Кино-2017: итоги

Мария Кувшинова
Борис Нелепо
Константин Шавловский
Андрей Василенко
Екатерина Белоглазова

Мария Кувшинова

к списку

1. Кино в России стало формой невроза. Помимо общей невротизации «общества» есть еще несколько причин. Во-первых, идея «импортозамещения» (псевдоним самоизоляции) так или иначе овладевает массами — по мере того, как мы все дальше отходим от западной повестки (невозможно себе представить, чтобы здесь кто-то с жаром обсуждал фильм «Назови меня своим именем», возглавивший в конце года все зарубежные рейтинги; упаси господь, за такое ведь могут и убить). Во-вторых, происходит ревайвл всего советского, в том числе и представления о художниках-диссидентах, которые в своих произведениях исподтишка рассказывают настоящую правду (отсюда феномен Звягинцева, в котором, как в Марсианине Брэдбери, каждый видит то, что он хочет; некоторым даже удается разглядеть интеллектуала). В-третьих, повзрослело поколение, с детства привыкшее ходить в мультиплексы (у их родителей, которые были молоды в 1990-х, такой привычки не было), — появился запрос на взрослое русское кино, которое можно смотреть и обсуждать, каким бы неказистым оно ни было. В-четвертых, от предыдущих исторических этапов («олигархические СМИ», «тучные нулевые», «логоцентричная русская цивилизация») осталось слишком много людей, умеющих складно рассуждать о кино, когда-то получавших за это зарплату и мечтающих вернуть те золотые времена, когда русский фильм в среднем видели шесть человек и можно было по собственному произволу назначать в гении (в то время как зрительскому успеху «Аритмии» больше всех поспособствовал Юрий Дудь, который в обход специалистов сам назначил ее «лучшим фильмом года»). В-пятых, омнипотенция Антона Долина, серьезного мужчины, вещающего о кино из всех утюгов, окончательно убедила скептиков и равнодушных в том, что кино — это что-то очень важное, особенно если у него есть приз. Или хотя бы номинация.

2. С институтом критики тем не менее что-то действительно происходит, причем не только у нас. Каннский фестиваль планирует в следующем году отменить ранние показы для прессы, потому что токсичные твиты журналистов убивают радость премьеры. Об отмене пресс-показов подумывают измученные провалами голливудские студии — после скандала с Rotten Tomatoes, агрегатором рецензий (которые никто не читает, только смотрят средний бал). В целом это официальное сообщение о том, что индустрия в критиках больше не нуждается. Тем не менее тексты о кино — по крайней мере, у нас (см. пункт 1) — все еще необходимы читателям. В этом году я, возможно, впервые в жизни столкнулась с возможностью в качестве кинокритика оказать кому-то помощь — причем психологическую. Речь идет об отрицательной рецензии на фильм «Аритмия», про который очень хотелось промолчать. Но когда осенью в Москве состоялись первые публичные показы, мне начали писать сообщения по-настоящему испуганные люди. Им не нравился фильм, и они, сбитые с ног водопадом критической патоки, не просто не осмеливались сказать об этом вслух — они всерьез задавали себе вопрос: «Что со мной не так? Неужели у меня нет сердца?» В целом написание рецензий превратилось в опасное приключение, которое (как и многое сегодня) описывается в терминах войны: ругать «Аритмию» нельзя — расстреляет заградотряд; ругать «Нелюбовь» или фильм «Ученик» нельзя — предатель, перешедший на сторону врага; хвалить «Матильду» нельзя — стратегическое поражение. Смешно, но по-настоящему зрителей сплотил только «Крым», который возненавидели все: крымнашисты — за то, что он недостаточно адекватно воспевал великое событие русской истории; антикрымнашисты, не имея возможности высказывать свое мнение публично, просто оттоптались на нем за весь крымский проект.

Хочется просто по-человечески поблагодарить Кантемира Балагова за «Тесноту» и Сергея Лозницу за «Кроткую».

3. Летом в федеральный прокат вышел фильм башкирского режиссера Айнура Аскарова «Из Уфы с любовью» — очень симпатичное зрительское кино; исполнителя главной роли Аскара Нагаева хотелось бы увидеть на экране еще не один раз — у него есть все шансы повторить феномен Александра Паля.

4. Олег Сенцов по-прежнему в тюрьме. Гуманитарная катастрофа в Донбассе по-прежнему никому не интересна — кроме отдельных документалистов и отборщиков «Артдокфеста», которых за попытку проникнуть с камерой в самое сердце постсоветской тьмы одинаково ненавидят и «либералы», и «патриоты».

Борис Нелепо

к списку

1. «Хорошее время» братьев Сэфди и «Твин Пикс. Возвращение» Дэвида Линча: лучшие фильмы года?
«Хорошее время» — лучший (или один из) фильм года по версии Film Comment, Cahiers du Cinéma, Sight&Sound, Cinema Scope. На мой взгляд, тоже, но это грустный симптом. В 80-е подобные картины были нормальным уровнем для режиссеров второго ряда. Сегодня такой фильм становится сенсацией, что многое говорит о состоянии современного авторского кино. С «Твин Пикс» все чуть сложнее, но это тоже феномен из прошлого, хотя и переосмысленного сегодня, — и ничего, сравнимого с ним по радикализму, в мировом кино не появилось (напомним, что «Твин Пикс» — это все-таки сериал, несколько иное медиа). Возможно, это повод оглянуться по сторонам — быть может, в театре или литературе сейчас происходят процессы более живые, чем в кино.

2. Проект «Архивирование будущего» в «Электротеатре Станиславский»
В начавшуюся в ноябре ретроспективу «Архивирование будущего» вошли фильмы Бориса Юхананова (прежде всего, мировая премьера первого советского видеофильма «Особняк» (1987/2017)), видеоверсии его спектаклей «Сад. 5-я регенерация» и «Сад. 8-я регенерация», а также смонтированные из материалов архива Юхананова фильмы Клима Козинского. Все эти работы, показанные в одном контексте, не только позволяют провести параллели с богатством творческих практик из «Out 1» Жака Риветта, но и становятся дневником времени, портретом совсем другой России (и позднего СССР), которую я совершенно не распознавал ранее. Это не архивные находки, а секретная калитка в пустоте, целая связка ключей, которая, я уверен, пригодится нам всем, чтобы не оказаться запертыми в пространстве ложных выборов, простых бинарных оппозиций и сужающейся свободы. Пропустивших показы отсылаю к сайту, где все это можно увидеть.

3. Смерть Ханса Хурха (1952—2017)
Директор Венского кинофестиваля на протяжении двух десятилетий, Хурх был одной из последних личностей двадцатого века — со всеми присущими этому определению качествами — в фестивальном движении. Непримирившийся интеллектуал, соратник Штраубов, пристрастный синефил, автор высказывания «в искусстве нет места демократии», он показал, что куратор может противостоять инфляции кинематографа, давлению спонсоров, коррупции дружбы и, наконец, торжеству маркетинга. Результат — один из самых свободных и радикальных фестивалей в мире, которому доверяли зрители (залы всегда полны на Виеннале). Это конец большой главы в истории кинофестивалей. Рекомендую прочитать интервью Хурха, это настоящий мастер-класс по кураторству.

4. Российское кино в топе
Если, по моим субъективным ощущениям, 2017-й стал годом очевидного упадка и апатии для мирового кино, то в России я не припомню столь интенсивного и насыщенного времени. «Аритмия» Бориса Хлебникова, «Теснота» Кантемира Балагова, «Обезьяна, страус и могила» Олега Мавроматти, «Прорубь» Андрея Сильвестрова, «Осел» Анатолия Васильева, «Назидание» Бориса Юхананова и Александра Шейна, «Нелюбовь» Андрея Звягинцева, «Кроткая» Сергея Лозницы, «Тетраграмматон» Клима Козинского, «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в Дом инвалидов» Александра Ханта, «ВМаяковский» Александра Шейна... Это перечисление можно продолжать. Все эти картины — повод для серьезного обсуждения (развернувшегося онлайн и офлайн), так интересно еще не было. Удивительно, но жизнь была сосредоточена именно в российском кино. Мой личный фаворит и самый любимый фильм года — «Жанр» Клима Козинского.

5. Увольнение Петра Багрова из Госфильмофонда
Работавший старшим куратором Госфильмофонда Петр Багров — один из лучших в мире историков кино и архивистов, за четыре года включивший Госфильмофонд и, соответственно, Россию в самое интенсивное поле культурного обмена и совместной работы. Его уход — трагедия (незнакомых с ситуацией отсылаю к материалу в «Новой газете» и интервью «Медузе»). Россия, вопреки всему, давно не провинциальная страна в мировом культурном контексте. Но невозможно смириться с тем, с каким несправедливым отношением сталкиваются лучшие люди в профессии. Для меня тяжелейшей травмой все эти годы являются ситуация с Наумом Ихильевичем Клейманом и позорный разгон Музея кино. Теперь из профессии изгнали еще одного незаменимого профессионала и человека, которому по знаниям и квалификации и в мире равных не найти.

Константин Шавловский

к списку

Несмотря на то что для российского кино этот год оказался, наверное, самым интересным за последние несколько лет — причем по всем направлениям, — запомнится он, в первую очередь, как год ареста Кирилла Серебренникова и дела «Седьмой студии»; год мутных разговоров с людьми, которые раньше понимали, что происходит, а больше не понимают и в новой ситуации отсутствия внятных правил как-то живут дальше.

Эта дальнейшая жизнь, по-моему, и образует главную тенденцию года — появление принципиально нового зазора между, условно говоря, «Теснотой» Кантемира Балагова и ИК № 8 «Белый медведь», где находится режиссер Олег Сенцов; между выходом новых и важных книг о кино (Брессон, Уайлдер, Миндадзе, Кожушаная) — и фотографиями Серебренникова, сделанными в зале суда. И этот зазор отличается от уже ставшего привычным разрыва между фейковыми выборами (о которых говорят) и реальной войной (о которой молчат), потому что в нем нет закономерностей, легкоустановимых причинно-следственных связей.

Этот зазор — между чем-то по-настоящему хорошим и чем-то по-настоящему плохим — заполняется агрессией. И здесь на первом месте даже не федеральные каналы, которые занимаются профессиональной травлей на коммерческих основаниях, а бескорыстные поиски внутренних врагов в социальных сетях творческой интеллигенции. И вот тот почти ренессанс российского кино, который произошел в 2017-м (как-то не хочется думать о том, что это «предсмертное улучшение состояния»), случился, вероятно, как сопротивление не только системе (хотя ей — в первую очередь), но и этой агрессии.

Из немалого количества интересных российских фильмов, появившихся в этом году, я составил личный топ-5 — в него попали картины, отражающие, на мой взгляд, важные тенденции в российском кино, — и расставил их в порядке — по силе впечатления, которое они на меня произвели.

1. «Давай возьми это» (режиссер Александр Элькан)
Открытием года для меня стала дипломная работа выпускника школы Марины Разбежкиной Александра Элькана «Давай возьми это» — фильм о двух молодых москвичах, которые проводят выходные в районе парка Горького, а потом уезжают в отпуск в Крым. Один из героев, невероятно пластичный, то и дело ходит по перилам Новоарбатского моста, и его субтильную фигурку, балансирующую над пропастью, можно было бы назвать образом фильма — если бы это было важно. Но важно здесь другое — то, что этот фильм снят на одном дыхании, в одном ритме с его героями (как сказал кинодраматург Александр Родионов, нельзя было предположить, что операторская работа в документальном кино может удивить — а здесь она поражает). «Давай возьми это» — почти что «Нежный возраст» Сергея Соловьева, только документальный, не игровой, снятый с любовью и вниманием к людям, которые еще никогда не попадали в поле зрения кино- и телекамеры. А если и попадали, то играли не свои роли в чужих спектаклях. Александр Элькан снял фильм о юности, которая трагична во все времена, при любом режиме — и при любом режиме свободна от всего, кроме самой себя.

Вообще защита курсовых и дипломных работ студентов Разбежкиной — наверное, самое сильное мое впечатление от российского кинематографа за последние несколько лет. Интересно, что в этом году «разбежкинцы» не снимали «политического кино», а два с половиной фильма в общем потоке, снятых на политические темы, оказались, скорее, неудачными. Как и «Сенцов» Аскольда Курова (тоже выпускника Разбежкиной), который был в этом году в Берлине и открывал «Артдокфест». Документалистика наиболее чувствительна к пульсирующей энергии реальности, и как-то так выходит, что здесь и сейчас в зоне прямого политического высказывания этой энергии больше нет. Зато есть она в «Короле Лире» Дениса Клеблеева, и парадоксальным образом в портрете полубезумного артиста политического оказывается больше, чем в портрете политзаключенного Олега Сенцова. Как и в фильме Элькана, где слова-триггеры «Крым» и «парк Горького», очищенные от своих исторических значений, обозначают места для увлекательных путешествий — и, таким образом, уравниваются друг с другом.

2. «Теснота» (режиссер Кантемир Балагов)
Дебют года — безусловно, «Теснота» Кантемира Балагова. Ее успех (приз ФИПРЕССИ в каннской программе «Особый взгляд») — на самом деле, успех проекта кавказской мастерской Александра Сокурова, выпустившего год назад режиссерский курс в Нальчике. Пятилетнее образование в российском госуниверситете, казалось бы, не вполне подходит для профессии режиссера (многочисленные киношколы в мире, да и в России этот тезис подтверждают), но Сокурову своей волей и харизмой удалось реформировать его таким образом, чтобы построить уникальную (и без самого Александра Николаевича, увы, невоспроизводимую) систему режиссерского воспитания. И как хорошо, что после громкой «Тесноты» критика разглядела и более камерную «Софичку» Киры Коваленко, премьера которой состоялась в прошлом году, но в ограниченный прокат ее выпустили только сейчас. На подходе еще два полнометражных фильма выпускников Сокурова — «Слухач» Александра Золотухина и «Глубокие реки» Владимира Битокова.

«Теснота», снятая режиссером из Нальчика и описывающая события, происходившие в этом городе в конце 1990-х, стала обретением языка для целой территории, которой до этого вообще не было на кинематографической карте мира.

3. «Аритмия» (режиссер Борис Хлебников)
Главное явление в российском кино нулевых — режиссерская «новая волна» (дебюты 2003—2006 годов), сначала назначенная критикой, а потом ею же и отмененная в 2010-х. Одно время казалось, что над ней возвысился лишь Андрей Звягинцев, остальные же представители «волны» ушли кто в сериалы («Озабоченные» Бориса Хлебникова, «Оптимисты» Алексея Попогребского), кто в коммерческое кино («Ледокол» Николая Хомерики, «Дуэлянт» Алексея Мизгирева). Но выход и успех «Аритмии» говорят о том, что списывать со счетов это поколение рановато: помимо Гран-при «Кинотавра», триумфа на премии кинокритики «Белый слон», где фильм Хлебникова взял пять призов, в том числе главные, и успеха на нескольких фестивалях «Аритмия» заработала 87 млн рублей и фактически окупилась в прокате, что для российского кино большая редкость (а при отсутствии денег на рекламу — так и вовсе чудо).

Творческое достижение этого камерного фильма в том, что Борису Хлебникову удалось найти точную интонацию для описания реальности, к которой так трудно пробивалось российское кино нулевых. А судя по сборам (сопоставимым с «Нелюбовью» Звягинцева), зрители узнали в этой реальности и этих героях — себя.

4. «Салют-7» (режиссер Клим Шипенко)
В ноябре в Петербурге на «Ленфильме» прошел первый коллоквиум ФИПРЕССИ, посвященный российскому кино, где мы с Андреем Плаховым формировали программу для иностранных критиков. В один день мы показывали им авторское кино, а в другой — коммерческое. Из второй категории выбрали три фильма — «Салют-7», «Притяжение» и «Матильду». После чего состоялся круглый стол, где каждый второй из пятнадцати зарубежных участников говорил о том, что не ожидал увидеть настолько качественный мейнстрим. А Годфри Чешир, британский критик, даже подошел к продюсеру «Притяжения» Михаилу Врубелю, чтобы уточнить, что его бюджет — именно $6 млн, а не $60 млн. Правда, наряду с восторгами иностранные участники высказали и сожаление — что российские блокбастеры сняты по лекалам американских. Но, видимо, все творческие силы кинематографистов уходят на то, чтобы сделать не хуже и в десять раз дешевле, — на эксперименты с жанром их уже не остается.

Десять лет назад прогнозы нашей критики относительно российского коммерческого кино были куда более печальными.

5. «Тетраграмматон» (режиссер Клим Козинский)
Замыкает список абсолютно хулиганский «Тетраграмматон» Клима Козинского, ученика Бориса Юхананова. Анимационный фильм-комикс про философов, каждый эпизод которого является пародией на один из жанров популярного кино. В числе героев — Хайдеггер, Гуссерль, Кант, Делез и даже Юджин Такер (которого впервые издали по-русски уже после премьеры фильма). Эта элитистская, эскапистская, невозможная в целом вещь — плоть от плоти «параллельного кино» (продюсер картины — режиссер Андрей Сильвестров, президент поразительного видеофестиваля в городе Канске), форма и содержание которого находят пути к сердцу зрителя своими особенными маршрутами.

Чистое, незамутненное удовольствие от просмотра.

Андрей Василенко

куратор и отборщик фестиваля «Меридианы Тихого»

к списку

Первая мысль, которая возникает, когда я оглядываюсь на уходящий год, — кино, за исключением немногих примеров (которые, однако, обратили на себя всеобщее пристальное внимание, и это — повод для оптимизма), сегодня уже нельзя назвать «зеркалом эпохи». Современное искусство уже действует из будущего, предлагая множественность образностей и сценариев, инспирированных всем этим густым коктейлем из спекулятивного реализма, объектно ориентированной онтологии и ожидания нового средневековья. Образность совриска не всегда понятна и привлекательна, в ней нет согревающего ощущения критичности и даже четко артикулированного новаторства, но именно в этой непроговоренности и есть воплощение подлинного перехода к новому.

Фигура художника (точнее — художника как куратора) определяется сегодня способностью пристально наблюдать за многообразием взаимодействий — но не осуществлять отбор. Конструировать связи — но не предъявлять законченное высказывание. Не могу сказать, что кинематографическая сцена в последнее время произвела много открытий, но заставила вновь задуматься над вопросом «что такое искусство?». Ответ: это процесс создания свидетельств о множественности связей в мире. Это напряжение, возникающее в зазоре между вещами и человеком. Это живой комментарий, не стесненный изматывающей практикой рефлексии. И важны здесь не сами «свидетельства», но факт их производства, отмеченный каким-то необъяснимым, мистическим смыслом. Репрезентовать этот самый процесс производства можно, только отказавшись от формата выдуманной истории, игрового фильма. Именно в документальном кино или же на границах этого самого инновативного, как мы можем наблюдать, медиума и лежит доступ к картине постсовременности.

Среди главных героев года — Валеска Гризебах и Ван Бин. Скромная представительница «берлинской школы» спустя одиннадцать лет после премьеры фильма «Притяжение» снимает «Вестерн» — исполненный поэтической смелости социальный очерк, который легко спутать с банальным комментарием на тему скрытой ксенофобии, токсичными потоками разливающейся по Европе. Яркость этого высказывания — не только в его совершенном фильмическом измерении, но и в том, что по своей драматургической конструкции это громогласный протест против ущербности любого однозначного суждения. Группа немецких рабочих прибывает в окрестности небольшой деревни на границе Болгарии и Греции, чтобы проложить коммуникации и соединить отдаленный уголок с «цивилизацией». Взаимодействие пришельцев и местных, предъявленное как серия зарисовок «из жизни», составляет повествовательный каркас фильма, лишенный предсказуемой стройности. Вооружившись терпением дотошного исследователя, Гризебах разбирает ситуацию столкновения с Другим, представляя свой вариант экранной антропологической лаборатории. Колониальное, как его привыкли видеть и показывать, давно уже осталось в прошлом, и «Вестерн» — попытка обновления метода в рассуждении о различиях. Здесь оттенки пестрого европейского сообщества в агрессивном наложении друг на друга создают тот самый полифонический портрет современности, где конфликтность метафорически не может быть представлена как столкновение различных по природе сил, но, скорее, как взаимодействие частиц, подгоняемых инерцией исторических коллизий.

Ван Бин, главный документалист современности, после нескольких достаточно проходных работ, свидетельствующих о кризисе метода, в этом году доказал, что способен на радикальное обновление — не предав при этом своих фундаментальных принципов. В своем новом фильме «Госпожа Фан» (победитель Локарно, участник основной программы «Документы-14») он фиксирует последние дни престарелой жительницы маленькой деревни на севере Китая (женщина страдает стремительно прогрессирующей болезнью Альцгеймера). Героиня уже не способна говорить, она существует в плотном потоке бессмысленных диалогов ее родных и близких. Этот инфернальный портрет — предъявление человеческого, с которого сняты любые символические и политические одежды. «Госпожа Фан» — буквальная инверсия другого фильма Ван Бина, «Воспоминаний Фенмин». В нем жертва политических репрессий монотонным голосом рассказывала о своих злоключениях, превращаясь из конкретного человека в персонализацию такого явления, как «мемориальная культура». Предоставив слово тем, кому не дозволено было ранее подать голос, Ван Бин открывает индивидуума, которому — парадокс! — даже не обязательно говорить. Госпожа Фан вовсе не одинока на экране, она опутана сетью связей, как социальных, так и естественных, — и показательно, что ее болезнь становится своеобразным образом равенства всех людей независимо от социального статуса перед безразличной природой.

Вообще изменение тональности фильмов об угнетении и несправедливости, ужасах войны и социальных конфликтах — одна из тех тенденций, которые только зарождаются, но дают надежду на то, что поток откровенно фальшивых кинематографических агиток вскоре иссякнет. Один из примеров — фильм Бена Рассела «Good Luck», фантазийная хроника повседневности шахтеров в Сербии и Суринаме. Принимая в качестве фабулы самый, казалось бы, тривиальный сюжет, успешно распаханный самыми разными кинематографистами, Рассел создает психоделическое полотно, где фиксация монотонного труда перемешивается с абсурдными эпизодами — например, когда на поверхности шахты играет духовой оркестр. Структура повествования во многом держится на автопортретах самих шахтеров, которые не скрывают своего ироничного отношения к режиссерской затее. Выбор мест для съемок тоже не случаен — обе страны в прошлом пережили гражданские войны, но герои не выглядят жертвами конфликта, скорее, умудренными свидетелями, для которых все уже позади. Да и участь выброшенных на периферию социальной ойкумены тоже особенно не беспокоит героев Рассела — как и героев «Пейзажа Янцзы» бескомпромиссного китайского документалиста Сюй Синя. «Пейзаж» — это, на самом деле, портрет всей страны, современного Китая, беспристрастный рассказ о жизни простых рабочих, которые трудятся в ужасных условиях, обеспечивая галопирующее развитие китайской экономики. Цена «экономического чуда» метафорически представлена путешествием по легендарной реке, проникнутым безысходностью. Даже в своем визуальном измерении фильм больше напоминает не критический очерк, но кинематографическое воплощение гравюры, где пейзаж действительно тяготеет над человеком (как «великие» цели и абстрактное государственное процветание безразлично подавляют конкретных людей). При этом картина вовсе не приобретает интонации эсхатологического пророчества.

Другой сегодняшний кинотроп — поэтизация гражданской войны — может показаться маркером дегуманизации искусства. «Открытки с линии перемирия» Себастьяна Меца — это лирические эссе, инспирированные путешествием автора по Ближнему Востоку. Среди исковерканных колючей проволокой и бетонными заборами пейзажей режиссер обнаруживает атмосферу умиротворения. В «Открытках…» нет и намека на упоение «чужими страданиями». Скорее, Мец выступает против требований изображать конкретные сюжеты с определенных позиций и в определенном ракурсе, оставляя право художнику предъявлять собственные поэтические измышления и, соответственно, брать ответственность на себя.

Тут стоит сказать и об исследовательском очерке «El Mar La Mar», новой работе сотрудников Harvard Sensory Ethnography Lab Дж.П. Снядецки и Джошуа Боннетты. На этот раз видеоантропологи наблюдают за измученными мексиканскими эмигрантами, пытающимися пересечь границу с США в пустыне Сонора. Созданный на экране неповторимый образ открытого пространства становится носителем актуального политэкономического высказывания: выжженные просторы и проникновенные мелодии соседствуют с рассказами о призрачных сущностях, а штампы документалистики — вроде говорящей головы — замещаются закадровыми диалогами, сюрреалистическим продолжением страшных ландшафтов.

В этом году еще было несколько запоминающихся фильмов, наглядно доказывающих важность самой процедуры воображения, чуткого всматривания во все, что происходит вокруг. Это и «Тетраграмматон» — ироничная фантасмагория, оригинальный взгляд на сокровищницу мировой мысли как на пространство интеллектуальной игры, лишенное квазиинтеллектуального пафосного занудства. И восхитительный 3D-фильм Омера Феста «Август» — сюрреалистическая вытяжка из воспоминаний известного немецкого фотографа Августа Зандера. И, конечно же, «Твин Пикс» — культурологический памфлет, в котором Дэвид Линч поднялся на новую ступень, предъявив гибрид из препарированного детективного жанра и того, что Бруно Латур называл «социологией ассоциаций».

Однако внимание фестивалей и публики оказалось сосредоточено на совсем других фильмах. На жалких попытках так называемой критики современного общества через обличение современного искусства. На веселеньких, но предсказуемых комедиях о массовых предрассудках. И, что огорчает больше всего, — на том типе повествования, который все еще строится по принципу трехчастной структуры и оставляет зрителя в унизительном положении наблюдателя, лишенного самой возможности сосуществовать с художественным.

Екатерина Белоглазова

основатель и куратор Киноклуба Московской школы нового кино

к списку

1. «Колдунья» («The Love Witch», 2016) Анны Биллер и эмансипация кино и в кино
«Колдунья» Анны Биллер — стилизованная под американские 1970-е (в свою очередь, местами стилизованные под викторианскую Англию) ироничная психоаналитическая черная комедия. И вместе с тем очень смешной и очень правдивый феминистский манифест-перевертыш о том, как зависимость женщин от мужчин приводит всех к самым плачевным последствиям. Фильм Биллер — очередная демонстрация интеллектуального потенциала несерьезных жанров — стилизации и кэмпа, замешенных на критической теории, юморе здорового человека и идеях эмансипации.

На том же фронте, но с другого края — новый бравый фильм «Мужененавистницы» канадского квир-режиссера, «антигея и антипорнографа» Брюса Ла Брюса (замечательное сравнение двух картин, предпринятое Инной Кушнаревой, публиковалось здесь летом). Тенденция, которая просматривается и в андеграундном, и в инди-, и даже в высокобюджетном кино, — все больше фильмов снимается по феминистской повестке. А на российских кинофестивалях критики (по крайней мере, молодые) всерьез рассматривают увиденное исходя из вопросов гендерной теории: нет ли тут мизогинии? Прогресс!

2. «По ту сторону надежды» (2017) Аки Каурисмяки и вечное сияние человечности
Аки Каурисмяки, верный своему долгу и мечте финский мастер, в очередной раз задает планку высокого гуманитарного кино c современной социальной проблематикой. Фильм про одиноких маргиналов с добрыми сердцами, которые все-таки могут оказаться не такими одинокими, — тончайшая душевная работа кино, в котором и юмор, и музыка, и теплота, и трагизм перетекают друг в друга легко и непринужденно, словно в самой настоящей жизни. Хотя это, по сути, сказка. Именно по ту сторону надежды открывается человечность. Но даже трагедия здесь решена так, чтобы тень надежды не могла раствориться полностью.

Отдаленным отголоском родственной связи совсем из другого, еще более вакуумированного, контекста звучат песни главной героини документальной зарисовки Руслана Федотова «Песни для Кита» — бездомной женщины с неотчуждаемой человечностью Рады Свистун.

Еще один случай сияния «человеческого» на перекрестье с политическим — и снова из совершенно другой вселенной — «El Mar La Mar» Дж.П. Снядецки и Джошуа Боннетты. Не в пример совершенно неудавшимся «Сомнилогам» Верены Паравель и Люсьена Кастен-Тейлора, снятым на базе той же Harvard Sensory Ethnography Lab, «El Mar La Mar» с помощью исключительно визуальных средств материализует — опять-таки — почти что тающую возможность разделения общего опыта. В данном случае — опыта самого экстремального: длительного нахождения в пустыне, разделяющей Мексику и США, опыта на грани жизни и смерти.

Похожая история и в одном из самых качественных фильмов года, «Вестерне» Валески Гризебах — с той лишь разницей, что более точным словом в этом случае было бы не «человеческое», а «антропологическое». Третий фильм Гризебах — тонкое антропологическое наблюдение, не лишенное теплоты взгляда. И снова — наблюдение за людьми в заданных политических обстоятельствах. Многоуровневая игра смыслов в названии (немецкие рабочие едут на вахтовые заработки в Болгарию, словно на Дикий Запад) собирается в универсальный рассказ о человеке, заброшенном на «Дикий Запад» своей собственной жизни, и о возможности — опять же — находить общий язык с другими, которые оказываются не такими уж и другими.

3. «Бабочки» (2017) Дмитрия Кубасова, «Обезьяна, страус и могила» (2017) Олега Мавроматти, «Волшебная таблетка» (2017) Александра Зубовленко и общая температура по больнице. Пациент скорее жив?
Актуальное состояние культуры «русского мира» (в широком смысле: герои фильмов из России, Украины и Белоруссии) и взаправдашняя жизнь ее носителей. Таких, как внезапно нашедшие друг друга Гриша и Алексей или, к примеру, Марина Тарковская, живущая в параллельном мире духовного наследия ее отца (действующие лица «Бабочек»). Или Елена Петровна из фильма Александра Зубовленко — отчаявшаяся, но боевая домохозяйка, страдающая от лишнего веса, пилящая мужа — тихоню и работягу — и с азартом впаривающая БАДы всем своим таким же несчастно-счастливым и здорово-больным подругам.

Каждый год (во многом благодаря фестивалю «Артдокфест») всем причастным к этому самому «русскому миру» людям предоставляется возможность взглянуть на себя и получить сиюминутный слепок общего на всех социального и душевного нездоровья, и с каждым годом градус накала и безумия в этих репликах повышается. Одним из самых пронзительных и мощных фильмов года стал фильм Олега Мавроматти «Обезьяна, страус и могила», где эксцентричный видеоблогер из Луганска (вымышленный герой, созданный по мотивам роликов реального бешеного блогера Геннадия Горина) рассказывает о том, что видит вокруг, и размышляет о встрече с НЛО.

4. «Матильда» (2017) Алексея Учителя: и кровь, и любовь, и падение дома терпимости
«Матильда» Алексея Учителя сама по себе казус, даже если фильм не смотреть. Кино категории «Б», снятое за 25 миллионов бюджетных валютных денег, скандальная и, на первый взгляд, неоправданная слава которого бежала далеко впереди него, «Матильда», как совсем недавно дело «Пусси Райот», неожиданным образом вскрывает основные противоречия современной культурно-патриотической риторики. Казалось бы, гнев Натальи Поклонской можно списать на ее личные «особенности», но если приглядеться к фильму — Наталья была не так уж и неправа, точно — хоть и не глядя — уловив недоброе и диагностировав скрытый в фильме харам.

Собственно, 95% действия киноленты протекает... в борделе: не важно, в кадре условный Зимний дворец, условный же Успенский собор или Мариинский театр. Вся Россия-которую-мы-потеряли (а чтобы ее найти, следовало бы, по логике фильма, поискать «у себя в штанах») представляет собой дворец-варьете с различными комнатами: от более элитных, с «невестами» благородных кровей, до будуаров для танцовщиц рангом ниже; впрочем, и тех, и этих оценивают примерно одинаково. Есть в этом замечательном мире «Матильды» и отдельные секции по интересам с причудливыми пыточными камерами и БДСМ-снарядами а-ля «новое средневековье» (вспоминается легендарный клуб «Распутин» родом из тех же 1990-х). Блестящей ремаркой уже в самом начале фильма нам дают понять о том самом месте, где мы — со всей непристойностью — себя обнаруживаем: «Мы не публичный дом! Мы лучше: у публичного дома нет казенных субсидий!» — и это спустя всего лишь четыре минуты после того, как на экране отсиял гигантский блестящий логотип Фонда кино, вывалившего на производство августейшей мелодрамы 16+ (!) немалые деньги!

Кроме особенностей национальной культурной политики в «Матильде», безусловно, еще много интересного, если рассматривать фильм, например, с точки зрения психоанализа. Взять хотя бы рифму Большой императорской короны с женской грудью... Но главный симптом — фильм повествует о самом начале царствования Николая II, а не, например, об Октябрьской революции, к которой в этом году и так было слишком много неоднозначного внимания.

5. «Жаннетт: Детство Жанны д'Арк» (2017) Брюно Дюмона и новая религиозность в кино
Подлинная вера — это «хард-рок» во всех смыслах этого выражения (в том числе и рока как судьбы), ее, как и любого чувства, идеальное выражение — музыка. В «Жаннетт» Брюно Дюмон предложил современный вариант кинопроизведения, напоенного религиозным чувством. Показательно, как одно из древнейших человеческих проявлений — религиозность (то есть обостренное состояние обращения к трансцендентному, готовность к жертве во имя него) — все еще живо сегодня, несмотря на все профанирующие его социальные, политические и культурные явления.

«Детство Жанны д'Арк» снято как чистая абстракция и условность. История великой жертвы в современном мире может быть обставлена как бурлеск, как мюзикл, как детский театр с песнями, с плясками, с рожами и кривлянием — Дюмон стирает все границы, оставляя главное — чистоту намерения.

Понравился материал? Помоги сайту!