Сегрегация в России: социальная, этническая, транспортная

Этой осенью российские граждане начали получать первые уведомления с расчетом налоговых сумм на имущество за 2015 год. Налог считают по новой схеме — по кадастровой стоимости, а не инвентаризационной, как раньше, то есть исходя из практически рыночной цены жилья. В результате к 2020 году, когда налог вступит в полную силу, собственники будут платить в разы больше, чем сейчас. Так, например, траты владельца квартиры в центре Москвы могут вырасти в 56 раз.

Нововведение предсказуемо вызвало дебаты. Сторонники новой схемы говорят о том, что налог даст свободные средства муниципалитетам и позволит справедливо распределить финансовую нагрузку между гражданами в зависимости от рыночной стоимости их недвижимого имущества. Противники указывают, что запланированный рост выплат, напротив, усилит социальную сегрегацию и в пределе будет способствовать геттоизации российских мегаполисов.

Мы опросили исследователей о том, как обстоит дело с сегрегацией в городах России сегодня. Разговор строился вокруг следующих вопросов:

• Насколько остро стоит вопрос сегрегации в российских городах? В каких городах он стоит острее и почему?

• Какие формы принимает сегрегация? Приведите, пожалуйста, самые яркие примеры сегрегации из вашей исследовательской практики.

• Каковы, на ваш взгляд, основные причины сегрегации? Ее динамика? Насколько в этом отношении Россия встроена в общемировой процесс?

• Насколько взаимосвязаны этническая и социальная сегрегации? Могли бы вы привести примеры?

• Какие проблемы ставит перед российским обществом социальная и этническая сегрегация? Можно ли говорить о том, что расчет жилищного налога по кадастровой стоимости жилья в 2016 году резко ускорит сегрегационные процессы? Стоит ли ожидать геттоизации российских мегаполисов?

• Принимает ли российская власть какие-либо меры, направленные на смягчение сегрегации? Если да, то какие именно? Если нет, то почему? Что может сделать для смягчения сегрегации общество?

• Какие пути выхода из сложившейся ситуации видите вы? Насколько применимы в российской действительности общемировые подходы? Применим ли опыт СССР?

Как вы увидите, прочитав ответы, мнения об истоках сегрегации в российских городах у исследователей разнятся, а Екатерина Деминцева вообще сомневается в том, что в российских столицах сегодня существует сегрегация.

Участники опроса:

Алла Махрова
Кирилл Пузанов
Марлен Ларуэль
Ольга Вендина
Екатерина Деминцева

 

Алла Махрова

социолог, ведущий научный сотрудник МГУ имени М.В. Ломоносова

Социальная сегрегация растет — это несомненно. Более остро проблема стоит в крупнейших городах, которые сегодня оказываются успешными, привлекая людей, капитал, инвестиции. Cегрегация в российских городах связана с дифференциацией населения по доходам — это показывает имеющаяся статистика. Понятно, что процессы наиболее выражены в Москве.

Сегрегация проявляется прежде всего в кварталах нового жилья, образующих отдельные жилищные комплексы, «анклавы». Иногда это бывают и коттеджные поселки в черте города в самых лакомых, интересных местах — как правило, в центре, у берегов рек… Другой тип сегрегации носит этнический характер, например, в виде цыганских кварталов. Такая сегрегация далеко не везде заметна, но в некоторых местах она существует.

В целом в российских городах этническая сегрегация пока еще выражена относительно слабо и носит точечный характер. И хотя проблема мигрантов гораздо больше волнует наше общество, чем проблема социальной сегрегации, в реальности этническая сегрегация пока выражена в гораздо меньшей степени, чем социальная. Как будет развиваться ситуация в этом плане, понять сложно. Все зависит от политики государства. Пока наши мигранты из бывших республик Советского Союза владеют русским языком, им в достаточной степени понятно наше общество, нам относительно понятно их общество. Но через 10—15 лет, когда совсем поменяется состав населения, трудно сказать, насколько молодые мигранты в трудоспособном возрасте будут владеть русским языком, насколько будут знать российскую культуру, насколько она будет принимать их. Это отдельная история со многими вопросами.

Пока Россия отстает от общемировых процессов сегрегации благодаря политике советского периода, когда преобладало социально однородное смешанное расселение людей и сегрегация была выражена очень слабо. И сейчас эта выраженность меньше, чем в Европе или Америке. При этом отношение к этому явлению в разных странах различается. Европа очень сильно озабочена проблемой нивелирования социальной сегрегации и часто делает это весьма неплохо, Америка к сегрегации относится более терпимо.

Cегрегация в российских городах связана с дифференциацией населения по доходам.

О последствиях нового жилищного налога, который будет рассчитываться исходя из кадастровой стоимости, приближенной к рыночной, говорить пока рано. С одной стороны, вводится рыночный налог на недвижимость. С другой, мы видим, что существуют меры поддержки населения, включая собственников, с тем, чтобы эти последствия сгладить. Посмотрим, как все это реально будет работать. Я думаю, наше государство, наши власти не сильно будут рады, если у нас случится социальный взрыв по такому поводу. У нас же еще есть второе, дачное, жилье у людей, и там налоги растут… Будет ли применяться практика повышенных налогов на второе жилье или будет применяться расчет налогов, просто исходя из кадастровой оценки жилья? При этом и сама кадастровая оценка — инструмент тоже не очень удачный, потому что очень часто получается, особенно в условиях колебания цен на рынке жилья, что кадастровая цена жилья выше, чем рыночная. Здесь очень много таких нюансов. Ну, как всегда, когда проходим какой-то новый этап, очень много подводных камней выскакивает на поверхность. А в нашей стране в особенности, у нас все эксперименты идут по живому: вначале принимают закон, затем смотрят, как он работает, потом его корректируют.

Пока я не слышала ни в одном выступлении представителей власти, чтобы кто-то четко артикулировал проблему сегрегации. Вообще не слышала. Скорее, наоборот, слышала много раз от представителей, например, московских властей, что у нас «Москва для богатых» и т.д. Де-факто понятно, что это так и работает. Но политика, в принципе, очень непоследовательная, рваная. С одной стороны, часть мер способствует тому, чтобы сегрегация в той же Москве была меньше. С другой стороны, мы видим, как развивается рынок жилья, и по факту идут процессы, наоборот, усиливающие сегрегацию, хотя сдвиги в этом направлении очень медленные и слабо заметные. У нас же большая часть людей проживает в жилье, которое было получено еще в советские годы. Сохранение смешанного характера проживания большей части населения в многоэтажных домах тоже препятствует развитию сегрегации. При этом у нас жилье финансово не слишком доступно, и жилищная мобильность у нас низкая. Если бы у нас, как в той же Америке в свое время, был массовый отток более обеспеченного населения, среднего класса из панельного жилья, понятно, что сегрегация у нас была бы очень заметна, но у нас этот процесс идет очень медленно, в том числе и из-за недоступности покупки нового жилья. Однако проблема будет естественным образом нарастать, потому что происходит старение жилищного фонда, к тому же какие-то районы будут становиться все менее престижными, и переезд состоятельных людей будет только способствовать большей выраженности этих процессов.

Мер, которые могут быть направлены на смягчение сегрегации, очень много; здесь нужен целый комплекс таких мер, носящих точечный характер. С одной стороны, это может быть снижение и субсидирование кредитной ставки для отдельных групп населения. С другой стороны, это внедрение других моделей кроме американского варианта ипотеки, которые открывают людям путь на рынок жилья. С третьей стороны, это должно быть и развитие социального арендного жилья, и вообще развитие сектора арендного жилья, что будет способствовать жилищной и трудовой мобильности населения. Наконец, это могут быть и самые разные меры, связанные с тем, будут ли власти проводить политику, направленную на создание условий для смешанного проживания разных слоев населения — не только по социальным, но и по возрастным стратам. Здесь очень много инструментов, и в сумме они могут дать какой-то эффект. Конечно, общество также может участвовать в решении этой проблемы, но для этого гражданское общество должно быть активным. Я не думаю, что наше общество сейчас можно таковым назвать.

Кирилл Пузанов

социолог, географ, кандидат географических наук, МГУ имени М.В. Ломоносова

Сегрегация в англоязычной терминологии не несет негативной коннотации, это просто отделение одного от другого. Сегрегация, которой занимаюсь я в рамках исследования городов, — это ситуация, когда район вырезан из тела города.

Есть сегрегация добровольная и вынужденная. Первый случай — это, например, всевозможные ВИП-комьюнити в Америке, в Европе, которые сами себя «отгораживают» от города в силу ряда причин — скажем, у них более высокий статус или они просто хотят вариться в собственном сообществе. В этом нет ничего принципиально плохого. Другое дело — вынужденная сегрегация, когда, может быть, мы и рады быть частью города, но в силу, например, транспортных причин у нас это не получается. В результате в районе возникает депривация — недоступность социальных услуг, городской жизни в целом.

В российских городах добровольная сегрегация встречается достаточно редко. В Москве в центре в определенном смысле введение платных парковок и установка большого количества шлагбаумов способствовали распространению этого явления. Чаще приходится говорить о вынужденной сегрегации. Это серьезная проблема, корни которой уходят в советский период. Допустим, построили завод, рядом с ним рабочий поселок или квартал, а завод в 1990-е закрылся. Район становится депрессивным, единовременно значительная часть его жителей теряет работу — иногда даже не успевает ее обрести.

И таких районов по России достаточно много. Есть города, которые разорваны изначально. Братск из этой же серии: две части города разделяются мощным лесным массивом, который пешком не пройдешь, тем более в зимнее время. Поэтому город — это, по сути, несколько сателлитов, борющихся за распределение бюджета. Один становится ведущим, второй начинает депривироваться из-за низкой транспортной связности. Эта история повторяется во всех городах России, где практиковалась модель строительства «завод плюс рабочие кварталы».

Как правило, депривация связана со сложной транспортной ситуацией. Один из самых ярких московских примеров — это Бирюлево Западное, которое находится между МКАД и двумя ветками метро.

Про политику российских властей, направленную на решение проблемы сегрегации, я не слышал.

Маргинализация работает как замкнутый круг. Из-за территориальной обособленности ухудшаются социальные характеристики, в результате район еще сильнее сегрегируется и т.д. Вокруг района формируются мифы, легенды и стереотипы. В результате и сами жители не покидают района, и другие горожане в него не попадают. Территория становится белым пятном в пространстве повседневных практик большинства горожан.

Можно утверждать, что транспортная сегрегация в большинстве случаев означает автоматическую депривацию городской инфраструктуры. Потому что есть набор повседневных инфраструктурных объектов в каждом районе и та инфраструктура, которой мы пользуемся реже, которая сконцентрирована лишь в определенных районах города. Свой оперный театр не должен быть в каждом районе Москвы. Он есть в центре. Консерватория, крупные отделения банков, шикарные отели, рестораны авторские — все это сконцентрировано в центре. И это не только московский или российский пример — это общемировая практика, когда центр города концентрирует в себе набор эпизодических услуг, которыми пользуется человек раз в месяц, в неделю, в год и так далее. За счет транспортной доступности центра эти неповседневные услуги окупаются. Таким образом, какие-то повседневные услуги у жителей Бирюлева Западного есть — магазины шаговой доступности, мелкие кафе и так далее, но все остальное уходит за рамки, и если вы хотите купить какую-то брендовую одежду или сходить в музей, то внутри собственного района это почти нереально.

Про политику российских властей, направленную на решение проблемы сегрегации, я не слышал. Однако в случае Москвы некоторые меры, например, транспортные — запуск МЦК — явно снижают уровень сегрегации. Мое личное мнение, что это побочный эффект. То есть прямой цели снизить сегрегацию не было, однако это произошло как бонус в ряде районов. Но особо проблемные районы как были депривированы, так и остались — Метрогородок, то же Бирюлево Западное. Более того, часть инициатив — в частности, сокращение количества маршруток, их реформирование — вероятно, сильно ударила по этим районам.

Зарубежные десегрегационные практики — например, создание комьюнити-центров, автобусные экскурсии, знакомящие жителей сегрегированных районов с городом, — не сильно применимы в российских реалиях. Дело опять-таки в характере застройки и заселения. В ином типе собственности. В американской, европейской традиции, даже если ты бедный горожанин, даже если ты живешь в сегрегированном районе, ты можешь быть собственником своей земли и отвечаешь перед самим собой в первую очередь, а в случае с московскими реалиями у тебя есть квартира, которую у тебя могут изъять, особенно если ты живешь в барачного типа двухэтажке. Это, конечно, проблема. Человек не привязан к территории — не привязан символически, не привязан эмоционально.

Марлен Ларуэль

социолог, помощник директора Института исследований Европы, России и Евразии Университета Джорджа Вашингтона

Проблема сегрегации в российских городах есть, но в разумных масштабах. Она стоит не так остро, как во многих городах Европы и особенно Америки. Это объясняется наследием советской эпохи, когда расселение горожан было смешанным, а трудовая миграция не носила этнической окраски. В США, например, есть бедные районы, богатые районы, этнические районы — и это очень заметно. Сейчас в России сегрегация только набирает обороты.

Ситуация зависит от города. Например, в Мурманске практически нет сегрегации — ни социальной, ни этнической. Жилье у всех одинаковое — главным образом это панельные дома 1970-х, и стоит оно одинаково. В Норильске же сегрегация колоссальна. Приезжие из Азербайджана, Дагестана, Чечни селятся в отдельных районах, где жилье очень низкого качества, не лучше коммуналок. Качество воздуха там тоже ниже, чем в других районах города, из-за промышленного загрязнения.

В Европе интеграции мигрантов способствуют всевозможные общественные объединения.

Разница в силе сегрегации между городами, на мой взгляд, объясняется диверсификацией рынка труда. В Мурманске рынок довольно разнообразен, в том числе благодаря военному и торговому флоту. В Норильске — либо ты работаешь на норильский рынок, либо ты никто. Этнические меньшинства заняты главным образом в частном секторе — работают в кафе, на овощных базах и рынках, таксистами и водителями маршруток.

Проблемные перспективы сегрегации — те же, что и в Европе. Рост сегрегации — это всегда деградация качества жизни. Из этнических пригородов уезжает средний класс, закрываются школы, падает уровень школьного образования. В результате возникают гетто, что для общества всегда плохо в целом.

На федеральном уровне власть на эту проблему не реагирует — по всей видимости, она просто не знает, как ее решать. В условиях рыночной экономики и системной коррупции трудно управлять трудовой миграцией. И это не только российская проблема — в Европе она также существует. По идее, рынки труда и жилья — это область ответственности государства, но при рыночной экономике регулировать их трудно. В результате решение делегируется на муниципальный уровень, и тут все уже зависит от конкретного мэра и городских властей.

Разница в силе сегрегации между городами объясняется диверсификацией рынка труда.

В Европе интеграции мигрантов способствуют всевозможные общественные объединения, и в России этот опыт можно брать на вооружение. В случае с Мурманском именно так дело и обстоит. Существуют этнические общины, землячества. Новоприбывший может позвонить в землячество, которое поможет найти квартиру, поручиться за приезжего перед арендодателем, выступить в качестве посредника между мигрантом и фирмой, которая его нанимает. Взаимодействие с землячеством на неформальном уровне облегчает вписывание мигранта в социальную среду, потому что, если приезжему некуда пойти, он пойдет туда, где представители его же этнической группы, а это означает рост сегрегации. В России ситуацию затрудняет тот факт, что нет самих традиций создания общественных объединений.

Я думаю, что решение проблемы сегрегации должно быть в первую очередь гибким и локальным, адекватным ситуации в данном конкретном городе. В создании этого адаптивного механизма должны участвовать все заинтересованные стороны: местные власти, землячества и компании, которые заинтересованы в рабочей силе и могут брать на себя часть жилищных выплат.

Ольга Вендина

ведущий научный сотрудник Лаборатории геополитических исследований Института географии РАН

Социальная сегрегация — вечная спутница человечества. Любой человек хочет жить в социально однородной среде и в такой же среде воспитывать детей. Чем крупнее город и чем разнообразнее в нем население, тем больше вероятность, что там будет выраженная социальная сегрегация. Но парадоксальным образом проблемы, связанные с социальной сегрегацией, острее проявляются не в крупных, а небольших городах, в пригородных и рекреационных зонах, в спутниках крупных населенных центров. Там возникают своего рода параллельные миры, каждый из которых живет своей жизнью.

Это не означает, что в малых и крупных городах разная сегрегация. Сегрегация одна и та же, но отношение к ней разное. Если в крупных городах это норма, то в малых городах это, скорее, отклонение. В социальной среде с низким уровнем индивидуальной автономности жизни сегрегация обостряет проблемы взаимного неприятия и подозрительности. Это проявляется в случае как компактного расселения этнических групп, чаще всего цыган, так и коттеджных поселков обеспеченных людей.

В любом крупном региональном центре вы можете увидеть наглядные примеры социальной сегрегации. Так, в советское время, когда главным критерием различий были не столько деньги или этническая принадлежность, сколько культурный капитал, образование, профессия и так далее, город делился на рабочие и интеллигентские районы. Сейчас это трансформировалось в районы богатого жилья и дешевого жилья. Но поскольку городская территория ограничена, даже в тех районах, которые еще 15 лет назад считались непрестижными, сегодня возникают огороженные анклавы «обеспеченности», что делает сегрегацию более видимой. Это можно наблюдать и в Москве, и в Петербурге, и в любом городе с населением больше 100 тысяч человек. Но если говорить о малых городах, то такие параллельные миры чаще всего возникают в моногородах, где есть предприятие, привлекающее рабочую силу, или в туристических городах, как, например, Осташков, Суздаль или приморские Сочи, Анапа и пр.

Динамика явления соответствует социальным процессам — расслоение усиливается, усиливается сегрегация. Но чтобы картина не выглядела столь ужасной, можно сказать, что в городах, особенно в крупных, накоплен большой опыт противодействия сегрегации. Города заинтересованы в том, чтобы существовало городское сообщество — не только в силу привлекательности демократии, но и в силу необходимости: существует множество проблем городской жизни, которые человек и власть не могут решить без опоры на сообщество. Например, каждый персонально заинтересован в нормальном функционировании транспорта, социального сервиса или в благоприятной городской экологии, но для решения этих задач необходимы вынесение проблем в публичную сферу и общественное давление на лиц, принимающих решения. Так же и власть, даже если общество оценивает ее как авторитарную, нуждается в социальном одобрении своих действий и проектов, которые иначе будут считаться прихотью или произволом.

В советское время город делился на рабочие и интеллигентские районы. Сейчас это трансформировалось в районы богатого жилья и дешевого жилья.

Поэтому в городах, с одной стороны, мы имеем сегрегацию, которая обеспечивает людям личный комфорт, а с другой стороны — публичную сферу, которая обеспечивает людям возможность совместной жизни, социализации, принятия решений. И одним из способов преодоления последствий сегрегации является развитие публичных пространств в городах. В советское время этой теме уделялось довольно много внимания. Однако в поздние советские годы в силу дискредитации общественной жизни публичные пространства пришли в запустение и воспринимались уже как разбазаривание дорогой городской земли. В первые постсоветские десятилетия мы наблюдали приватизацию публичной сферы, а сегодня, наоборот, по крайней мере, в Москве мы видим ее возвращение. Возвращение происходит по той простой причине, что процессы сегрегации населения, его деление по все новым и новым критериям уже начинают достигать конфликтных масштабов. Поэтому возникла потребность в восстановлении публичной сферы, где сегрегированные группы населения могли бы соприкасаться, где люди могли бы почувствовать город родным.

Работа с общественными пространствами — осознанный шаг властей к решению проблемы. Эта тема была поднята еще в конце XIX века. Собственно, советские города развивались с учетом двух принципов: смешанное расселение и наличие публичных пространств. Сейчас эти принципы возвращаются просто потому, что города со смешанным населением и развитой публичной сферой развиваются более успешно, чем города сегрегированные. Факт позитивного влияния инклюзивности и открытости города на уровень его экономического благосостояния считается доказанным.

Конечно, проблема сегрегации далека от решения. Но хорошо уже то, что это стало приоритетом, что это стало делаться в Москве. Примеры западных городов важны для нас как ориентир, но очень часто считается, что «там» это хорошо, но «у нас» неприменимо. А Москва — вполне реальный пример, которому можно следовать; глядя на нее, города могут оценить и ценность подходов, и необходимые затраты для их реализации, и свои приоритеты.

Конечно, это ставит вопрос о соотношении авторитарных и демократических методов управления. Как правило, решение общегородских вопросов требует централизации, а проблемы ежедневной жизни, возникающие на уровне дома-двора-микрорайона, лучше решаются демократическим путем. И вот здесь встает вопрос конфликта интересов. Население стремится к сегрегации, к отделению пространства, которое оно считает своим. А власть стремится минимизировать сегрегацию. Хотя мы чаще всего обсуждаем проблему исключения общества из процесса принятия решений и передачи всех полномочий на административный уровень, власть, в свою очередь, стоит перед не менее сложной дилеммой: кому из маленьких отдельных сообществ можно передать ответственность по управлению территорией.

Советские города развивались с учетом двух принципов: смешанное расселение и наличие публичных пространств.

Пока на уровне жилищных товариществ эта проблема плохо решается. Чаще всего активисты, которые готовы бороться, не готовы выполнять рутинную работу на постоянной основе. Но здесь тоже есть подвижки. На уровне Москвы я знаю примеры, когда согласовывались проекты организации двора, стоянок, подъездных путей и прочих сфер, включая кафе и рестораны, — проекты, предложенные местными жителями.

Конечно, власти удобнее просто прийти и сделать. Поэтому любой контакт с населением — скажем, публичные слушания — очень часто превращается в формальную процедуру с выхолощенным содержанием. Трудно выстраивать контакты, находить взаимопонимание. Этот процесс требует взаимной ответственности власти и общества. И в этой ситуации часто ни власть, ни общество не оказываются на высоте.

У нас сложилась феноменальная ситуация: существует очень большой класс неимущих собственников. Ведь имущество — это не только владение своей квартирой, но и содержание дома в целом. Думаю, что новый жилищный налог приведет не к усилению сегрегации, а к деприватизации жилья. Окажется, что гораздо выгоднее быть просто съемщиком муниципальной квартиры, поскольку из этой квартиры тебя вряд ли выгонят. Лучше платить муниципальную квартирную плату, чем налог на собственное имущество. Особенно это касается людей, которые десятилетиями живут у себя дома: смена жилья для них — серьезная проблема. Экономисты говорят о возможности деприватизации жилья последние 10 лет. В Москве очень высокая доля собственников квартир — более 80% жилья приватизировано. Обычно в крупнейших городах западных стран, где преобладает многоэтажная застройка, эта доля находится на уровне 15—40%. Основные жители таких домов — это квартиросъемщики, а не владельцы, именно потому, что владение квартирой предполагает, что на твоей ответственности лежат крыши, лифты, подвалы, лестничные холлы, прилегающие территории и так далее. За это большинство нашего населения платить не готово — мы знаем, какое недовольство вызывает то, что коммунальные платежи теперь должны покрывать и расходы на капитальный ремонт дома. Поэтому тот, кто и так собирался продавать квартиру, ее продаст, повышение налога лишь подхлестнет это решение, а тот, кто не собирался, и не будет этого делать. На процессы замещения населения в центре города больше влияют не экономические факторы, а социально-демографические. Бабушки-дедушки умирают, дети уже не хотят жить в этой квартире и предпочитают ее продать, чтобы иначе решить свою жилищную проблему.

Города — это огромная самонастраивающаяся система. Власть оказывает очень большое влияние на эту систему, но это лишь один из агентов городского развития. Далеко не всегда решения властей приводят к результату, который власти планируют. И более того, часто властям приходится принимать решения, противоречащие их убеждениям. Политика, которую проводят власти в Москве, — это политика де-факто демократическая, но методы ее реализации и убеждения городских властей авторитарные, хотя либеральные с экономической точки зрения.

Превращение человека из деятельного участника городских процессов в потребителя — обратная сторона авторитарного принятия решений властью.

Все опасения касательно, например, нового налога на недвижимость — это экстраполяция конкретных ситуаций до логического конца, который никогда не случается. В 1990-е годы было много дискуссий, что вот-вот обрушится коммунальная система, станут падать дома и так далее. Но этого не случилось — ни в Москве, ни в других городах. Или, например, десять лет назад и менее шли разговоры об опасности возникновения этнических кварталов — в Москве или других городах. Да, есть тревожные тенденции, но тем не менее никаких гетто мы с вами не видим. Поэтому я противник экстраполяции негативных или позитивных процессов и придания им алармистского звучания.

Демократическая политика авторитарными методами — это парадокс, но пока он работает. Достаточно выйти на улицу [в Москве], чтобы увидеть: публичная среда работает так, как она должна работать. Конечно, это сочетание не идеальное. Конечно, лучше бы было по взаимной любви и согласию, а не внедрять сверху. Есть серьезный антидемократический минус, потому что горожане превращаются в потребителей городской среды, а не ее создателей. Но сам демократический образ жизни ориентирован на общие, а не групповые цели. В Москве большинство населения составляют люди, конформно настроенные к власти, а людей, имеющих демократические убеждения, не больше 30% населения, а скорее всего и меньше. Тут просто непонятно, на кого ориентироваться. В этом смысле волевое решение власти, направленное на реализацию неких общих городских идеалов, оказывается даже в чем-то более эффективным.

Превращение человека из деятельного участника городских процессов в потребителя — это обратная сторона авторитарного принятия решений властью. И, конечно, лучше было бы не так. Но даже во вполне демократических странах это тоже существует. И существует по той причине, что человек не становится автоматически горожанином. Города, особенно крупнейшие, развиваются за счет миграции. И если я вчера приехала из Рязани в Москву, то сегодня я еще не москвичка. Я приехала из Рязани, потому что хочу заработать больше денег, потому что здесь больше возможностей для самореализации, потому что я хочу жить в более обустроенной городской среде. Я приезжаю сюда как потребитель, а не как участник трансформационных процессов, готовый вкладывать энергию, ответственность и так далее. То же самое происходит во всех крупнейших городах. Доля людей, готовых активно включаться, не очень велика, и важен вопрос, насколько эта группа людей способна артикулировать свои представления и доводить их до решения власти. Насколько власть готова это услышать и ориентироваться в своих действиях на эти представления. Нужны эксперты, которые бы артикулировали опыт и практику городской жизни, сложившейся в демократических западных странах.

Этот опыт не чужд столичному населению. Например, и в Москве, и в Петербурге есть значительные группы населения — особенно среди молодежи и людей среднего возраста, — которые ведут очень современный образ жизни, связанный с представлениями об информационном и постиндустриальном обществе. Это вообще удивительно, насколько быстро московское население освоило нововведения. Скажем, велосипед, уличная торговля — я не думала, что это произойдет так быстро. Это говорит о том, что власть, имитируя практики, сложившиеся в крупнейших европейских городах (в этом смысле ее действия были не стопроцентно авторитарны), ответила на запрос, который был в обществе, но не был достаточно артикулирован. Власть еще не умеет слушать общество, но она уже умеет слушать советы тех людей, которые слушают общество. Вот так вот — левой ногой за правым ухом. Но тем не менее почесано правильное место.

Екатерина Деминцева

антрополог, Высшая школа экономики

Занимаясь исследованиями жизни мигрантов в больших российских городах, я могу сказать, что в Москве и Санкт-Петербурге я не увидела сегрегации. Наше исследование, направленное на изучение мигрантов из стран Средней Азии, показало, что, например, в черте МКАД приезжий может найти себе дешевое жилье с равным успехом вне зависимости от района, пользуясь примерно одинаковыми схемами и задействуя свои социальные связи. Мигранты часто селятся по несколько человек в комнате и снимают койко-место. Что касается приезжих из других регионов, то они тоже ищут жилье в разных районах города, так как недорогие квартиры в пятиэтажках, комнаты в коммуналках, еще оставшихся в Москве и Петербурге, можно найти в любом районе города.

Все районы Москвы в черте МКАД, даже те, которые мы традиционно считаем престижными, были и остаются с советского времени смешанными. Например, дома академиков, стоящие на Ленинском проспекте, заселялись смешанно — там селились и сами академики, и технический персонал научных институтов, только первые получали отдельные квартиры, а другие — комнаты в коммуналках. Кроме того, за этими помпезными домами академиков стояли дома более низкого качества с менее привилегированными жителями того же района — в них расселяли людей из бараков и окрестных деревень, а также строилось жилье для соседних заводов. И сегодня в любом самом престижном районе живут в бóльших или меньших количествах бедные люди. Даже сейчас, когда центр становится более богатым и нарастает социальное расслоение, эти бедные люди из него окончательно никуда не исчезают. И я не вижу, чтобы ситуация быстро и сильно менялась — в первую очередь, этого не происходит из-за низкой мобильности населения внутри города, о которой говорят географы.

Советская система микрорайонов внутри МКАД никуда не делась.

Еще одна черта советского и постсоветского города, препятствующая сегрегации, — все жилье примерно одного качества и с примерно одним доступом к инфраструктуре: все районы за пределами Третьего транспортного кольца примерно одной застройки — от панельных хрущевок до 20-этажек. «Элитная» точечная застройка ситуацию сильно не меняет — ее жители все равно пользуются инфраструктурой окружающего района: создать замкнутый, изолированный район с помощью точечной застройки нельзя по определению. По большому счету, советская система микрорайонов внутри МКАД никуда не делась.

Также мне хотелось бы подчеркнуть, что ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге нет этнических анклавов, сколько бы их ни искали. И это опять же связано с тем, что у нас нет однородно бедных и однородно богатых районов. Приезжие в Европе и США селятся в дешевых районах, но у нас в любом районе можно найти дешевое жилье, рынок плохого жилья у нас есть повсюду. Да, существуют места, где живут мигранты, например, на рынках или в промзонах, где мигрант спит рядом со своим рабочим местом, но это никогда не постоянные поселения.

У нас нет однородно бедных районов, например, как пригороды социального жилья в Европе. Именно в связи с районами такого жилья, действительно очень бедными, говорят о сегрегации в европейских странах — людям из таких мест очень трудно выбраться оттуда и в силу создающихся там связей, которые «привязывают» их к этим территориям, и в силу того, что они не могут себе позволить купить или снять более дорогое жилье в другом месте.

В Москве и Петербурге нет таких районов, про которые бы говорили «никогда туда не ходи» и которые бы пользовались славой однозначно опасных для пришельцев извне, как, например, «гетто» в США.

Наконец, новые кварталы, вырастающие сейчас на окраинах за МКАД, тоже не производят сегрегации, так как все их население — люди не бедные: они покупают там жилье по более низкой цене, чем в пределах города, однако это все же большие деньги. В основном там покупают жилье люди с детьми, которые не столь богаты, чтобы купить себе большую квартиру внутри МКАД, но располагают достаточным бюджетом, чтобы приобрести большую квартиру в новостройке за ее пределами. Порой туда переселяются люди, продавшие квартиру в Москве, чтобы увеличить жилплощадь.

Возможно, в малых городах ситуация иная, но касательно наших столиц я убеждена, что о сегрегации в них мы пока говорить не можем.

Понравился материал? Помоги сайту!