В интернете все время кто-то неправ. Открываешь фейсбучную ленту — а там каждому второму несут нюхательную соль; санитары с ног сбиваются. Тут затриггерило, там загазлайтило, здесь обсессивно зах∗∗сосило. У всех болит, все обижены, кругом френдоцид и глубокий, непроходимый бан. Чувства одних все время оказываются задетыми чувствами других, и нет на них на всех никакой управы, потому что управа Фейсбука тоже нервная: пугается голых людей, раздает сроки за невинную матерщину, вздрагивает от любого крика.
Будем честны: интернет не оправдал ожиданий. Когда-то давно, когда второгодник с задней парты обзывал вас «задротом», мечталось только об одном: чтобы он исчез из этого мира с тихим «чпок», не оставив от себя и облачка пыли. С появлением соцсетей нам на минуту показалось, что это возможно. Мы добавим в друзья всех хороших, не станем добавлять всех плохих и заживем наконец в теремке образцовой культуры быта — ничего, что виртуальном. Социологи называют это явление «воображаемой гомогенностью». Но на то она и воображаемая, что стоит разок заняться вэнити-серчем для фидбэка, как сразу выясняется: кругом враги.
В верности этого предположения недавно могли убедиться либерально настроенные москвичи и им сочувствующие: «Соболь или Федермессер» — вопрос, мгновенно переорганизовавший социальное устройство теремка. Еще вчера взаимно лайкающие друг друга люди внезапно выяснили, что они друг другу вовсе не френды, а наоборот — м∗∗∗ки, ублюдки, идиоты и истерички. Дискуссия свелась к формуле, озвученной двумя известными журналистами: «Умирать к ней поползешь!» — «Это я сам решу!»
За флеймами подобного рода — каким бы ни был повод, от Крыма до рекламы курьерской службы, — как правило, следует так называемый френдоцид. Ковровый бан и веерное отфренживание стали самыми любопытными практиками нового «гиперконнективного» мира: именно через них, по мнению Григория Асмолова, исследователя массмедиа из лондонского King's College, мы сегодня сообщаем миру о своих принципах.
Созданный в американском кампусе Фейсбук не был, конечно, предназначен для обсуждения коллизий в избирательном округе № 43 города Москвы. Его изначальная функция заключалась именно в том, чтобы связывать между собой друзей — и друзей друзей. Пусть царит атмосфера вечного пикника и радостной доброжелательности, полагали создатели Фейсбука, которым потребовалось десять лет, чтобы добавить к кнопке «нравится» еще пять эмодзи: хохот, любовь, слезы, недоумение и гнев — ни один, впрочем, не сможет выразить гнев избирателей Мосгордумы. Спектр возможных реакций на то или иное высказывание увеличился — и даже допускает теперь «негативчик». Однако отфренживание — в отличие от добавления в друзья — как было, так и осталось делом приватным, скрытым от глаз пользователей.
Свежедобавленные друзья входят в парадную дверь и тут же попадают в гостиную; об их прибытии в ленту господина такого-то или госпожи такой-то немедленно сообщает миру фейсбучный алгоритм: Петр Сидоров и Василий Иванов теперь друзья! Неугодных же старых френдов тихо спускают с черной лестницы: поди вон, голубчик, утомил. В ленте продолжают пировать; более того, благодаря устройству Фейсбука даже сам отфренженный нередко долгие недели не знает о том, что ему отказали от дома, и, подобно несчастному влюбленному, бродит под погасшими окнами в надежде, что хозяйка просто уехала на дачу, а не вышла замуж за другого. Крайняя мера разрыва отношений — бан — технически точно так же осуществляется в тишине. Будучи забаненным, вы не только не видите больше постов своего визави — вы ретроспективно исчезаете с его страницы, подобно тому как в сталинских архивах исчезали с фотографий троцкисты и бухаринцы.
Созданный в американском кампусе Фейсбук не был, конечно, предназначен для обсуждения коллизий в избирательном округе № 43 города Москвы.
Однако такое устройство алгоритма не соответствует самому глубокому устремлению человеческой души: разделять и властвовать на глазах у всех. Отфренживание является одной из важнейших коммуникативных практик, поскольку не в меньшей — а то и в большей — степени, чем добавление в друзья, организует социальное пространство. Сегодня именно рассоединение связей (а не их завязывание) является центральным социальным процессом. Выход из сообществ, дробление групп — все то, что Эмиль Дюркгейм называл в своем написанном в конце XIX века «Самоубийстве» аномией, то есть отклонением, сегодня стало не просто нормой, а основной движущей силой общественного развития. Именно через возведение индивидуальных границ — а не через вступление в те или иные группы — мы заявляем сегодня миру, кто мы и каковы наши убеждения. И именно поэтому задуманное «тихим» отфренживание часто перестает таким быть. Нередко изгоняемого френда перед высылкой за шкирку волочат в салон, чтобы отчитать публично: дескать, смотрите, ложечки серебряные украл, да еще и смотрит нагло! Или наоборот: отфренженный гордо сообщает общественности об изгнании из вражеского логова. В случае с двумя журналистами, по-разному оценивающими деятельность Нюты Федермессер, один отмечает, что другой вырубил его из друзей, «потому что, как известно, он высокоморальный человек и даже работал в кампании Ксении Собчак. Гусь свинье, ясный пень, не товарищ».
Конечно, разрыв отношений и публичное «фи» — явления вовсе не новые. Однако социальные сети позволяют осуществлять это на новый лад — и с новыми чувствами. В доцифровую эпоху разрыв отношений предполагал хотя бы минимальный уровень непосредственного, даже телесного, взаимодействия: если не перчаткой в лицо, то как минимум «руки не подам». Кроме того, разрыв отношений подразумевал некоторый кодекс поведения и некоторые санкции — причем не только для обвиняемого, но и для обвиняющего. Так, первая заповедь в дуэльном кодексе — убедитесь, что вас действительно оскорбили. Дворянина может оскорбить только равный: обижаться на тех, кто статусом выше (царь) или ниже (купечество, мещане), не по понятиям.
Но сегодня, когда в качестве «френда» все равны, обида становится повсеместной: она больше не знает чинов и имен — и, как ротавирус, косит всех. Наступила эпоха культуры виктимности, совмещающая в себе повышенную чувствительность к личным оскорблениям и терапевтический дискурс эмоциональной травмы. Оскорбления стали плохи не тем, что понижают статус, — а тем, что задевают чувства: самый уязвимый, самый личный капитал современной личности. Именно с этой позиции выступил журналист и блогер Григорий Пророков, заявивший о систематических нападках со стороны некоего «преподавателя ВШЭ» и «ответственного секретаря журнала “Логос”». Описывая ситуацию, Пророков писал, что она «била по его эмоциональному состоянию» и вызывала у него страх (ему было «стремно»). «Посоветуйте, что делать?» — обратился он к своей аудитории.
История эта симптоматична со всех сторон. Симптоматичен язык, которым Пророков рассказывает о своем опыте. Симптоматичны механизмы, к которым он прибегает в целях восстановления справедливости. Симптоматично, впрочем, и само понимание справедливости в интерпретации Пророкова: справедливо то, что бережет его чувства.
Начнем с языка, который представляет собой взвесь поп-терапевтических концептов и обсценной лексики. Обнаруженные оскорбления в свой адрес Пророков называет «токсичным говном», его «обсессивно х∗∗cосят», от этой истории ему «некомфортно». Этот язык и есть самый точный слепок общества, находящегося попеременно в двух агрегатных состояниях: драки за гаражами и участия в селфхелп-группе. Именно в этой реальности живет сегодня немалая часть образованного городского населения России, с утра толкающаяся в метро, а после работы отправляющаяся на тренинги личностного роста. Ключевой диалог с миром здесь выглядит примерно так: «Они все ох∗∗ли!» — «Вы хотите поговорить об этом?»
Сегодня, когда в качестве «френда» все равны, обида становится повсеместной: она больше не знает чинов и имен — и, как ротавирус, косит всех.
Пророков хочет поговорить. Он обращается к своим «френдам» — к соседям по виртуальному теремку, — потому что больше не к кому, поскольку, по его собственному замечанию, «института репутации в России нет». Точно так же к своим френдам обращается героиня другого нашумевшего сетевого скандала — феминистская блогерка Белла Рапопорт.
Ответ косметической компании на предложение прислать для обзора тестовые образцы своей продукции задел чувства Беллы — она назвала его «хамским». Белла обиделась. Но сокрушалась она не о бомбочках для ванны — а о том, что бренды недостаточно поддерживают феминизм. Меж тем обнаружить связь между фемактивизмом и запросом на «какой-нибудь набор» не позволяет даже самая сложная герменевтика. Телеграфный стиль переписки блогерки и представительницы бренда сводится к банальной формуле: «Дай прикурить». — «У меня нет». В своем обращении Белла не представляется, не рассказывает о себе, не объясняет, как обзор продукции компании может быть связан с ее активистской деятельностью. Просит она от лица «блогерки» — а оскорбляется от лица феминистского сообщества.
Оба случая — и с Пророковым, и с Рапопорт — вызвали шквал мемов, нередко издевательских. В соцсетях и в массмедиа заговорили о травле и кибербуллинге. Действительно, обиду может «триггернуть» самое неожиданное высказывание — но и за откровенными оскорблениями вовсе не следуют внятные санкции.
То, что могло бы стать теремком, стало коммунальной кухней, где непрерывно выясняют отношения обиженные и оскорбленные с тонкой душевной организацией, с одой стороны, и нахрапистые безжалостные хамы — с другой. Вновь и вновь здесь воспроизводятся те самые два языка и две логики — язык группы взаимопомощи и язык гаражной драки. «Это абьюз! Это триггерит наши травмы! Задевает наши чувства!» — кричат слева. Их окружают «психопаты», «нарциссы», люди с расстройствами психики. «Да м∗∗∗ки вы все, и проблемы ваши м∗∗дацкие», — отвечают им справа. При этом роли могут непрерывно меняться, как в карусели.
Идет война за право на обиду, за право быть оскорбленными: между теми, кто, по собственному мнению, стал жертвой социальной несправедливости — и теми, кто эту жертву увидеть не желает. Бунт обиженных характерен тем, что ни у кого больше нет совести — зато у всех очень чувствительные нервы. Именно в отсутствии совести обвиняют Нюту Федермессер, занимающуюся паллиативной помощью на государственные деньги. Белла Рапопорт оскорблена отсутствием у коммерческой организации феминистской этики. Григорий Пророков сетует на отсутствие института репутации в научном сообществе.
Пророков прав: институт репутации может быть только там, где есть публичное воспроизводство и обсуждение смыслов. Где есть правила — и санкции за их невыполнение. Где есть модели допуска и недопуска в то или иное сообщество. В этом плане институт репутации сегодня действительно совершенно деконструирован. Место репутации заняла идентичность — и эта идентичность строится, по меткому замечанию историка эмоций Андрея Зорина, «в умении правильно обидеться от лица той или иной группы».
Между гаражами, где яростно банят друг друга борцы за честь, и кабинетом групповой психотерапии, где собираются травмированные жертвы абьюза, сегодня — и не только в России — находится пустырь. На том месте, где могла бы быть дискуссия о способах защищать достоинство и равенство всех без исключения граждан, идет дискуссия о перераспределении привилегий по принципу «кто тут самый обиженный». Общее благо оказалось заменено на компенсацию морального ущерба отдельным группам — или даже отдельным лицам.
Попытка привлечь внимание к несправедливости сама по себе, безусловно, необходимая и правильная. Печально только, когда осуществляется она не в контексте важности делаемого обиженным дела — а в контексте личных переживаний. Не нужно быть интересным, нужным, полезным — достаточно быть «затравленным»: не так важно, чем мы занимаемся, — важно то, какие инфоповоды можно произвести нашей обидой. Дайте нам какой-нибудь набор слов — и мы напишем в stories нашей нелегкой жизни. Например, так:
«О! пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть, пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие нас! Пусть они бросят в нас камень!»
Да зачем камень. Можно просто отфрендить.
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ
Понравился материал? Помоги сайту!
Ссылки по теме