Найк Борзов: «Вообще не ощущаю никакого кризиса»

Найк Борзов, известный большинству по шлягерам нулевых «Лошадка» и «Три слова», а меньшинству — как фронтмен нецензурной группы «Инфекция» и соучастник музыкальных хулиганств «Х** забей», вернулся с удачным альбомом философского рока «Везде и нигде» и большим московским концертом (29 мая, «ГлавClub») — первым за десятилетку. По этому поводу COLTA.RU встретилась с Найком и расспросила его о том, что такое, по его версии, красота, романтика, трэш и панк. Разговор происходил на саундчеке перед заказным концертом Найка Борзова в ресторане «Манон».

— Вас на рекламе концерта представляют как «легенду девяностых»...

— Вообще-то это неверно — большая часть моих так называемых шлягеров стала известна в начале нулевых. В 90-х меня знало такое количество людей, что их можно пересчитать по пальцам сороконожки.

— Новые песни, наверное, сегодня не будете петь?

— Буду. Я люблю все новое.

— Какие?

— Спою «Поцелуй и укусы», «Поток», «Детку». Посмотрим по ходу, как народ будет настроен. Люди же разные собираются в таких местах: где-то более демократичные, где-то более, скажем так, собранные. Если люди хотят веселиться, зачем грузить их мрачняком и доводить до самоубийства? А песни у меня есть совершенно разные по настроениям.

Найк Борзов — «Поток»

— Случалось такое, что играете концерт и чувствуете, что атмосфера становится деструктивной?

— Было такое. Во время гастролей, в начале нулевых, заехали в какой-то город маленький в Сибири, и оказалось, что нам надо еще один концерт играть у местных «воротил». Я сидел под головой убитого оленя, и, когда мы начали играть репертуар «Занозы», с каждой новой песней кулаки у мужчин все больше сжимались, а женщины все больше грустнели. Когда пошли хиты, вроде бы отпустило людей. Но мне это не очень понравилось — я стараюсь так не выступать. Я удовольствие получаю от того, что делаю.

— Для кого вы писали «Везде и нигде»?

— Больше для себя. Это такой диалог с самим собой. Мне важно, чтобы в первую очередь мне самому нравилось то, что получается. Ну и соответственно если нравится мне, то понравится кому-то еще, я так думаю. А всем не угодишь. По поводу влияния другой музыки — вообще не хочется слушать чужую музыку, особенно в момент записи собственной. Мне уже давно интересно делать что-то оригинальное, свое.

Если люди хотят веселиться, зачем доводить их до самоубийства?

— Я прочитал где-то, что вы называете свой новый альбом противопоставлением трэшу, который существует вокруг. А, мол, ваш альбом про красоту и романтику. Что для вас красота и романтика, а что такое трэш?

— Для меня трэш — это что-то совершенно безвкусное. Есть трэш как направление в искусстве, а есть трэш и китч пошлый, как наш отечественный поп-мейнстрим, так называемая эстрада. Мне кажется, что 99 процентов этой эстрады — это мерзопакостный трэш. Я уже давно не воспринимаю его, настроив свою антенну таким образом, чтобы отечественную поп-музыку и половину мировой вообще не слышать, не видеть и никак с ней не соприкасаться. Контакт с подобной субстанцией ведет к деградации.

А красота для меня — это когда есть смысл, есть содержание, когда все вкусно сделано, даже если дома на коленке, на один микрофон. Музыка должна захватывать и уносить. Либо влиять на людей — помогать им меняться или жить вообще. Для меня это очень важно.

— Помимо основного проекта вы участвуете в куче сторонних, наверняка отнимающих немало времени. О некоторых мы, подозреваю, даже и не догадываемся.

— Я делаю проектов больше, чем известно даже моим друзьям и близким людям. Возможно, те, кто со мной находится постоянно, знают, что я делаю, потому что слышат это: если я над чем-то работаю, то постоянно гоняю в машине, дома, на телефоне и так далее аранжировки, миксы и прочие промежуточные стадии трека.

Контакт с отечественной поп-музыкой ведет к деградации.

— Расскажите о таких самых неожиданных проектах для людей, которые знают вас как исполнителя «Лошадки» и «Трех слов».

— Недавно вышел винил проекта Killer Honda, с которым мы записали в прошлом году альбом «Аутсайдер». Я играю на барабанах и пою, а Максим Шевченко — на гитаре и поет. Собрались поджемовать в 2011-м, и так круто у нас получилось, что за первую же сессию написали кучу песен, а через пару лет выложили их в сеть. В 2013-м мне позвонил приятель, которому позвонили из Франции и попросили сумасшедших русских музыкантов. Рок не катит, попса, ска и панк на фиг не нужны — скучно. Хотят какое-то безумие. Я говорю: вот, на, Killer Honda посмотри. Ну и позвонили в тот же день люди от него и сказали, что это круто. Мы поехали во Францию и выступали на международном форуме — устроили там мини-Вудсток. В том же году к нам присоединилась девочка-вокалистка Арина Белых. Группа гастролирует: сейчас у нас будут концерты в Краснодаре и Сочи, несколько фестивалей, а потом намечается Европа. Скоро выпустим новый клип и фильм-концерт о нашем первом выступлении.

Killer Honda — «Крыша»

— Я слышал, что вы с какими-то людьми из Гоа делаете электронный транс.

— Есть и такое. Группа называется «Гравитационная сингулярность». Это, в отличие от Killer Honda, больше атмосферная музыка. Один мой хороший приятель давно и постоянно живет в Индии. Когда у него что-то появляется, он отсылает мне черновики по интернету. Я уже, со своей стороны, то гитарку наиграю, то какую-то вокальную партию придумаю. Духовая секция у нас живет в городе Коломна. Если нужен живой барабанщик, пишем барабанщика. То есть у нас такая группа, которая никогда друг с другом не встречается. На гастроли мы не ездим. Свободный поток сознания, большая форма, полотна по 10—15—20 минут. Я люблю шаманить.

— Как музыкант вы же вышли из панк-эстетики...

— Ну, не знаю, чистый панк меня никогда не увлекал, типа групп Sex Pistols или Exploited. Мне нравились препанки так называемые — Stooges, МС5, Kinks. Даже Ramones совсем не панки в чистом виде. Я только в 1984-м начал подумывать о том, чтобы вообще панк играть, а до этого интересовался совершенно другой музыкой. Первая панк-группа у меня появилась где-то в 1985 году. Группа «Инфекция» никогда не была чистым панком, только, может быть, несколько песен с первых альбомов можно отнести к панк-року, потому что там нет клавиш.

Я делаю проектов больше, чем известно даже моим друзьям и близким людям.

— Что же, «Инфекция» — это новая волна?

— Ну да, может быть, новая волна. Такая мрачная, психоделическая. Поначалу я не заводил столько сайд-проектов. А параллельные истории, которые не вписывались в то, что я писал для себя, все время возникали. Мне всегда нравилось писать песни странные, сюрреалистичные, грустные и разворачивающиеся как будто в другом измерении. Люблю такое искусство: немного потустороннее, с большим количеством направлений, идей и мыслей, часто даже противоречащее самому себе. Вообще люблю все парадоксальное.

— Поклонники ждут новых песен «Инфекции».

— Думаю, в ближайшие лет десять этого не произойдет. Мы возродили группу в 2006-м, на 20-летие. В 2009-м, после выпуска альбома «Ужаснись и преклонись» и трибьюта, мне показалось, что этого уже достаточно. Пора завязывать. «Ужаснись и преклонись» — это уже финальный альбом группы. Я люблю «Инфекцию» иногда переслушивать — это гениальная группа, и у нее очень много хороших вещей. Но снова что-то делать в ее рамках мне уже неинтересно.

— Ваши ранние записи толком даже не изданы.

— Да. Многое я не издал — оно просто лежит. Некоторые вещи еще на катушках и кассетах. Я их даже не оцифровал еще.

Я люблю шаманить.

— Не думали привести все это в порядок — создать архив, выпустить переиздания?

— Может быть, когда-нибудь займусь этим. Когда нечем будет больше заняться.

— Есть ли русские музыканты, которые вам интересны?

— Немного, но есть, конечно. Не все так грустно с музыкой у нас. Просто у этих музыкантов сейчас совершенно нет возможности показать свою музыку. У нас же нет конкуренции, у нас занимают эфир, условно говоря, три направления: шансон, хип-хоп и эстрада. Для рока, для альтернативной музыки, для психодела нет ни каналов, ни радиостанций, ни программ, ни куда сходить живой концерт сыграть — ничего нет. Поэтому этих групп никто не знает, и всем кажется, что в музыке у нас все очень плохо. Меня часто спрашивают, не ощущаю ли я кризиса в рок-музыке. Я вообще не ощущаю никакого кризиса. Кризис — он в голове каждого человека: если человек это чувствует и часто об этом думает и говорит, значит, кризис в первую очередь у самого человека.

— Я с вами согласен, что кризиса в роке и в русской музыке нет. Интересных групп и музыки больше, чем раньше, но только о них мало кто знает. Вот у вас когда-то получилось пробиться из андеграунда в мейнстрим. Как вы для себя это объясняете — вам просто повезло?

— Я всегда знал, что рано или поздно это произойдет. Сколько себя помню. У меня не было задачи такой, и, когда это произошло, для меня это было: «Отлично! Погнали дальше!» И понеслось дальше: я продолжал делать то же самое, что делал. Таким же образом. Ничего не изменилось, мания величия не началась, потому что она у меня была лет в 13—14 и к тому времени уже давно прошла.

У меня вообще путь свой — непохожий на других исполнителей, поэтому не могу сказать, что это такое было: стечение обстоятельств, удача или закономерность. А возможно, это результат долгой работы: кропотливой, усердной, денно и нощно, как у Мадонны, например. Есть музыканты, которые задницей берут — сидят и занимаются, а я просто сажусь и играю.

Понравился материал? Помоги сайту!