«Жертвоприношения» и кухонный метал

Вышел второй студийный альбом у «Жертвоприношений» — одного из самых интересных коллективов, занимающихся в Санкт-Петербурге экспериментальной экстремальной музыкой. Как минимум с точки зрения траектории развития — зародившись в импровизационном подполье, «Жертвоприношения» постепенно разрослись до могучего коллектива в десять голов, вбирающего в себя не только самых разных музыкантов из самых разных сфер интересов, но и группы целиком.

На сегодняшний день в составе «Жертвоприношений» на сцену выходят: гитарист-импровизатор Андрей Поповский, саксофонист группы «АукцЫон» Николай Рубанов, басист Петр Куприянов и барабанщик Илья Лобовиков, представляющие собой полный состав ломового нойз-панк-дуэта Weezdüm, саксофонист Владимир Лучанский, играющий импровизационные концерты вместе с деятелями фри-джаза вроде Сергея Летова и Романа Столяра и в то же время регулярно появляющийся на пластинках и концертах «ГШ» и «Интуриста». Неудивительно, в общем, что «Жертвоприношения» с одинаковой легкостью делят сцену с коллективами экстремального метала и играют концерты по заветам Сергея Курехина.

Сергей Мезенов встретился в Петербурге с идеологами группы Максимом Евстроповым (вокал, текст, электроника) и Александром Марквартом (бас), которые тоже занимаются огромным количеством проектов помимо «Жертвоприношений» — играют вместе в проекте «Студия неосознанной музыки», занимаются импровизацией, а Максим также является художником и активистом, развивающим такие собственные художественные проекты, как «Партия мертвых».

Трио без названия

Александр Маркварт: Максим был в этом проекте изначально.

Максим Евстропов: Даже я не был в этом проекте изначально. Изначально это был дуэт Дениса Сорокина и Николая Маевского — просто дуэт без названия. Они играли на двух препарированных бас-гитарах — у них были адские какие-то советские бас-гитары, на которых они играли при помощи разных препараций импровизационный дроун. Потом я присоединился с электроникой и текстами, мы стали играть в формате трио. Мы назывались просто по фамилиям, это был очередной импровизационный состав — у нас не было вообще никакого заготовленного материала, за исключением моих текстов, да и они тоже не были привязаны к музыке. Я постоянно возил с собой папочку с распечатками и из нее выбирал какие-то тексты, которые больше подходили по ситуации. Во время импровизации текст мог очень сильно поменяться, я часто на ходу что-то сочинял. Я так делаю до сих пор (смеются). Концерты у нас были в основном в «ГЭЗ-21» — податься больше особо некуда было (смеется). На фестивале «Тезисы» еще играли — Саша решил провести его в Петербурге.

Александр: Точно, был такой «Санкт-Петербург Edition» в «Эрарте».

Максим: Тогда как-то легко было сделать там концерт. Ну и в какой-то момент ребята решили, что хорошо бы проекту название придумать, — так возникло название «Линга шарира». Это в индийской философии название одного из тонких тел, но мы, естественно, это интерпретировали в контексте призраков, привидений, посмертного существования. Потом возникла идея как-то издать наши концертные записи — и для издания я уже предложил название «Жертвоприношения». Я его и до этого предлагал, но оно всегда встречало какое-то сопротивление (смеется). В итоге получилось, что этот первый релиз вышел под названием «Жертвоприношения», а «Линга шарира» фигурировало уже как название альбома.

Мне тогда нравилось смешивать электроакустику, импровизированный дроун с чем-то, похожим на песни — не настоящие песни, а тексты, сведенные к какому-то повторяющемуся минимуму. Мало-помалу мы решили, что надо нам подготовить программу, чтобы с ней выступать. И мы ее подготовили и выступили с ней в итоге один-единственный раз (смеется) — в «ГЭЗ-21», конечно. Мы эту программу издали даже, называется «Князь грязь». Там был акустический минимализм — у нас не было никаких электрических инструментов, у меня только был мегафон на батарейках. Денис играл на фортепиано, Коля Маевский — на флейте.

Александр: Он в импровизационных кругах известен именно как флейтист.

Не тромбонист, не барабанщик, не блэк

Максим: Примерно в таком духе мы играли, играли — а потом появилась идея играть более рокерски, отойти от дроуна. Денис переключился на гитару, стал играть какие-то минималистичные риффы и пришел в итоге к своей характерной мелодике, которая у него до последнего сохранялась, в духе Мортона Фелдмана.

Александр: Там все риффы — это, по сути, один аккорд, только разложенный во времени.

Максим: Но все это время мы были одержимы идеей играть метал (смеются).

Александр: Не просто метал, а блэк!

Максим: Ну, сначала мы думали про дроун-метал или просто экспериментальный метал. А потом у нас появился барабанщик Сергей Туманов. С ним мы решили, что будем уже блэк играть.

Александр: Я тут добавлю, что я был на концерте, когда они начали с Сергеем играть, и это звучало довольно странно. Были барабаны, а бас-гитара при этом была все еще нойзовая, Коля Маевский продолжал на ней играть. Звучало это как метал, но только под гитару на кухне. Такой кухонный метал.

Максим: Звучало странно, я согласен.

Александр: И я говорю: слушайте, ну давайте я на басу буду. И все такие: «Да, давай!» А я на басу никогда не играл — но это же, по сути, гитара, только с большими струнами. Для гитариста, если он нормально владеет инструментом, не проблема перейти на бас — строй один и тот же, с точки зрения механики рук и физической нагрузки только вопрос. И потом все быстро начало развиваться — мы так сыграли пару концертов, потом к нам присоединился Степа Качалин (труба). И был концерт в баре Folly, там уже было шесть человек — я на басу, Коля на нойз-басу, Степа на трубе, Серега, Макс, Денис на гитаре. Там мы встретились с чуваками из Weezdüm — вернее, мы их позвали на концерт, а до этого не были с ними знакомы. И после концерта Петя (Куприянов) к нам подходит: «А давайте я с вами на тромбоне!» А он вообще не тромбонист. Со Степой так же было. Это сейчас он играет нормально — смысл был в том, чтобы этот странный «не-блэк» дополнялся звучанием духовых, которые звучат вообще невпопад.

Максим: Чтобы это просто такой гудеж был, слоновьи звуки на тромбоне.

Александр: На самом деле, для сведения это просто ужасно — начинаешь сводить и понимаешь, что это вообще не в тему. Нужно их как-то примочить так, чтобы это было не соло, а уходило в бэкграунд. Надеюсь, получилось это сделать на альбоме, который сейчас выходит.

Максим: Он уже вышел.

Александр: В общем, потом у нас начал отпадать Коля.

Максим: Потому что его перестала интересовать импровизационная музыка как таковая.

Александр: Он вообще шахматист. И мы поиграли немного таким составом и решили, что надо записываться.

Максим: Был такой американец, Ян Шульц, из группы Moan, из Бостона они были, кажется, тоже метал какой-то. У него была своя студия — Roadhouse Studio вроде бы называлась. Она была на Лиговке, в одном из этих корпусов на Лиговском, 50. Сейчас он продал уже всю аппаратуру. У него жена русская, и он такой энтузиаст. Очень хотел сделать классную студию, но потом что-то пошло не так.

Мы играли песню «Маленький кусочек, похожий на смерть», а после концерта к нам подходит чувак: «Классная песня — “Маленький художник, похожий на хлеб”!»

Александр: И он нам сказал: «Вы классные, что-то в вас есть, давайте я вас запишу бесплатно». Очень профессионально все сделал, на самом деле, записал на пленку. Сделал еще предварительное сведение — как раз свел барабаны, бас и гитару, а дальше сказал: «С трубами я не знаю, что делать» (смеются). Дальше я доделывал сам.

Максим: Это то, что вышло на альбоме «Меньше чем ничто». А буквально через пару месяцев мы стали записывать все, что у нас было, потому что Серега Туманов уезжал в Австралию. Это тот материал, что вышел сейчас, хотя мы записали больше…

Александр: Там еще вторая часть есть. Мы писали лайвом, так что качество записи оставляет желать лучшего. Играли мы тогда плохо, и вообще надо сказать, что Серега — не барабанщик. Вот он уехал, Коля отпал — записывался с нами, но потом потерял интерес к этому всему. Петя с нами уже играл, и тогда Илья (Лобовиков), барабанщик Weezdüm, сказал: «Давайте я попробую». Так появился новый состав. А как появились Лучанский с Рубановым, я уже не помню.

Максим: Сначала мы решили позвать Рубанова.

Александр: Это была моя идея.

Максим: Мы сделали с ним лайв-запись в студии Mmmesss.

Александр: У нас есть подруга Алена, она предложила нам сделать студийное лайв-видео — со светом, кучей камер. Туда мы Рубанова и позвали. Мы играли лайв, но это была просто съемка без зрителей — хотя человек десять там было: операторов только четверо, друзья друзей. Длинная была запись, мы ночью это все фигачили, у меня порвались две струны. С этим видео все как-то застопорилось, только одна песня с этой съемки вышла — «Дом горит».

Максим: Кстати, Серега Туманов тогда тоже приезжал, играл на этом лайве на перкуссии.

Александр: Да, он был проездом, тогда, по сути, первый раз было два барабанщика, на самом деле.

Максим: У него был самодельный перкуссионный аппарат, который называется «Карл». Даже «Кэрл», наверное, потому что там «а» с двумя точками.

Александр: Про не-блэк — это важно. Когда мы записали «Меньше чем ничто», мы ради прикола решили запостить альбом во всех блэк-металлических группах. В самой большой группе по блэк-металу — там сто тысяч где-то подписчиков — нам сказали: «Сто рублей стоит опубликоваться». Ну, класс, давайте, вот сто рублей. И там только за первый день под сто комментариев: «Б∗∗, это не блэк! Пошли на х∗∗!» Сплошной такой хейт, хейт, хейт, и мы такие: «Йе-е-е!» У нас с тех пор внутренний чатик «Жертвоприношений» называется «Б∗∗, это не блэк». Ну и мы поняли, что все-таки играть блэк мы, сколько ни пытались, не умеем. У нас с Денисом Psvsv была старая формула: «Сколько ни играй минимал, все равно арт-рок получается». Вот и с блэком так же.

Максим: Я надеюсь, что все-таки у нас не арт-рок.

Два басиста, два барабанщика, два саксофониста

Александр: Еще важно, что, когда этот период закончился, Денис перестал сочинять треки. Музыкально он все сочинял, потом стал я. А у меня там действительно King Crimson какой-то пошел…

Максим: Мат-рок.

Александр: Это просто я дорвался наконец до рока. Мне хочется все усложнить, это же интересно. У нас на самом деле это так — сложно, но несложно. Если играть нормально, то несложно. Ну и вот, после Рубанова сразу появился Лучанский.

Максим: У нас был совместный концерт с [гитаристом из Испании] Анхелем Онтальвой, и Лучанский вписался. Анхель Онтальва, конечно, офигел — его еще поставили рядом с каким-то комбиком, и он просто оглох на концерте. Тусовка ему в целом понравилась, но музыка…

Александр: И в какой-то момент Илья предложил второго барабанщика, а Петя сказал: «Давай я тогда на втором басу». Почему два баса — потому что ушел Денис Сорокин, один из основателей.

Максим: Летом, во время локдауна, он решил, что устал от рока, от шумной музыки и что надо сосредоточиться на минимализме. Он еще открыл для себя православную музыку — чисто с формальной стороны, без обращения в православие. Погрузился в изучение систем, канонов…

Александр: Он берет колокольный звон и переделывает под гитару именно в плане обертонов. Это очень прикольно, кстати. Но для нас это было как обухом по башке — он просто написал в чатике: «Я устал, я ухожу». И мы начали думать, что делать, и Петя предложил перейти на бас, чтобы риффы держать. Примерно в то же время я встречался с [гитаристом] Андреем Поповским, и он говорит: «А че, я бы сыграл в “Жертвах”!» Мы решили, что он не будет играть риффы, а будет играть импровизационно. У нас группа делится на структурную и импровизационную части. Два баса, два барабанщика и голос — это структурная, а импровизационная — все остальные. Хотя на самом деле не совсем — у Степы на трубе есть какие-то конкретные риффы, Рубанов тоже уже знает треки и иногда переходит на такие низкие частоты, которые в риффы вписываются.

Вот вся история. Сейчас основная идея — записать то, что мы сейчас играем, причем именно студийно, а не лайвом. Может, попробовать организовать тур, но это очень сложно — мы непопулярная группа, нас много, все взрослые. Я посчитал: даже минимальный вариант по деньгам — это до х∗рища. Мы с Максом можем вдвоем поехать с «СНМ», и нас организатор впишет где-нибудь, хоть у себя дома. А девять человек ты уже не впишешь в однокомнатной хате на полу поспать. Потом, это прикольно — два барабанщика, но на площадках, как правило, нет второй ударки. Мы вот сколько концертов так играли, три или четыре, мы вторые барабаны сами возили. Кстати, нас не девять, а десять человек в составе — Серега Туманов не уходил же из группы. Третий барабанщик у нас тоже есть, просто в Австралии. Я, кстати, ему писал — когда мы писаться будем, он тоже свои партии запишет.

Мука, гуашь, разборчивость

— Максим, ты играешь в «СНМ», у тебя там примерно такая же роль — тексты, электроника. Текстовое содержание как-то меняется в зависимости от проекта? Или это твоя эстетика, которую ты привносишь и туда, и туда?

Максим: Наверное, скорее, второе…

Александр: Не, я, кстати, тут анализировал — меняется.

Максим: Анализировал? Меняется?

Александр: В «СНМ» часто тексты более абстрактные, в них больше философии какой-то…

Я тоже разное пробовал — был, например, концерт, на котором я мукой обсыпался.

Максим: Там просто меньше жести. В «Жертвоприношениях» я отрываюсь.

Александр: В «СНМ» мы просто хотим играть красиво. Это поп-музыка.

Максим: В «СНМ» я могу использовать более сложные тексты — там формат музыки позволяет, там я могу много слов произносить разборчиво. А в «Жертвоприношениях» я могу только кричать несколько слов за песню (смеется). Я до «Жертвоприношений» никогда так не орал.

Александр: На концерте одном был случай — мы играли песню «Маленький кусочек, похожий на смерть», а после концерта к нам подходит чувак: «Классная песня — “Маленький художник, похожий на хлеб”!» (Смеется.)

— У вас еще с определенного момента появилась собственная визуальная эстетика на концертах.

Александр: Да, это все как-то само собой появляется. Максим любит корпспейнт, и кто-нибудь еще начинает тоже — Петя черным намазывался, Илья начал черным намазываться. Я говорю: «Блин, тогда надо либо всем, либо только Максу». А каждый подходит по-своему — Поповский, например, уже второй концерт делает себе только фингал такой черный. Я себе две полосы делаю, Рубанов тоже не особо отрывается, у Степы свои какие-то маски есть. То есть мы не сидели и не решали: «Так, вот такой у нас имидж группы».

Максим: Стихийно все это сложилось, я никого не заставлял. Изначально это было мое. Я тоже разное пробовал — был, например, концерт, на котором я мукой обсыпался. Как школьник, который пытается выглядеть как металлист и пробует разное — гуашь, например (смеется). В этом плане нам еще есть куда расти — посмотришь на визуальную составляющую разных групп, и видно, что люди заморачиваются. А у нас все по-доморощенному — кухонный метал, в общем (смеется).

Александр: С бас-гитарой это уже не кухонный метал!

Когда он начинает только политическим искусством заниматься, он становится все более мрачным.

— Максим, у тебя в сопроводительном тексте к альбому сказано, что ты выступаешь в разных ипостасях — как художник, как активист и как музыкант. Твоя музыкальная деятельность — она является какой-то частью общего или отдельной историей, к которой ты подходишь по-другому?

Максим: Когда мы писали этот альбом, музыка и арт-активизм были двумя основными сферами моей деятельности — наука уже тогда забылась. Я постоянно перемещался между двумя этими областями, ударяясь либо в одно, либо в другое. Арт-активизм — довольно ресурсозатратное занятие, оно очень выматывает, чувствуешь себя опустошенным. И вот я занимался арт-активизмом, а после каждой акции чувствовал: «Все, больше не могу».

Александр: И я ему говорил: «Максим, завязывай с этой х∗∗ней, давай музыку делать!»

Максим: Я переключался на музыку и в ней как-то восстанавливался. Музыка более терапевтична — хотя и политическое искусство тоже терапевтично, оно дает тебе почувствовать на какой-то миг ту самую свободу, за которую идет борьба. Но там все очень кратковременно — вот акция, вот медийная реакция, а потом все это уходит.

Александр: Не остается продукта во времени, а музыка остается, она навсегда.

Максим: Хотя конкретно у нас беда с продуктами, остается не так много, как хотелось бы.

— Ну вот Саша говорит: «Завязывай!» — есть с участниками группы какой-то диалог относительно идеологического содержания твоей деятельности? Мол, давай без этого?

Максим: У меня только с Сашей такой диалог.

Александр: Я на самом деле поддерживаю его деятельность. Просто, когда он начинает только политическим искусством заниматься, он становится все более мрачным. А когда мы делаем музыку, он сразу повеселее. В жизненном плане чисто. Так-то, конечно, все всё знают, Степа часто Максу помогает в его акциях, даже я как-то помогал.

Максим: Петя участвовал в «Партии мертвых».

Александр: Я не участвую.

Максим: Саша воздерживается. Хотя вот подарил мне шарфик с черепами.

Понравился материал? Помоги сайту!