Дневник апреля

Апрель начался с марта, вернее, с мартовского дневника, опубликованного на этом же самом месте, где и мы сейчас с вами находимся. Его писал мой товарищ Борис Клюшников — также он является товарищем главного редактора «Разногласий» Глеба Напреенко. У нас троих есть и другие общие дела: например, мы преподаем в институте «База» и вместе пытаемся дописать книжку по истории русского искусства, которая должна венчать наш длинный проект с фондом «Виктория», куда нас вовлек художник Анатолий Осмоловский (он же — руководитель института современного искусства «База»). А дописать ее не так просто, когда надо постоянно отвлекаться на другие дела (например, на дневник месяца), а среди участников рабочей группы царит разброд, поскольку большинство из них поражено институциональной слепотой. Это такое расстройство, когда не понимаешь, в каких отношениях находятся твой личный проект и та институция, которая его поддерживает, и когда не понимаешь, кто тот Другой, перед которым отчитываешься, — то ли грантодатель, то ли история искусства, то ли товарищи по рабочей группе, то ли весь рабочий класс. (Ответ: ни один из перечисленных в чистом виде. Институционально зрячая позиция — всегда уклончивая, в некотором смысле это всегда слалом между перечисленными Другими.)

Тот же самый Борис Клюшников, который писал дневник марта, где предложил новый термин для неоанархистских тенденций в горизонтальной организации художественной среды — «отшатывание» (Боря имеет вкус к новым терминам), — так вот, тот же самый Боря был куратором первой выставки, которую я посетила, уже держа в уме задание написать дневник апреля.

Художники — классово близкие, а институции — классово чуждые. Никакого осуждения художников с нашей стороны быть не может, и рецептов мы не даем.

В этом есть своя ирония. Вот так: редактор придумывает формат, и через него на тебя начинает смотреть твоя собственная институционализованность. Однажды я написала текст, а редактор сказала мне, что слишком часто повторяется слово «институциональный». Но тут уже ничего не попишешь. Как заметила Надя Плунгян после второго номера «Разногласий», мы (в ее интерпретации — неомарксисты) — уже институция, а не кучка непонятно кого. Мера нашей ответственности возрастает. И мы должны подвергнуться критике как институция, может быть, на этом самом месте. Но поверьте, критику мы не зажимаем. Да, мы занимаем разные институциональные должности, пишем историю искусства и публицистику и преподаем в местах производства художников, у нас даже есть почти что собственное СМИ (вот оно).

Осмоловский с «наивной прямотой», которой он так гордится, однажды задал нам требовательный гринбергианский вопрос: где ваши критерии, раз вы критики? Скажите художникам, что хорошо, а что плохо, — им это необходимо, они без этого чахнут! А мы не можем, даже если бы и хотели; похоже, мы — влиятельные непротивленцы. Отшатываемся от участия в судах над людьми, уклоняемся как можем, а осуждать можем только институции (примером чему служит прошлый номер «Разногласий». — Ред.). Художники — классово близкие, а институции — классово чуждые. Поэтому никакого осуждения художников с нашей стороны быть не может, и рецептов мы не даем.

Так что, похоже, в этом дневнике опять достанется Третьяковской галерее, а молодые художники снова ускользнут от ответственности. Так ей и надо: музей не человек, чтобы бояться его расстроить, к тому же такой большой музей — в принципе общий, и говорить ему всякое значит заявлять на него свои демократические права и влиять на то, что он нам всем транслирует. Студенты же останутся безнаказанными и дальше будут пропускать лекции, не имея времени чему-то научиться, даже будучи студентами, — ведь они уже готовятся к новым выставкам, выставкам мая и июня, они нарасхват у себя самих и у других, слишком многое надо успеть — да, честно признаться, я сама участвую в подготовке студенческой выставки. Но она-то уж будет другой.

Проблема с критериями — вечная боль, и продолжается она на просмотрах в Школе Родченко, где я тоже преподаю историю искусства (так далеко простирается мое институциональное влияние). Как историк искусства, я, предполагается, хорошо изучила, что хорошо, а что плохо, и должна была бы осуществлять контроль качества на производстве художников. Но у меня особая позиция. Я соотношусь со студентами, а не с искусством. Провал — я никак не могу помочь им стать более хорошими художниками, даже через «не хочу».

Система «-измов» — наиболее ленивая, мертвящая, публицистичная, неточная историческая схема.

Так же и с этим дневником. Бросая ретроспективный взгляд на месяц, я вижу, что большинство выставок, которые я посетила, не посетила, потому что не хотела, или пропустила, но хотела бы посетить, — это студенческие выставки. Выставка, которую студенты второго курса Школы Родченко организовали сами, чтобы отделиться от школы и посмотреть на себя со стороны; выставка, которую студенты первого курса Школы Родченко сделали в рамках мастер-класса с участником известной австрийской группы «Желатин»; выставка, которую студенты Школы Родченко сделали непонятно почему (выставка «Шанхай» в галерее «Восточная»); выставка, которую студент ИПСИ сделал под кураторством студентки «Базы», которая одновременно готовится защитить диплом в Школе Родченко (в центре «Красный»)… Ах да, была еще выставка Юрия Альберта. Можно считать, тоже студенческая.

Посреди всего этого (что, как мы обсуждали с Настей Рябовой в нашем материале «Четырехлистник успеха», является жизнью не просто студентов, но некоего сословия или класса) зияет новая экспозиция Отдела новейших течений Третьяковки, основной смысл которой заключается в том, чтобы показать: в нашей истории современного искусства были все те же течения, что и в западной. Прежде чем иронизировать над новой экспозицией Отдела новейших течений, хочется задаться принципиальным вопросом: может ли в неолиберально-государственном музее современного искусства путинской эпохи чисто технически произойти хоть что-то волнующее? Или надо просто смириться с тем, что это унылая и безнадежно компромиссная могила нормализации, и перестать нервировать и так до предела изнервленных кураторов с их вечной страдательной позицией между молотом и наковальней? Уважительно довольствоваться функцией сохранения и архивирования, а на большее не претендовать — воспринимать Третьяковку как погреб или криокамеру, где хранятся вещи из прошлого для гипотетического будущего, в котором их можно будет извлечь и наконец-то оживить?

Что касается сортировки по «-измам», те преподаватели, которые высказываются на просмотрах в Школе Родченко более «критически» с точки зрения «критериев», так и говорят студентам: ну, это типичный… (вставить нужный «-изм»). «-Изм» как категория или критерий возникает там, где институция классово противопоставляет себя художникам. Будь то институция образовательная или музейная.

В новой экспозиции Третьяковки все эти «-измы» рассортированы, как заметила одна молодая искусствоведка, по выкрашенным в серый цвет гробам из ДСП. Еще и развешаны в несколько рядов, наподобие бабочек в Зоологическом. (Надо сказать, в Третьяковке, начиная с лабиринта чердаков, антресолей и коридоров на Коржеве, происходит какая-то безудержная оргия фальшстен — например, по аналогии с капеллой Ротко организована гипсокартонная капелла Кандинского: видимо, действительно привлечены новые бюджеты на производство выставок.) Одно «но»: хронологический рассинхрон «наших» и «их» «-измов» (поп-арт, минимализм, кинетическое искусство, опт-арт, концептуализм) наводит на мысль о том, что рассинхронизация возникает не из-за отсталости СССР от Запада и что, возможно, это вещи только внешне похожие, но что они вовсе не одно и то же со своими предполагаемыми прототипами — не только в смысле качества, но и по смыслу и сути явлений. Может, это даже не разные типы объектов, которые можно выставить в порядке их эволюции в витринах, может, эти вещи значили что-то другое для людей, которые их производили и через которые друг с другом соотносились, — что-то другое для этих людей, а не для абстрактной истории? Нечего и говорить, что система «-измов» — наиболее ленивая, мертвящая, публицистичная, неточная историческая схема, которой только можно воспользоваться, распределяя материал искусства. Вот и оценочные эпитеты, целых четыре.

Понравился материал? Помоги сайту!