«Кто сотрудничал с КГБ, кто с ЦРУ, а кто одновременно с двумя спецслужбами»

Художник Владимир Потапов, который этим летом показывал выставку о холодной войне в Венгрии, и историк, редактор сайта «Открытая левая» Илья Будрайтскис поговорили о неоднозначном выборе, который нередко делают культурные деятели.

Илья Будрайтскис: Расскажи о своей выставке.

Владимир Потапов: Моя выставка «В траве сидел кузнечик» стала результатом моей резиденции в Budapest Art Factory. Для меня было важно сделать не универсальную выставку, которую можно было бы показать где угодно и которая была бы всем понятна, а именно в близкой корреляции с местным венгерским контекстом, но и не в полном отрыве от того, что я делаю. Моя выставка о том, как представители венгерской культуры советского периода в условиях холодной войны были вынуждены делать выбор, с кем сотрудничать — ЦРУ или КГБ. Для меня это пример, с одной стороны, того, как поле культуры не могло оставаться независимым, то есть не было никакой возможности занять третью сторону, а с другой, как оно превращалось в инструмент политической манипуляции. Я сделал 10 картин, которые отсылают к изображениям с обложек альбомов популярных исполнителей венгерской эстрады того времени, размер каждой 31х31 см, такой же, как у стандартного конверта грампластинки. Для создания работ я использовал свою живописную технику сцарапывания красочного слоя. Также я сделал инсталляцию из старых вещей, которые приобрел на местном блошином рынке в Будапеште. Я их перенес в экспозицию выставки практически без изменений, ровно так, как они лежали на рынке. Среди этого барахла я разместил 10 этих картин. Кроме того, на самой фабрике, где расположена резиденция, я нашел полуразрушенную звезду. Эта фабрика в советское время производила различную парадную символику, и эта звезда каким-то чудом дожила до наших дней. Эдакий скелет былого советского величия и могущества.

Также важной частью выставки было одно из последних интервью самого известного венгерского агента КГБ Иштвана Беловаи, который незадолго до своей смерти в 2009-м сказал, что многие деятели венгерской культуры одновременно сотрудничали с двумя спецслужбами, но при этом не назвал их имена. На самом деле официальной информации о данных коллаборациях нет, есть частные расследования журналистов. Именно поэтому в тексте к выставке зрителю предлагалось выбрать тех венгерских артистов, кто сотрудничал с КГБ, кто с ЦРУ и кто одновременно с двумя спецслужбами.

Будрайтскис: Мне кажется, ты затронул очень важную тему, далеко выходящую за пределы исторических сюжетов, связанных с Восточной Европой и социалистическим блоком. Она связана с состоянием холодной войны и той ролью, которую играет культура в этом противостоянии. В своем тексте к выставке ты ссылался на важную книгу Ф.С. Сондорс «ЦРУ и мир искусств». Ключевой вывод, который из нее напрашивается, — не столько в том, что сфера культуры подвергается государственному давлению, и не в том, что деятелям культуры делают предложения, от которых они не могут отказаться, становясь жертвой обстоятельств, а напротив — в том, что политический и моральный выбор, который они совершают, далеко не обязательно вообще является результатом внешнего воздействия. В острую фазу холодной войны многие деятели культуры обгоняли в своем выборе политические аппараты, пытавшиеся их к нему подтолкнуть. Они добровольно выбирали роль пропагандистов Запада потому, что это соответствовало их представлению об автономии художника, о верности искусства самому себе, которому, по их мнению, угрожал восточный тоталитаризм.

Точно так же как выбору в пользу сталинского социализма могло способствовать представление о верности искусству. То есть — если мое искусство связано с идеей солидарности, справедливости, оно говорит о лучшем мире, имеет дело с чем-то утопическим и это утопическое составляет суть этого искусства, его душу, то могу ли я делать вид, что я не участвую в противостоянии, в котором одна из сторон пытается реализовать это утопическое здесь и сейчас? Пусть неумело, пусть ошибаясь, но где-то там, в далекой России, все же строят новое общество. Именно поэтому, чтобы не предать самого себя, я выберу эту сторону.

В острую фазу холодной войны многие деятели культуры обгоняли в своем выборе политические аппараты, которые пытались их к нему подтолкнуть.

С другой стороны, выбор, который делали люди в 1950—1960-е годы в пользу Запада, также не был простой поддержкой Америки и американских ценностей, и, вероятно, ни один художник не опускался до такого примитивного идеологического объяснения. Это был выбор в пользу свободы, потому что если мир разделен, если я вижу, что существует тоталитарный режим, который с колоссальной скоростью вбирает в себя все новые и новые страны, а его жертвами стали сотни и тысячи людей, в том числе художников, писателей и поэтов, поплатившихся своей жизнью только за то, что хотели сохранить свободу творчества и оставаться верными самим себе, — на чей стороне я буду? Склонюсь ли я перед наступлением этого тоталитарного режима или приму сторону западной демократии, понимая все ее несовершенство?

Каждая из этих двух позиций в том или ином виде служила аргументацией огромному количеству людей, и каждая в своем предельном выражении, в виде чистой формулы звучит довольно убедительно. Прежде всего потому, что обе они связаны с реальностью, в каждой есть элемент правды, который не позволяет ее игнорировать, объявив пропагандистским трюком.

Потапов: Безусловно, ты прав, но не всегда было так. Тогда и тем более сегодня мы не можем говорить, что политический выбор — это результат какого-то глубокого локального умозаключения: часто это результат скорее работы политтехнологий, явной или скрытой машины пропаганды. Кроме того, не всегда декларируемая свобода слова на Западе имела место в реальности — чего только стоит «охота на ведьм» маккартизма в 1950-е годы в США. Тем не менее, если говорить о способах и методах ведения культурной холодной войны, влиявших на выбор, то в СССР они были более прямолинейны и местами топорны — например, за отказ включить в свой репертуар песню о любви к Родине тебя могли выдворить из страны, как это было с Ларисой Мондрус. Тогда как вербовка ЦРУ была по-настоящему виртуозной, что во многом, на мой взгляд, предопределило его победу в культурном поле. Взять тот же Конгресс за свободу культуры, своего рода культурное НАТО, созданное ЦРУ в 1950 году, основной задачей которого как раз и была борьба с «коммунистической заразой». ЦРУ понимало, что открытое предложение о сотрудничестве культурным деятелям было бы отвергнуто; как говорил Ричард Кроссман, «лучший способ вести пропаганду — это никогда не выглядеть ведущим пропаганду». Именно поэтому было создано гигантское количество подставных фондов и организаций под прикрытием, их представительства были в 35 странах, они издавали престижные журналы, владели новостными и телевизионными службами. Самую эффективную пропаганду ЦРУ описывало так: «Некто движется в желательном вам направлении по соображениям, которые считает своими собственными». Забавным оказалось то, что, например, художники абстрактного экспрессионизма, так громко заявлявшие о своей аполитичности, в итоге стали главным культурным орудием ЦРУ в холодной войне. ЦРУ вбухало огромные деньги в то, чтобы абстрактный экспрессионизм стал культурной визитной карточкой Америки и отождествлялся со свободой в противовес обслуживающему соцреализму в тоталитарном СССР.

Художники абстрактного экспрессионизма, так громко заявлявшие о своей аполитичности, в итоге стали главным культурным орудием ЦРУ в холодной войне.

Если взглянуть на наше время, то, например, допинговый скандал, на мой взгляд, — это продолжение новой холодной войны, только на спортивном поле. Или помнишь, как присоединение Крыма раскололо «белоленточников»? Тогда многие из них посчитали, что возврат Крыма — это исторический реванш. Или высказывания по примеру «Скажи, чей Крым, и я скажу, кто ты», или травля Арбениной и Макаревича за их концерты на Украине, или печально известный список предателей России. То же самое с украинскими артистами, работающими в России. В итоге культурный деятель оказывается не только перед вынужденной необходимостью сделать выбор, но и перед осознанием репрессий со стороны, которую он не поддержал. Тем не менее был выбор, так скажем, пацифиста, «лишь бы не лилась кровь» — это известное обращение Гребенщикова, Шевчука, Бутусова и Леонидова.

В острые периоды политических противостояний власть начинает и жестко контролировать культурное поле, и использовать его как инструмент еще большего манипулирования. Это можно проследить сегодня: череда музейных выставок советского и православного искусства, поглощение ГЦСИ РОСИЗО, переформатирование Московской биеннале и, конечно же, демонтаж пермской культурной революции. Помнишь список «криптокоммунистов и сочувствующих» Оруэлла — мне кажется, что подобный по участникам нашего художественного сообщества уже составлен.

Будрайтскис: Хорошо, у меня есть еще один важный вопрос. Вот есть ситуация общественного раскола, спровоцированного государственной политикой. Его итог к настоящему моменту — бесконечное множество микроконфликтов, разрывов дружеских, политических или идейных связей и т.д. И меня, и тебя все это затронуло самым непосредственным образом.

Можно ли себе представить, что мы через какое-то время окажемся в других обстоятельствах, где эти отношения нужно будет полностью перезагрузить, а линии друзей/врагов будут определены совсем по-другому?

Потапов: Мне кажется, что как раз нынешняя власть очень себе представляет такие обстоятельства, именно поэтому сегодня происходит то, что происходит. Есть большая проблема — усугубляющийся социально-экономический кризис, и для того, чтобы отвлечь от него внимание, возникают та самая «маленькая победоносная война» с Украиной, бряцание оружием в Сирии, эдакая «кузькина мать» по-хрущевски. При этом отчетливо вернулась фигура внешнего противника, с которой у нас традиционно связывались все внутренние беды и которая — и это главное — способна консолидировать общество. То есть это искусственно созданная ситуация, а другими словами — политическая манипуляция, задача которой — предотвратить разного рода волнения, протесты и перезагрузки. Если бы власть была менее прозорливой, то мы, возможно, уже находились бы в эпицентре волнений, где консолидация масс была бы на порядок сильнее, чем нынешние разногласия.

Что касается раскола между россиянами и украинцами, то определяющим в будущих отношениях будет наличие прямых связей, которые в большей степени способны противостоять медийной пропаганде с обеих сторон, а такой пример, как объятия российских и украинских гимнастов на Олимпиаде в Рио, говорит о том, что в случае отношений между людьми, тем более представляющими свои страны, не все решают заявления официальных властей, и это прекрасно.

Помнишь список «криптокоммунистов и сочувствующих» Оруэлла? Мне кажется, что подобный по участникам нашего художественного сообщества уже составлен.

Будрайтскис: Приведу конкретный пример: был протест дальнобойщиков в связи с «Платоном». У меня был небольшой опыт общения с некоторыми из них. В своем большинстве это такие среднестатистические россияне, которые выступали за «возвращение» Крыма, за помощь Донбассу. В то же время они ощутили себя жертвой несправедливости со стороны того же самого государства, которое они поддерживали. Это возмущение по мере углубления кризиса неизбежно будет нарастать, охватывая все новые группы. Как с этим быть? Можно ли будет преодолеть последствия этого раскола?

Потапов: Мне кажется, что всеобщее единение по ключевым вопросам — очень редкое явление само по себе, есть много примеров тлеющих десятилетиями проблем, особенно этнических. Нивелировать противоречия до нуля в обществе невозможно, эта разница будет оставаться так же долго, как разногласия по поводу коммунистического прошлого. Но если возникнет достаточно серьезная проблема — внешняя угроза для страны или внутренняя, которая объединит общество, то разногласия по вопросу присоединения Крыма, несправедливости «Платона» станут далеко не первостепенными. Власть это понимает, поэтому напирает на внешнюю политику, где ее достижения и уводят внимание, и компенсируют текущие социально-экономические проблемы.

Будрайтскис: Тогда такой пример: Первая мировая война, которая начиналась с массового патриотического подъема и солидарности с правительством. Все, кто говорил в 1914 году, что это бессмысленная бойня, выглядели крайними маргиналами и предателями. Но через два года оказалось, что эти люди стали голосом огромного большинства. То есть осенью 1914 года в Москве воодушевленные толпы с пением «Боже, царя храни» громили немецкие магазины. Вполне возможно, что в этих толпах были те, кто в будущем, через два-три года, поддержит большевиков и будет ходить на митинги за мир без аннексий и контрибуций. Мне кажется, подобное может произойти и в наше время, тем более что большинство людей сделали этот выбор, мягко говоря, пассивно, то есть их особенно никто не спрашивал.

Потапов: Отказ от своих позиций в пользу противоположных — для российской истории волне себе нормальный сценарий, и в этой логике текущая власть также может стать предметом радикального пересмотра. Но на данный момент ее поддержка очень сильна, несмотря на внешний негативный фон. Разумеется, в будущем пересмотр возможен, как было со сталинским периодом, но может оказаться и так, что Путин станет священной коровой, тем, кто поднял Россию с колен, — и будет он политическим активом, как Ленин, чей «светлый путь» продолжат новые поколения.

Понравился материал? Помоги сайту!