Мэри Очер: «Это не то, что обычный человек считает красотой»

16 мая на фестивале SKIF в Санкт-Петербурге и 17 мая в московском клубе China-Town-Cafe выступит Мэри Очер — звезда берлинского андеграунда, феминистка и художница, родившаяся в Москве. Мэри Очер переехала в Израиль, когда ей было четыре года; в двадцать покинула Тель-Авив и поселилась в Берлине, где стала записывать музыку в жанре авант-поп. Песни о смерти, внутренней свободе, женском труде и на другие социальные и экзистенциальные темы сопровождают видеоролики, эстетически близкие клипам Dresden Dolls. Как и Аманда Палмер, Мэри Очер взламывает общепринятые представления о женской красоте. Кроме музыки Мэри занимается и визуальным искусством. Она — участница арт-группы Autodiktat — коллектива художников, которые убеждены, что научиться чему-то можно только у себя и у своих единомышленников. Мэри Очер поговорила с COLTA.RU о феминизме, Аманде Палмер и жизни свободного художника в Европе — на редко ей используемом русском языке.

— Меня очень удивило, что вы участвовали в одной телепередаче с Сашей Грей, где вас объединили, чтобы вы вместе гуляли по Гамбургу. Странная затея — вы же должны быть с ней идейными оппонентками: вы феминистка, а она звезда порнографии? Радикальные феминистки считают порнографию эксплуатацией.

— В принципе в феминизме есть очень много движений. Я знакома с людьми, которые исходят из понятия «секс-работа», это часть их идеологии. Я считаю, что все зависит от контекста, от причины, почему и как люди оказываются в такой позиции. В странах с экономическими проблемами намного больше human trafficking (торговля людьми. — Ред.) — феминизм в целом против этого. Случай Грей, мне кажется, совершенно другой. Есть люди, использующие секс-работу в своих интересах, и они не находятся в позиции, в которой их заставляют принять этот выбор. Например, некоторые воспринимают секс как интеллектуальную стимуляцию, как возможность освободиться от цепей общества или стать героем противоречивых публикаций.

— Вы говорили с ней об этом?

— У нас в принципе не было с ней ни одного момента не перед камерой. И после того, как съемка закончилась, мы пошли в свои гостиницы и больше не общались. Думаю, если бы мы говорили не перед камерами, наше общение сложилось бы по-другому. Перед камерой сложно говорить свободно. Ты всегда помнишь, что кто-то слушает, что это чужие люди, не друзья, которые будут всегда на твоей стороне. Так что, я думаю, в этом случае обеим сторонам было понятно, что это не просто встреча на улице, а передача.

— Вы представляете европейский андеграунд и в Москве и Петербурге тоже будете выступать как андеграундная певица. Я не знаю, в курсе ли вы, что российский андеграунд — он довольно хипстерский и буржуазный, в этой среде много сексизма и лукизма (дискриминация по внешности. — Ред.). А то, что вы делаете, как я понимаю, направлено против этих вещей?

— Я совершенно не знаю, чего ожидать. В Италии, например, андеграунд был тоже в основном мальчики с гитарами. Мне кажется, что всюду (или почти всюду) женщин меньше. Почему — я даже не знаю. Я думаю, нет никаких существенных причин, почему женщин меньше в музыке. В Германии и в Северной Европе это более сбалансировано: феминизм в Скандинавии намного старше, чем в других частях мира. Женщины получили право голосовать уже в начале XX века. В России, мне кажется, феминизм, может, и не назывался феминизмом, но женщины должны были быть очень самостоятельными между Первой и Второй мировыми войнами и во время войны, потому что многие мужчины умерли. Я, например, написала песню «On the Streets of Hard Labor» об этом. Я считаю, что социализм напрямую связан с равенством — не только женщин и мужчин, но и представителей разных рас. Это смешно, что, как только режим изменился, идеалы изменились тоже. По-моему, интересно поговорить об этом.

— Откат связан еще и с тем, что равенство в Советском Союзе было лицемерным из-за «двойной нагрузки»: женщины после работы приходили домой, готовили, гладили, стирали и т.д. Поэтому в постсоветском пространстве женщины смотрят на феминизм как на угрозу, им кажется, что это будет возвращение к той же ситуации: надо будет и зарабатывать деньги, и вести хозяйство, и заботиться о детях, и еще как-то стараться быть красивой.

— Да, это связано с опытом последних поколений. Но также связано и с идеалами, и даже с религией. В христианстве, например, католики и протестанты различаются, это влияет на страны. В Германии в основном живут не католики, поэтому есть какая-то свобода, которой, кажется, не существует, например, в Италии. Италия в основном очень патриархальная, у них все связано с семьей.

— Недавно прочитала у Симоны де Бовуар, что профессия актрисы и певицы в патриархальном обществе больше способствует гармоничной жизни женщины. Потому что в этом случае уход за собой и усилия, направленные на внешность, — это как бы часть работы, а не дополнительный труд. Но вы как будто и здесь не ищете легких путей — не украшаете себя, как это делают другие певицы.

— Хм, я-то думаю, что я тоже стремлюсь к красоте — просто, может быть, какой-то непопулярной. Это не антикрасота. Просто не то, что обычный человек будет считать красотой.

Его музыка ужасная, но это то, что любит большинство.

— То, что называют неконвенциональной красотой?

— В каком-то смысле. Я просто, может быть, насмотрелась слишком много панка, все вот эти имиджи 1970-х, 1980-х годов.

— Там же в основном так подавали себя мужчины?

— Там были всякие Нины Хаген тоже, но в целом это намного более андрогинная эстетика.

— Сегодня мало певиц, которые бы ломали конвенциональные представления о женской красоте. Я не могу вспомнить никого, кроме Аманды Палмер.

— Я ее видела на улице месяц назад. Я жила в доме, в котором она живет в Бостоне. Я ее увидела на улице — и не сразу узнала. А потом мне было стыдно вернуться и представиться. Я просто пошла дальше и подумала: хорошо, я представлюсь потом. Потом я спросила ее подругу, с которой мы вместе выступали, но она сказала: о нет, Аманда сейчас очень занята, у нее тяжелый период, она пишет книжку. Поэтому я не стала ее беспокоить, оставила ей пластинку, не знаю, проявила ли она какой-то интерес к моей работе. Но я думала, если бы она слышала мою музыку, может быть, ей бы это понравилось. Мне прямо грустно. Я в первый раз слушала Dresden Dolls, когда мне было 17 лет. Аманда Палмер стала намного популярнее за последние несколько лет, но десять лет назад они были не очень популярны.

— Кого-нибудь из российских музыкантов вы знаете?

— Мне стыдно сказать, что я знаю только несколько андеграундных групп — это те, с кем я выступала. Например, Asian Women on the Telephone. Я почти совсем не знакома с более старыми именами. Мне периодически кто-то посылает видеоклипы, но я не знаю ни одного полного альбома ни одной русской группы. К сожалению, русская музыка на меня не повлияла. Много лет я слушала музыку только на английском языке. Только в последнее время я стала слушать музыку на каких-то языках кроме английского — даже на языках, которые я не понимаю, например, на французском, испанском, китайском. Но очень много лет я слушала музыку только на английском. Мои родители уехали из России, когда мне было четыре года, и я говорю по-русски только с родителями.

Я тоже стремлюсь к красоте — просто, может быть, какой-то непопулярной.

— Правда, что израильская поп-звезда Идан Райхель записывал с вами какую-то песню? Ваша карьера начиналась с чего-то, похожего на то, что он делает?

— Нет. Я бы не сказала. Это была попса, а мне было 14 лет — я не знала, какая музыка вообще бывает. Он записал в своей студии песню, которую я написала для конкурса. Очень веселую, наивную песню. В основном он знаменит тем, что делает этническую музыку, у него всегда эфиопы-певцы, иногда песни на амхарском языке, и он ужасно-ужасно-ужасно популярен. Его музыка ужасная, но это то, что любит большинство.

— Расскажите про ваш арт-проект Autodiktat.

— Это маленький коллектив. Большинство занимается видео, один художник — только коллажами. Все участники коллектива занимаются социальными и политическими темами. Я надеюсь, в следующем году нам удастся организовать выставку. Сейчас нам тяжело найти время, которое подходит всем, потому что один участник был в Австралии последние пять месяцев, я только что вернулась из Америки и снова уезжаю. А организация выставки всегда занимает несколько месяцев.

— Как сегодня живется свободному художнику в Европе?

— Нужно все время двигаться. Гораздо тяжелее, если ты всегда работаешь в одном городе. Берлин, в принципе, очень удобный город, он находится посередине Европы — легко добираться. Он относительно недорогой, но становится дороже все время, потому что сюда весь мир переехал. Сейчас очень тяжело найти свободные места, свободные квартиры. Это эпидемия. Думаю, Германия — удобная страна, здесь есть специальная медицинская страховка для артистов, субсидированная медицинская страховка. Если об этом сказать американцам, они сдохнут от зависти, потому что ситуация в Америке с медстраховкой намного тяжелее. Во Франции тоже есть много государственных программ, фондов. Я никогда не получала денег с организаций, но я знаю, что это существует. Мне кажется, сама идея просить деньги у организации сложная. Это значит, что нужно предложить то, что их интересует.

— А что вас сегодня интересует?

— Все темы связаны с... сейчас я придумаю слово на русском языке... identity? Идентичность. И еще автономия. Все каким-то образом связано с этим.

Понравился материал? Помоги сайту!