12 декабря 2023Colta Specials
39682

Признать симптом

Элла Россман о нашей безъязыкости

текст: Элла Россман
Detailed_picture© The Trustees of the British Museum

Накануне очередного Нового года Кольта все не может избавиться от привычки подводить итоги, хотя бы промежуточные. Евгения Вежлян, Анна Наринская, Элла Россман и Ольга Седакова — из разных стран и городов — о том, что происходит с нами сегодня.

Типичный случай — сон одного свидетеля первых лет фашизма. Он решается открыто выразить свой протест против нацистского режима. Повинуясь тому, что сознание считает его моральным долгом, он принимается во сне за протестующее письмо. Но, отправив его по почте, понимает, что послал в заботливо запечатанном конверте чистый листок бумаги.

Бруно Беттельгейм,
«О психологической привлекательности фашизма»

Мы Минотавр
Лабиринт наш


Ольга Виноградова, поэма «Минотавр»

Перед самым приговором Саши Скочиленко в «Бумаге» вышло интервью с пожилой женщиной, назовем ее Г., которая, увидев антивоенные ценники в одном из магазинов Санкт-Петербурга, написала заявление в полицию. Оно и положило начало делу о «фейках» о российской армии, которое для Саши обернулось семью годами в колонии общего режима.

Открывая это интервью, я ожидала прочитать типичные рассуждения о предателях родины и ЛГБТ-инструкторах НАТО — и тут не разочаровалась. И все же текст удивил меня — и в первую очередь тем, что, помимо того, что я ожидала увидеть, в нем есть абсолютно всё. Есть уверенные утверждения, что данные о жертвах в Украине на ценниках — это дезинформация, за которыми почти без перехода следуют оправдания этих жертв («мирные жертвы есть всегда»). Есть откровенная враждебность к оппозиционным активистам, которых Г. именует не иначе как «кодлой», — и признания в «помешанности» на декабристах, судя по всему, вполне искреннее. Г. называет себя пацифисткой, но тут же добавляет, что «добро должно быть с кулаками» и «дураков и в церкви бьют» (для пацифизма в его чистом виде все же свойственно отрицание любого насилия, «пацифизм с кулаками» — это нонсенс). Войну в Украине Г. трактует, объясняя, что это то ли некие «сволочи» «бьют русских людей и с той, и с другой стороны», то ли все-таки русские люди бьют друг друга, но их «заставляют драться» (в другом фрагменте они уже не бьют друг друга, а занимаются защитой — кого и от чего, выяснить из этого текста сложно). Наконец, глубокое недоверие к режиму, например, неприятие и критика института выборов («я не хожу на выборы, это балаган»), соседствуют в этом интервью с поддержкой его главного гаранта — Владимира Путина (в первую очередь за «возвращение» Крыма).

Подобные противоречия, а то и соседство полных противоположностей присутствует в речи, к какой бы теме Г. ни обращалась. Интересно, что сама  Г., похоже, тоже в курсе этого, что можно понять по ее многочисленным оговоркам и ответам потенциальным оппонентам (о взглядах и аргументах которых она, кстати, очень хорошо информирована). Но больше всего меня поразили не эти расхождения сами по себе. Меня поразило, что хотя, следуя за академической выучкой, я отмечаю для себя нелогичность текста и полную кашу в рассуждениях, на уровне бытовой логики мне абсолютно понятно, о чем идет речь. Несмотря на двухлетнюю эмиграцию, я по-прежнему считываю этот язык, распознаю все его коды, и вижу, как связаны для Г. те вещи, которые по законам логики связаны быть не могут. Я понимаю, почему одни неожиданные пассажи переходят в другие, и как держится вся эта шаткая (и одновременно удивительно устойчивая) конструкция. Я ориентируюсь в этой речи настолько, что могу завершать предложения, не дочитывая, как влюбленные заканчивают фразы друг друга или как слепой человек уверенно двигается по квартире, в которой прожил всю свою жизнь. Как бы ни сочувствовала я Саше Скочиленко, как бы ни осуждала действия Г., я разделяю с последней язык, на котором она говорит, его понимание — это общее между нами. Или, что мне кажется более точным, я разделяю симптом, в который превратилась эта речь.

Фрейд определял симптом как образование, которое по своей сущности является компромиссным — в том смысле, что симптом «мирит» между собой бессознательные импульсы, которые нельзя удовлетворить полностью, и сознательную жизнь человека. В результате рождается зашифрованное сообщение, которое, как и симптом в медицине, нарывает, оно мешает течению повседневности и разворачиванию речи. Симптом сигнализирует о существовании противоречия, и содержание этого сигнала может быть распознано (расшифровано) в работе с психоаналитиком, который обратит внимание на детали, например, оговорки или сны.

Мне кажется, почти вся публичная речь на русском языке превратилась в один большой симптом: сказать что-либо прямо стало почти невозможно, причем как изнутри России, так и из эмиграции, где, казалось бы, нет страха сесть за слова, а значит, говорить должно быть проще. В реальности это совсем не так. Все раньше вполне подходящие слова теперь ощущаются как неточные и неуместные еще в процессе письма, а после публикации написанного их смысл начинает переживать мутации, которые и не снились героиням фильма «Аннигиляция». То, что утверждали о «смерти автора» и интерпретации читателя постструктуралисты, приняло вдруг очевидный и брутальный характер. И это не только мои личные впечатления: я постоянно слышу от знакомых, которые профессионально занимаются текстами, что их навыки будто обнулились (симптоматично, что именно это слово пришло мне в голову в первую очередь): то, что они умели лучше всего — облекать идеи в слова, находить новые темы, вести диалог, стало вдруг невозможно и невыносимо. Это касается и уехавших, и оставшихся, и тех, кто раньше писал и говорил легко, и проходящих в этом процессе через большое сопротивление. Меня саму спасает только то, что большую часть своей академической работы я сейчас веду на английском. Но иногда я пишу и тексты, как этот, — и снова чувствую себя как во время приема у психотерапевта, на котором мне приходится признаваться в каком-то ужасном и стыдном секрете. Я пытаюсь обойти его, но он лезет на свет, бесцеремонно захватывая пространство моей речи.

Я не знаю, о чем сигнализирует симптом, о котором я тут говорю, к чему он отсылает нас, что требует, чтобы мы разгадали о нем. Я не знаю, как быть с той дырявой речью, чья очевидная противоречивость оказывается лишь слегка сглажена аффектом (который именно поэтому так необходим ей), — за почти два года с начала полномасштабного вторжения в Украину она стала нормой языка, которая не приближает нас ни к пониманию друг друга, ни к поиску выходов из сложившейся ситуации. Я не знаю даже, откуда точно взялась эта речь — кроме государственной пропаганды, у нее, по ощущениям, большая (травматическая, имперская, подставьте нужное слово) история и много разных источников. Наконец, я не знаю, какую альтернативу мы можем предложить этой речи, к которой по многим причинам так сложно подступиться — она не только логически не связна, но и крайне параноидальна, так что ее как будто нельзя «переспорить» при помощи разоблачений режима (это лишь усилит бред преследования). Каким должно быть репаративное чтение, которое позволит этой речи вновь обрести связность и основания, а симптому — разрешиться?

Что я знаю, это что первым шагом к пониманию симптома должно быть признание, что мы находимся в нем («вы находитесь здесь»). Что, даже если мы никогда не согласимся с поступком такого человека, как Г., на уровне повседневной речи мы понимаем, о чем она нам говорит, и сами находимся внутри этого языка, как бы это ни было страшно и отвратительно. Этот язык буквально захватил нашу речь, он оккупировал ее — чувствуете, как я не могу выйти за пределы одного и того же опостылевшего набора метафор? Мне кажется, что, только признав симптом, расписавшись в безъязыкости, которую мы разделяем даже с теми, с кем нам идеологически совсем не по пути, мы можем сделать первый шаг на пути к другой речи. Речи, которая снова будет выражать наши позиции, взгляды и желания, а не только отсылать к ужасу невыраженного — и пока невыразимого.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202410160
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202415376
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202420575
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202422307
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202347774