«“Аллах акбар” кричат — знаете, как страшно?»

10:30. Приезд

Выход в город теперь сразу из салона самолета: кабинки, в которых раньше сидели пограничники, стоят пустые.

— Где найти работающий банкомат? — спрашиваю на остановке.

— Нигде, — с удивлением смотрят на меня симферопольцы, — вы же в Крым приехали.

Наличности у меня — железный пятак: водитель маршрутки веселится и разрешает доехать до железнодорожного вокзала.

Путь от вокзала продолжаю уже пешком.

Десять минут — и я на набережной Салгира.

Пять бутылок водки, десять пивных и несколько мешков с мусором разлагаются посередине речки прямо в центре города напротив парикмахерской «Волшебница». Перекрикивая дорожный шум, из речных мусорных куч отчаянно квакают еще живые лягушки.

Меджлис крымско-татарского народа, до которого я дохожу по набережной, — единственное, наверное, оставшееся в Симферополе здание, где по-прежнему висит украинский флаг.

В коридоре бурно спорят две женщины.

— Хотите узнать про акцию? Сейчас, сейчас, — женщина торопливо набирает телефонный номер. — Понимаете, мы сами ничего не знаем…Акцию же запретили, решения нет.

— Может быть, ничего не будет? — делаю предположение.

— Нет уж, — женщина меняет тон на решительный, — конечно, будет. Что значит — запретить День памяти? Они тут нашим уже штрафы выписали, кто Джемилева встречал. Только никто их платить не собирается.

Выясняю в итоге, что акция «Зажги огонек в своем сердце», проводящаяся двадцать три года в память о шестнадцати тысячах погибших, состоится в пять часов вечера на площади Ленина.

В прошлом году люди принесли к памятнику свечи и выложили из них слово «геноцид».

15:00. Парикмахерская

Мастер маникюра — любимые клиентки зовут ее Лориком — недовольна следом, который я намереваюсь оставить на русской земле.

— А чего это вы, московский журналист, и вдруг татар защищаете?

— Защищают тех, на кого нападают. На них, надеюсь, никто не собирается.

— Ну-ну, — острая пилочка в ее руках раскаляется от негодования, — защищайте. Вперед. А они у нас тут самозахваты делают. И еще я не понимаю одного: зачем собираться в центре города? Почему нельзя подальше от нас, чтобы мы не видели?

— Так у них, — объясняю, — цель такая — поближе к вам. Напомнить о депортации.

Ни на секунду при этом не забываю о том, что Лорик вооружена пилкой и очень опасна.

— Мы детей в этот день боимся на улицы выпускать! Они идут и «Аллах акбар» кричат! Знаете, как страшно? А еще знаете, сколько после этих шествий грязи?

— Ах вот, — говорю, — в чем дело! Теперь я хотя бы знаю, кто так Салгир замусорил!

Задохнувшись благородным шовинистическим негодованием, Лорик исступленно пилит ногти.

17:00 Центр

На улице Ленина перекрыто движение: там стоят полицейские машины, автобусы ОМОНа и БТР — прямо напротив «Сельпо», центрального городского универмага.

На площади вместо людей со свечами — бойцы ОМОНа с дубинками. Строятся в шеренги и бегают, задирая ноги, от Дома Советов к Украинскому театру и обратно.

— Какая еще акция «Зажги огонек»? — прищуривается на меня вежливый человек, снимающий происходящее на видеокамеру. — Здесь учения проходят. Чтобы Крым защищать. А вы не фотографируйте, нельзя, не положено.

— Что значит «убери камеру»? — возмущается в ответ омоновцу стоящий рядом фотокорреспондент Юрий. — И вообще, почему вы меня толкаете?

— Вы не знаете, как толкают, — вежливо говорит человек в шлеме и камуфляже.

Подальше от греха и лишних знаний о том, как толкают, мы с Юрием решаем прогуляться вглубь городского центра. На пересечении улиц Пушкина и Горького — несколько автобусов ОМОНа: бойцы стоят, прислонив щиты к цветочным клумбам.

Эти, впрочем, хотя бы оказываются действительно вежливыми.

— Вы считаете, акцию не должны были запрещать? — задают мне вопросы. — Но вы же должны понимать, в какое время живем. Еще кто-нибудь кинет коктейль Молотова. И будет как в Одессе. Кто защитит вас от провокаций? Мы здесь для вашей безопасности. Никакого разгона мирного шествия не будет.

— Шествие, — говорю, — уже запретили. А значит, те, кто пойдет, нарушат закон. А значит, в любой момент можно приказать разгонять демонстрантов. Будете бить безоружных людей дубинками?

— Я — ни за что не буду, — решительно говорит совсем юный омоновец. Двое других, постарше, стоят молча.

Доблестную оборону площади Ленина тем временем пытаются прорвать двое граждан славянской наружности.

— Пустите, — кричат, — у нас билет на Кипелова!

Замечаю вдруг, что на Украинском театре и в самом деле висят афиши, анонсирующие концерт.

— Концерт перенесен в музучилище, — в намерении не пускать на площадь омоновец сегодня толерантен в отношении любого этноса.

— Я Путина купила! — долгожданный крик, словно выстрел чеховского ружья.

Немолодая блондинка трясет перед лицом милиционера в штатском фотографией президента.

— Я россиянка коренная! Повешу дома, рядом с гербом и флагом! У меня на балконе уже висит один большой портрет. Теперь еще и в комнате будет!

— Как хорошо, — кивает на милиционера, — что эти люди, как колыбель, хранят Крым от этих киевских сук и бл*дей.

— А вы, — говорю, — зачем матом ругаетесь? А еще портрет президента нашего в руках держите. Стыдно!

— Я, — бьет себя в грудь, — актриса! Русского, между прочим, театра! Поэтому я эмоциональна! И иногда могу матом. А вот ты кто такая и откуда здесь взялась? Может, подстилка киевская?

— Почему нельзя свечку поставить? — к заграждению, возле которого надрывается наш с русской актрисой комический дуэт, подходит наконец героиня — крымская татарка лет сорока. — Почему народу поплакать не дают?

— Плакать — плачьте, — милиционер лузгает семечки из пакета. — А портить — не дадим.

Асфальт вокруг милиционера засыпан шелухой от семечек.

— А почему вы 9 Мая не отменяете? — взвивается вдруг татарка.

— Потому, — вразумляет ее милиционер, — что здесь готовили террористический акт. Ваши, между прочим, соотечественники.

— Мы это все от вас с сорок четвертого года слушаем! — плачет татарка. — Мой отец был депортирован ребенком. Мой дед пропал без вести на Великой Отечественной. Я хотела поставить свечи в память. Передайте вашему руководству, что насилием хороших отношений с народом не выстроишь!

— Ставьте свечку дома, — равнодушно отвечает милиционер, выплевывая очередную порцию шелухи на асфальт.

Соседний милиционер, охраняющий заграждение, оказывается крымским татарином.

— Езжайте в Ак-мечеть, — говорит, — там сегодня все будет. Акцию не отменили. Просто изменили место и время действия.

Перед тем как уехать в мечеть, зачем-то принимаюсь философствовать с юристом Сергеем, невозмутимо наблюдающим за происходящим с противоположного угла площади.

— Знаете, что такое свобода? — спрашивает меня Сергей строго.

— Ну-у-у, — теряюсь, — много ведь разных определений. Вам попробовать сформулировать, что я под свободой понимаю?

— Да вы просто книг не читали и ничего не знаете, — начитанный Сергей беспощаднее Лорика, — одно определение. Главное. Древнегреческое. Самый первый философ определил.

— Свобода — это осознанная необходимость, — глубокомысленно изрекает Сергей, сполна насладившись моим замешательством от приступа его эрудиции, — осознанная. Необходимость. Понимаете? Нельзя давать слишком много свободы тем, кто не в состоянии ее осознать, понимаете? Эх, да ничего вы не понимаете.

Google распознает в цитате Спинозу, растиражированного Энгельсом. Прощаюсь, время идти к Ак-мечети. Сергей остается стоять на углу площади статуей осознанной необходимости.

19:00 Ак-мечеть

Из центра до пригородного района Ак-мечеть — минут сорок езды на маршрутке.

Людей возле мечети немного — человек двести. Те, с кем я пытаюсь заговорить, смотрят на меня с подозрением.

— Как мы относимся к тому, что нас не пустили на площадь? А как люди могут относиться к тому, что растоптали их память?

Из толпы вдруг вырастает высокий человек с украинским флагом.

К нему тут же бросаются: убери.

— Раскольники меджлиса мне не указ, — спокойно отвечает человек с флагом, — мой авторитет — Мустафа-ага.

— Мы, знаешь ли, вовсе не против украинского флага, — оправдываются наступающие, — но ты хотя бы отойди с ним в сторону. Не стой с нами.

На украинский флаг как на мед тут же, откуда ни возьмись, слетаются двое полицейских и еще два сотрудника МВД с нагрудными табличками.

— Ваше требование убрать украинский флаг — законное или эмоциональное? — спрашивает активист. — Если законное, скажите, какую статью я нарушаю? Почему украинский флаг? Потому что Украина скорбит о депортации крымско-татарского народа. Россия тоже скорбит. У меня просто нет с собой российского флага. Дадите российский флаг — подниму и его с удовольствием.

Сотрудники МВД Валерий Дмитриевич и Виктория удаляются ни с чем, исчерпав аргументы: в быстро темнеющем небе развевается желто-голубой украинский флаг.

— Да, мы сегодня не смогли зажечь свечи, как нам бы хотелось, — из громкоговорителя звучит голос одного из лидеров меджлиса Искендера Вариева, — но мы все равно смогли показать, что крымские татары умеют защищать свои права.

Два светловолосых, голубоглазых человека в толпе — Галина и Николай. Наконец-то правильная, красивая русская речь. Оба — театральные режиссеры. Друзья Олега Сенцова, кинорежиссера, обладателя наград международных фестивалей, которого на днях арестовали в Крыму и инкриминируют организацию террористического акта.

— Такой толерантности, одержимости в хорошем смысле, благородства, как у крымских татар, я не встречала ни в одной другой крымской среде, — говорит Галина.

В полночь звучит крымско-татарский гимн. Уставшие люди, отдавая дань памяти погибшим, наконец зажигают свечи.

18 мая. 10:00 Сквер возле железнодорожного вокзала

— То, что случилось вчера, — вопиющее беззаконие, нарушение прав человека, — пожилая женщина вытирает платком глаза.

— Сегодня совсем мало людей пришло, — говорит девушка лет 18, — обычно бывает три-четыре тысячи. Боятся многие. Дома сидят.

Собравшиеся — их в сквере человек сто, не больше — встают на поминальную молитву вокруг памятника жертвам депортации.

Возле памятника — венки из цветов, обернутых триколор-лентами с надписью «Россия скорбит вместе с крымско-татарским народом».

За молитвой пристально наблюдают скорбящие поблизости милиционеры.

Неожиданно толпа самоорганизуется в колонну.

— Идем к Ак-мечети, — кричат те, что впереди.

На лицах милиционеров вдруг проявляется истинная скорбь. Они бегут вдоль колонны, крича что-то по рации.

— Отстаньте, работать мешаете, — это вместо ответа на вопрос, кого именно они вызывают. Ответ, впрочем, не заставляет ждать — улица Карла Маркса перекрыта живой цепью. Шлемы, щиты, дубинки: ОМОНа едва ли не больше, чем шествующих.

— Как не стыдно! — кричат в толпе.

— А это все потому, что с Западной Украины нехорошие люди приехали, — миролюбивый милиционер наспех проводит политинформацию.

Колонна продолжает шествие по Жуковского. Возле Центрального рынка «космонавты» вновь строятся и теснят шествующих. Над толпой низко-низко кружит военный вертолет.

Под проливным дождем, в сопровождении ОМОНа и испуганных, но решительно настроенных людей, я иду на мою первую крымскую акцию памяти — и думаю о том, что никогда прежде любимый Крым не казался мне таким беспросветно-мрачным.

— Позор! — снова раздается крик.

Бойцы ОМОНа валят на землю невысокого худого мальчика. Это репортер «Реальности.док» — отказался представиться полицейскому и открыть сумку. Четверо омоновцев за руки и за ноги несут его к машине, грубо заталкивая головой вперед на заднее сиденье.

У Ак-мечети — огромная толпа, несколько тысяч. Лидер меджлиса Рефат Чубаров говорит что-то на крымско-татарском. За ним слово берет Дилявер Акиев — по-русски: «Преступления, совершенные коммунистическим режимом против крымских татар, приравниваются к геноциду». Звучат имена Андрея Сахарова и Людмилы Алексеевой. Акиев рассказывает о том, как сегодня вежливые люди врываются в татарские дома с обысками. И запрещают мирные шествия. «Вопиющим беззаконием стал запрет на въезд в Крым Мустафы Джемилева».

— Мус-та-фа, Мус-та-фа, — кричит толпа.

— Путин! — раздается один нерешительный голос.

Смех в толпе.

Принимают резолюцию: будут требовать признания представительными органами курултая и меджлиса. И, конечно, немедленно прекратить дискриминацию и репрессии по отношению к крымским татарам по политическим, национальным и религиозным мотивам.

— Знаете, что такое свобода? — у меня за спиной дежавю, на этот раз женским голосом. — Свобода — это когда на мирных людей выходят с дубинками по приказу власти, а люди все равно делают то, что намеревались.

Кажется, это определение мне нравится больше.

20:00 Такси в аэропорт

— Да я понятия не имею, что там происходило у татар, — водитель, симпатичный парень лет тридцати, смеется в ответ на мой вопрос, — у них каждый раз какой-нибудь кипеж в этот их день депортации. От нас же это все далеко. Симферополь живет спокойно, и никого здесь не гоняют дубинками.

— А почему, — спрашиваю, — вы не пошли? Сами бы увидели.

— А что, — смеется в ответ, — я похож на татарина?

— Нет, — говорю, — не похожи. Но это же день памяти о жертвах депортации. 16 тысяч человек погибло. Они же ваши соседи, вам вместе жить. Вы не пойдете на похороны к соседу?

— Девушка, милая, вы там в Москве у себя будто с Луны свалились, — смеется кудрявый Иван, — да какое сочувствие? Депортация сто лет назад была. С тех пор они себе домов знаете каких настроили? А мы тут в однушках. И еще требование это, статус коренного народа. Да с какой стати? Почему-то, знаете, татары все время чего-то требуют. Мы вот молчим — а они требуют. На площадь Ленина им, видите ли, не дали выйти. Шли бы на Первомай, когда все разрешили, когда официально народ гулял. Запретили — значит, был повод запретить. Значит, надо так, понимаете? Им там, властям, виднее, что запрещать.

Решаю не продолжать разговор с Иваном о советской традиции первомайской демонстрации.

О миллионах граждан СССР, погибших только за довоенные годы советской власти.

О портретах Берии и Сталина, которые несли 1 мая в Москве.

У русских крымчан и крымских татар сегодня как никогда мало общего — разные праздники, разная историческая память, разные симпатии, разные слезы.

Но главная, пожалуй, разница — в понимании того, что такое свобода.

Призрак свободы бродит по новой российской территории рука об руку с призраком коммунизма.

Понравился материал? Помоги сайту!