Протест в тихой Норвегии

Полгода назад кураторы Марита Муукконен и Ивор Стодольский рассказали в интервью COLTA.RU о готовящемся тогда проекте, название которого все время менялось — неизменным оставалось лишь слово Re-Aligned, хотя насчет перевода этого понятия также не было единого мнения и, видимо, его нет до сих пор. Думаю, что и смысловая начинка у этого Re-Aligned все время меняется. Для кураторов, которые делали в Венеции Цыганский павильон, а теперь перемещаются по Евразии с новым долгоиграющим проектом (можно посмотреть на карте маршруты миграций), такая нестабильность вполне органична. Мне самому близка эта номадическая эстетика.

В сравнительно небольшом норвежском городе Тромсё, расположенном за полярным кругом и при этом являющемся очень важной для страны локацией — исторически и по факту, проходит один из этапов проекта, который на данный момент называется RE-ALIGNED ART — или, как перевели в официальном буклете, «Ре-ангажированное искусство», хотя там же значится и более раннее «Вновь присоединенные». В музее Тромсё Кунстфоренинг, который стоит посреди лужайки на склоне и с виду напоминает среднюю школу, собрались художники из Евросоюза, России и Украины (в списке участников также были художники из Белоруссии, но они, кажется, лично не присутствовали). Норвежское слово «Kunstforening», присутствующее в названии музея, буквально означает что-то вроде «art association» или «art society», то есть не стандартный выставочный зал, кунстхалле, а институцию, возникшую как местная самоорганизационная инициатива — примерно так, как создавались разные географические или математические общества. В Норвегии много художественных заведений того же типа, что и этот музей в Тромсё. И именно это пространство стало главной площадкой проекта, который включал выставку и дискуссионную программу. И то и другое требует пояснения, поскольку в музее было представлено и обсуждалось активистское и протестное искусство.

Что касается активизма, то любой активизм воспринимается, по большому счету, двумя способами, вернее, даже так: адекватными, по сложившимся представлениям, кажутся две формы его репрезентации. Во-первых, собственно участие в акциях: зачастую непосредственные свидетели акций ощущают себя участниками, если и не готовили их или даже пытались им противодействовать. Любая акция — это реалити-шоу, в которое вовлекаются все, кто попадает в «зону поражения». Во-вторых, современный активизм не может существовать автономно. Важным дополнением ему, а доказательство тому — деятельность «Войны» и Pussy Riot, всегда служат медиа: блоги, социальные сети, YouTube, пресса и телевидение, на ретрансляционные возможности которых активисты очень рассчитывают, не уставая при этом ругать возникающие искажения и упрощения. Все остальное как бы не работает.

Но мы уже давно имеем дело с третьей формой — выставками, которые иногда приобретают черты конференций или фестивалей. Вспомните хотя бы «МедиаУдар» или выставку протестных плакатов, организованную OpenSpace.ru, про которую тогда говорили: еще не утихли протесты, а вы уже их эксплуатируете. Выставки всегда под вопросом. Однако они все же имеют определенную ценность — активизм показывается как исторический феномен, даже если это совсем свежие акции. Несомненно, это и создает тот эффект инструментализации протеста институцией или куратором, а иногда даже «коммерциализации», хотя не всегда понятно, что и как продается-покупается. Часто принято просто осуждать без понимания, что же является причиной возмущения. Мне кажется, что к такой форме демонстрации активистского искусства или просто активизма лишь один вопрос: акции отрываются от своего непосредственного «здесь и сейчас», но, в отличие от видео- или фотодокументации в интернете, здесь зритель сталкивается с ними как вернисажный фланер — нет того эффекта погружения, эмоционального включения, который наблюдается, когда смотришь ролики или фотографии индивидуально или тем более лично присутствуешь на акции.

Однако это не то чтобы какое-то совсем уж негативное явление — просто неизбежная адаптация, обусловленная выставочной стратегией. Она продолжает смущать, но люди в целом относятся с пониманием. Смягчающими обстоятельствами становятся смежные формы — те самые конференции или дискуссии, потому что там снова возникает эффект прямого действия, хотя бы на уровне радикального высказывания или критического ответа на него (это может быть, в частности, и критика самой этой выставки). Именно так и построили свой проект Марита Муукконен и Ивор Стодольский, объединив документацию акций художественными работами и дискуссией.

На выставке можно увидеть самые разные работы, в том числе те, авторы которых не имеют художественных амбиций. К числу таковых я бы отнес мурманского правозащитника Леонида Arch Genius: он, конечно, обозначен как «уличный художник», но его работы, показанные на выставке, — чистая агитация. Он расставляет по родному городу манекены, «анархо-кукол», которые снабжены табличками с лозунгами. Также на выставке было много видео — с «Монстрации», из автобуса в поддержку группы Pussy Riot и т.д.

На двух этажах музея много самых разных произведений. К примеру, фотодокументация работ Тимофея Ради из Екатеринбурга, который написал на многоквартирных домах простые, даже немного сентиментальные фразы (в самом Тромсё, в портовом районе, он нанес на огромный док фразу «Я бы тебя обнял, но я всего лишь текст»). Такой экзистенциальный активизм (хотя Радя делает и совсем другие вещи, которые также показаны в Тромсё) характерен для художников, работающих в стрит-арте или пришедших из этой сферы, — достаточно вспомнить творчество Кирилла КТО. Такие — в буквальном смысле — высказывания могут вызвать улыбку, однако часто, как в случае с теми ребятами из Петербурга, которые стояли в питерском метро с табличкой «Доброе утро» и которых полиция пугала административным наказанием, позволяют воочию увидеть не только страх властей перед пресловутым голосом улиц, но и общую зажатость живущих в стране людей, атмосферу безысходности, которую все так страстно полюбили.

Другая работа про общественные настроения — мурали Николая Олейникова; его, правда, занимает не российская, а норвежская ситуация. Исходным пунктом его site specific исследования был Брейвик — символ необъяснимой и экстраординарной катастрофы для норвежцев. Художник же предположил, что происшедшее закономерно: причины, по его мнению, стоит искать в культе насилия, который, как оказывается, — абсолютно новое явление для норвежцев. Олейников приводит следующий пример: жители Норвегии любят охоту, это традиционное занятие, однако за последние лет десять или чуть больше тематические издания про охоту заполнила, по выражению художника, «порнография насилия». Расчлененные животные и обаятельные, улыбающиеся люди в крови только что освежеванных туш; стоящие посреди идиллического ландшафта и держащиеся за руки влюбленные, из рюкзаков которых торчат оленьи конечности, — вот лицо новой культуры. «В течение нескольких десятилетий в этих журналах нельзя было встретить ничего подобного, — рассказывал художник, — если только выпотрошенную рыбу, но в последние годы все резко изменилось». Всплеск этой «символической» жестокости, по мнению Олейникова, был той питательной средой, которая взрастила Брейвика и не только его. В своих «обучающих фресках» художник соединяет выдержки из норвежской прессы, из которых сквозит скрытое фашизоидное послание, и образы химерических существ, полулюдей-полузверей.

Проект «P.S.» Софии Гавриловой был показан два года назад на международном фестивале активистского искусства «МедиаУдар», проходившем в рамках прошлой Московской биеннале. Это несколько листов плексигласа, на каждом из которых черными точками обозначены разные типы тюрем и прочих учреждений российской пенитенциарной системы. Если посмотреть с нужной стороны, то все эти слои накладываются друг на друга и на карту России — получается страшная картина тюремной империи. И как мы понимаем и знаем из разных источников, в том числе таких, как письмо Надежды Толоконниковой, эта система не перевоспитывает, она унижает и убивает. Сама тюремная география работает на дальнейшее погружение заключенных в эту систему, способствует их возвращению в тюрьмы. Можно пройтись вдоль листов и посмотреть, сколько в России тех или иных мест заключения, как их расположение способствует образованию среды, воспроизводящей преступность.

С настоящей поэзией сталкиваешься, когда рассматриваешь работы живущего в Париже Баби Бадалова, который использует различные языки (ни один из них он, по собственному признанию, не знает достаточно хорошо, а говорит он понемногу на русском, английском, французском, турецком, арабском, фарси, азербайджанском и еще бог знает на скольких языках), чтобы выразить свое положение в мире — положение человека, не являющегося нигде своим, много странствовавшего, убегавшего, скрывавшегося и обживавшего все новые и новые родины. Когда во время публичной встречи с художниками он рассказывал о своей жизни, то и дело срываясь с английского на другие языки, казалось, что слушаешь песню. Не знаю, стоит ли относить то, что делает Баби Бадалов, к активистскому искусству, но переплетающиеся буквы, незаконченные фразы, вязь смешавшихся наречий на картинах и полотнищах оставляют после просмотра сильное впечатление.

Харьковский художник Роман Минин создал в двух пространствах, в Тромсё Кунстфоренинг и в галерее Small Projects, две комнаты с муралями. Кое-где добавлял фото, а где-то суровые фигуры шахтеров дополнялись узорами. В музее нужно было надевать каску с фонариком, чтобы смотреть росписи стен, поскольку помещение погружено во тьму — зритель оказывался в забое.

Художники Эльдар Ганеев и Степан Субботин, входящие в группировку «ЗИП» из Краснодара, сделали специально для выставки две работы. Одна — три высоких стула, стоящих перед окнами — так, чтобы можно было созерцать фьорды, правда, одно окно заколочено, зато на каждом стуле есть ремень безопасности и подставка под бокал вина. В принципе, обычная инсталляция, забавным образом оказавшаяся на выставке протестного искусства. Присутствие такой работы мне очень нравится, так как разбавляет излишнюю серьезность активистских посланий — мне уже приходилось писать о разного рода художественных реакциях на акционистские стратегии и прямолинейный активизм. А то, из-за чего «ЗИП» попали в список участников, — видео акции «Будка одиночного пикета» — показывалось в Тромсё и комментировалось ее главным героем Эльдаром Ганеевым. Другая работа «зипов» вдохновлена известным поступком музыканта из Bloodhound Gang. Они соорудили машину для бесконечной стирки флагов разных стран: полотнища двигаются по кругу, стираются, отжимаются, сушатся. Через несколько циклов краска с флагов начинает смываться и смешиваться — получаются одинаковые абстрактные полотна. Кстати говоря, эта машина стоит в небольшом пространстве Kurant, которым руководят молодые ребята. Оказывается, в Норвегии есть программа по поддержке таких крошечных художественных инициатив — мини-галерей, artist run spaces. Подобные поддерживаемые государством проекты есть в Осло, Тронхейме, Бергене и Тромсё.

В старейшем норвежском кинотеатре, который располагается не в столице, а в небольшом городе на другом конце страны, что уже о многом говорит, прошел показ фильма «За Маркса» Светланы Басковой. Эта картина уже неоднократно показывалась в разных городах России, несмотря на все те препятствия, что ей чинили. Для тех, кто не знает: сюжет простой, рабочие создают на заводе независимый профсоюз, владелец решает разобраться с ними, чтобы и дальше получать максимум прибыли при минимуме затрат, а дальше — кровь, страдание, предательство, возмездие. Большой плюс этого фильма — он сделан с увесистой долей популизма, и это именно то, что не нравится многим художникам и что при этом необходимо в ситуации, когда не то что доверие к профсоюзам, а вера в саму возможность человеческого взаимодействия, кажется, безвозвратно потеряна. «За Маркса» является предельно активистским, хоть и похож на обычную экранизацию классического романа.

В самой картине много ярких и запоминающихся моментов, но я бы хотел обратить внимание только на один из них. В самом начале фильма есть сцена в автобусе: рабочие едут на завод, одновременно происходит профсоюзная агитация. Один из рабочих разъясняет другим, чем хорош независимый профсоюз, призывает вступать в него. Среди рабочих, которые едут в автобусе, есть одна женщина, она сидит в самом конце салона, в углу. Кто она, как ее зовут, кем она работает на предприятии, мы так и не узнаем. Самый яростный активист, обращаясь к рабочим со своими призывами, поворачивается к ней спиной. Он не то что не говорит с ней — он ее не видит, для него ее нет с самого начала. Эта сцена очень четко характеризует происходящее в профсоюзной и политактивистской среде, где женщины, а также представители ЛГБТ-сообщества пугающе часто оказываются лишними людьми.

Как я говорил выше, конференция является возможностью устроить собственную акцию. Так, прозвучал доклад об Анатолии Москвине, известном деятеле из Нижнего Новгорода, который выкапывал трупы, мумифицировал их и превращал в кукол. Когда открылось, что в его доме находится около трех десятков таких мумий, это вызвало большой шум в Нижнем Новгороде. Для квир-активиста Серое Фиолетовое эта история была основой для манифеста, а теперь и акции, поскольку первоначально была заявлена другая тема доклада. Фактически это был манифест освобождения мертвых тел, и такой радикальный жест не мог остаться без ответа. Спор начался в зале, где слушались доклады, а потом перетек в кулуары.

Самое интересное, как всегда, узнаешь случайно. Поговорил, стоя на крылечке музея, с художником по имени Кёре, одним из тех, у кого в Тромсё Кунстфоренинг находятся мастерские. Сам он подрабатывал в тот момент как видеооператор во время конференции, а до этого помогал некоторым художникам с монтажом их работ. Словно извиняясь, он заметил, что на нынешнем проекте трудится много волонтеров из числа студентов арт-школ и художников, которые получают от музея небольшие деньги за свою помощь. «В мире есть места, где таким помощникам даже небольшие деньги не платят, особенно в Лондоне и Москве», — возразил я своему собеседнику и начал рассказывать, что в обоих городах были и продолжаются попытки создать профсоюзы и другие организации, чтобы те могли отстаивать трудовые права. «А у нас этого добились отчасти», — улыбаясь, сказал художник. Оказывается, с 1970-х годов норвежские художники, самоорганизовавшись в союзы, активно боролись за свои трудовые права. Да и вообще Кёре посвящает свои динамические инсталляции прекаритетным работникам, которых сейчас полным-полно — и не только в современном искусстве. Говорил он об этом спокойно, без активистского запала, потому что для него это уже бесспорные вещи, хотя еще вчера было лишь требованием на демонстрации.

Понравился материал? Помоги сайту!