда не денется, и за ним все равно будущее. Только сейчас уже понятно, что работать оно будет не как фильмы, которые надо смотреть на экране компьютера, а скорее как картинки в этой газете из «Гарри Поттера», когда ты читаешь тот или иной текст, а у тебя вдруг чего-то начинает там говорить и показывать параллельно. Это просто живая фотография, живая иллюстрация.

Видео будет больше еще и потому, что появились же дроны. Братцы, появились дроны! Дроны полетели, и это совсем новый инструмент для наших дорогих фоторедакторов и наших дорогих видеопродюсеров. И возможности этого инструмента абсолютно безграничны. То есть фотокорреспондент, безусловно, поедет в Донбасс, но это опасно, и это иногда очень плохо кончается. А в Сирию фотокорреспондент уже, наверное, вряд ли поедет, потому что там совсем кошмар, никто в здравом уме не будет туда посылать корреспондента. А дрон можно послать и туда, и туда, и сюда, и на Болотную, и на Поклонную, и на инаугурацию Путина, и хоть куда пошли — он тебе выдаст совершенно сногсшибательную по нынешним временам картинку. Причем, заметьте, в этой картинке опять же… это не граната из пропагандистского окопа, и это не материал, который тебя в чем-то будет уговаривать. Это голый и довольно интересно выглядящий факт, который тоже, возможно, способен пробить информационный пузырь.

А, вот еще вспомнил один пример материала, который действует безотказно вне зависимости от того, каких ты убеждений придерживаешься, кому ты ставишь лайки, в каком окопе ты сидишь. Это фотографии Максима Авдеева последнего года. Это вообще потрясающе! Это его фотосерия, которую он привозил из Донбасса. И там сразу видно качество материала, потому что его невозможно прицепить на знамени одной из враждующих сторон. Невозможно с этими фотографиями в руках побежать, крича: «Суки укропы убивают русских детей!» И невозможно побежать с криком: «Русские оккупанты топчут украинские нивы!» Они задают какую-то гораздо более сложную и трехмерную картинку, и в этом их безусловное достоинство.

И дайте я в 25-й раз скажу, что все эти вишенки на торте, все эти часы, дроны — все это не отменяет традиционных журналистских добродетелей, о которых, надеюсь, вам рассказывают в течение всего этого курса. Все это приемы, которые должны знать свое место, не заменяя базу, существующую в этой профессии. И я абсолютно убежден, что независимо от того, какой период мы сейчас переживаем, насколько газета «Завтра» со своей стилистикой и системой ценностей пожрала все вокруг, куда переезжают редакции, какими методами обхода блокировок они пользуются, все равно база остается той же самой. Это то, что делают Лена Костюченко, Олеся Герасименко, Светлана Рейтер, Макс Авдеев, то, что делают все эти люди на русском языке, на русских реалиях. Слава героям! Равняйтесь на них!

Вопрос из зала: Вы говорите про дроны в Донбассе. Но дело в том, что там самолеты падают с людьми, а дрон сбить тем более можно. Тем более в России надо еще решить вопрос с воздушным законодательством, в России, как всегда, скорее всего, это запретят. У нас людей чуть ли не сажают за очки с видеонаблюдением. И то же самое с этими историями, которые рушат стены: они могут разрушить стены Фейсбука, но 86 процентов людей будут продолжать смотреть канал «Россия-1».

Юрий Сапрыкин: Мне вот эта апелляция про 86 процентов ужасно не нравится. Я на днях вспоминал про антиалкогольную кампанию, вообще про начало перестройки, и я представил себе, что было бы, если бы социологи в 1985 году, в феврале, когда полуживого Черненко избирали в Верховный Совет, задавали людям вопрос, поддерживают ли они политику Константина Устиновича Черненко и каков уровень их доверия. Тогда было бы не 86 процентов, а 99,9 процента. Когда был референдум про сохранение Союза, на котором 74 процента проголосовали «за»? И через какое время после этого Советский Союз развалился и все прекраснейше это съели? Это даже не социология была, не звонок по телефону, когда ты с перепугу на все вопросы отвечаешь «да», потому что то ли это ФСБ и непонятно, что с тобой дальше будет после такого звонка… А это тайное голосование. Короче, история — коварная штука. И вот это пассивное и со всем соглашающееся большинство при всей своей огромности иногда бывает очень нестабильным. И, по-моему, сейчас оно существует как такой удобный конструкт, чтобы бить им всех по голове. «В Бобруйск ездил? Слышал, что 86 процентов говорят?» Короче говоря, это просто риторическая фигура, которая всех нас должна деморализовать и загнать в полнейшую апатию. Никакого иного смысла у нее нет.

Вопрос из зала: Не кажется ли вам, что аналитика, подобная аналитике Славы Тарощиной в «Новой газете», которая анализирует передачи на федеральных каналах и показывает их в истинном свете, — это очень полезно? Это именно нужно, необходимо!

Сапрыкин: Не читал Славу Тарощину в последнее время, но вообще согласен. Вот мой добрый знакомый — журналист Андрей Архангельский в какой-то момент поставил над собой отчаянный эксперимент. Я мечтаю о том, чтобы он выбрался из этого эксперимента живым и невредимым. Он начал с утра до ночи слушать околокремлевские разговорные радиостанции, переключая с «Говорит Москва» на «Вести ФМ». И он то в Фейсбуке, то на Кольте дальше все это периодически довольно блистательно анализирует. Это чрезвычайно полезная работа! Не будь Архангельского, никто бы эту работу не произвел, и, возможно, мы бы с вами… я уж точно не представлял себе, что такое на свете творится. И он еще как барометр, он очень чутко замеряет, что вчера пришел журналист из украинского агентства УНИАН и его не возили мордой об стол, а говорили с ним как с человеком… Ага! Значит, какая-то стрелочка сдвинулась на два деления вбок. Я ужасно ему благодарен за то, что он это делает. Это избавляет меня от необходимости портить себе нервы и сталкиваться с воображаемым оппонентом лицом к лицу. Эту работу за меня делает Андрей Архангельский, и это вполне себе журналистская работа, честь ему и хвала.

Вопрос из зала: Раз мы заговорили о перспективах развития журналистики, то, в общем, понятно, что при переходе с бумаги на цифру чтение перестало быть просто чтением, потому что есть и видео, и какие-то живые радиоматериалы. Не кажется ли вам, что рано или поздно радиожурналистика, тележурналистика, печатная журналистика сольются в одно целое?

Сапрыкин: Насчет теле- я не уверен. Мне кажется, что теле- еще долго будет оставаться отдельным средством информации. Если бы радиожурналистика слилась с традиционной текстово-фотографической, я был бы только этому рад.

Как ни странно, наиболее близко к этому «Эхо Москвы», где для меня уже все слилось в один поток. У меня есть приложение, я из приложения слушаю звук и в приложении читаю блоги разнообразных авторов. Это все один и тот же ресурс, на котором со мной разными способами — через текст или через звук — разговаривают одни и те же люди. Не принимая при этом во внимание, что они в этих блогах несут, как это выглядит с точки зрения дизайна и так далее, формально говоря, так и надо.

Вопрос из зала: Что вы посоветуете журналистам, которые хотят пойти работать в СМИ не либеральном и не пропутинском, занимать позицию такого нейтралитета?

Олеся Герасименко: Мне кажется, дело не в издании совершенно. Я не верю, что Марину Ахмедову в «Русском репортере» заставляют писать то, что она пишет. И я не верю, что если бы она написала по-другому, ее разжаловали бы из специальных корреспондентов. Поэтому тут очень многое зависит от вашего внутреннего панциря и неготовности принимать ту или иную идеологию, которая в редакции, возможно, будет нависать. Это вопрос, скорее, вашей личной ориентации на нейтралитет, не плюс и не минус, и способности ее удержать. Не так сильно вас будут заставлять писать «укропы» или «ватники», ну правда, это немножко преувеличено, мне кажется.

Сапрыкин: Нет, ну есть еще вопрос применения буквально каких-то административных ресурсов к формированию новостной ленты или потока материалов. Но я согласен с Олесей в том смысле, что если уж это не совсем… не «Лайф Ньюс» и не канал «Россия», не Первый канал, не какие-то орудия массового поражения, то везде можно найти какую-то возможность нейтральной позиции. Ну или, по крайней мере, быстро понять, что найти ее невозможно.

Вопрос из зала: У меня вопрос по Snow Fall. Вы говорите, что там будет Apple Watch, короткие заголовки, но реально все идет к тому, что люди перестали читать сами материалы, они читают заголовки и дальше делают какие-то выводы. Что и с этим жанром может произойти — со Snow Fall? Вам он вообще интересен? И это хороший жанр, стоит работать в этом направлении?

Сапрыкин: Не очень интересен, если честно. Я периодически вижу ссылки на какие-то материалы, которые получили то Пулитцера, то Нобелевскую премию, и ни один из них я не смог досмотреть до конца. То ли оттого, что темы их от меня далеки, то ли оттого, что это формальное совершенство меня оставляет равнодушным. Единственный материал подобного рода, который я изучил от начала и до конца, и не один раз, — это был материал про группу Дятлова на сайте Looch. Очень красиво, очень впечатляюще рассказанная история.

Вопрос из зала: Вот я эксперт Московского экономического форума, руководитель аналитического центра одного журнала. Вчера я был на очень большой конференции в московской мэрии, посвященной возрождению политэкономии в России. Там ученые не просто задают острые вопросы — они показывают цифры. Я вот, например, распространяю материалы ООН — люди даже не знают об этом. Поэтому, мне кажется, это серьезный лад, когда и возражать уже нельзя — вот они, документы…

Сапрыкин: Опять соглашусь! Маленький комментарий. Есть профессия, которая на русском рынке почти не представлена. Ну то есть представлена, но она распадается на две, почти не связанные друг с другом. Это люди, которые умеют анализировать статистику или большие данные, и люди, которые умеют из этой статистики вынимать истории. В больших, серьезных изданиях типа «Коммерсанта», безусловно, такие есть. Я с таким человеком сталкивался единожды, зовут его Иван Голунов, он работает то там, то сям, раз в полгода на него сходит гениальное озарение, и он из каких-то цифр, в которых он копается, вдруг выкручивает невероятно гениальную историю, которую ни один другой человек в этих цифрах никогда в жизни не увидит. Проблема Вани в том, что это невозможно поставить на конвейер, это вопрос каких-то небесных откровений, периодически снисходящих на него, но вообще это дико важная профессия.

Вопрос из зала: Вы были редактором много где, много с кем работали. Расскажите про самые сложные моменты отношений с авторами.

Сапрыкин: Нет, ну это все связано с «Афишей». И невозможно подвести под какую-то единую систему. Я могу сказать, что я всегда был крайне толерантным редактором, терпимым до последних стадий. Единственная вещь, которую я никогда не мог простить, — это когда человек просто исчезал и не сдавал материал, под который уже зарезервировано место в номере, и это все уже уезжает в типографию. Со мной такое случалось дважды, и оба раза я просто этих людей на следующее утро увольнял, при том что они были бесконечно талантливы и очень дороги мне по-человечески. Но когда у тебя в три часа ночи сдача номера, а человек сообщает: «Знаешь, как-то текст не склеился…» — вот это уже та черта, за которой совместное существование невозможно.

Вопрос из зала: А что делали в таких случаях в три часа ночи?

Сапрыкин: Фотографиями закрывали. Делали фотоистории, которые там совершенно не планировались. Был какой-то материал в «Афише»… «Сто советов, как сделать идеальный журнал», и там был пункт, что если у вас остается на сдаче номера 10 пустых полос, поставьте там фотографии котят (смеются). Хотя на самом деле, кажется, это были фотографии не котят, а студентов. Что, впрочем, почти одно и то же.

Понравился материал? Помоги сайту!