Иногда неприятно, но интересно

Премия «Соратник» давно известна и уважаема в сообществе художников, которые ценят ее за прозрачность и честность. Но в 2013 году у одного из соучредителей премии, художника Антона Литвина, появились этические трудности при составлении списка 101, который сами же члены оргкомитета и формируют. Антон Литвин считает, что внутри художественного сообщества появилась четкая граница, основанная на политических убеждениях последних лет. У Веры Ройтер и Анны Луневой, которые также являются членами оргкомитета премии, были свои причины не проводить премию в 2013 году. Во время круглого стола участники оргкомитета «Соратника» объясняют свою индивидуальную позицию и рассказывают, почему в ушедшем году премия не проводилась. В беседе участвует один из номинантов «Соратника» — художник Валерий Чтак, а также художественный критик и куратор Фаина Балаховская.

Антон Литвин: История премии «Соратник» начинается в 2005 году, когда я совершенно случайно оказался в ГЦСИ на пресс-конференции, посвященной учреждению новой государственной премии «Инновация». И, сидя в зале, я отчетливо осознал, что появляется очередная институциональная история. Долго ли она будет жить, недолго ли — на тот момент было неведомо, но сразу было ощущение, что это довольно тягомотная история, вряд ли она оживит художественный процесс и сохранит драйв, существовавший тогда и, мне кажется, всегда нужный для художников. И у меня буквально, не потому что я умный или хочу на себя перетянуть одеяло, родилась идея премии, которая была бы абсолютно внутри художественного сообщества, родилась бы именно там и была бы сделана по примеру футбольной премии, когда футболистов опрашивают, просят назвать три фамилии своих же коллег и тупо суммируют результаты. Мне показалось, что для футболиста нет, наверное, более важной оценки своего труда, таланта или чего-то еще, чем со стороны коллег. Также мне показалось, что и художникам было бы интересно, потому что одно дело — получить премию по непонятным кулуарным причинам, заслугам, по некоторым «признаниям» и совершенно другое — иметь полностью прозрачный лист с опубликованными результатами голосования и действительно иметь возможность если не гордиться собой, то, по крайней мере, чувствовать себя уверенно, честно и знать своих друзей в лицо, что важно.

У премии обязательно должен быть какой-то призовой фонд, безусловно, символический.

Я начал на эту тему думать, а поскольку мы в тот момент очень плотно общались и дружили с Ольгой Лопуховой — это было связано и с Венецианской биеннале, и с «Арт-Стрелкой», — для меня было совершенно естественным шагом предложить ей партнерство, сотрудничество, предложить делать этот проект вместе со мной, хотя ее concern, извините за выражение, ее сомнения заключались в том, что, коль премия художественная, внутрицеховая, здесь неуместны люди других профессий, даже смежных. Мне показалось, что это лукавство и кокетство: Оля Лопухова славилась своими авторитетом, бескомпромиссностью и опять же прозрачностью, что было очень важно для премии, для ее реноме и любви к художникам...

Фаина Балаховская: ...что не часто встречается в людях смежных профессий.

Литвин: Что-то сбили меня с пафосной речи. Когда мы придумывали логотип, получали свидетельство авторского права на название «Соратник», мы уже дальше действовали вместе, и, естественно, кроме моей первичной интенции как художника, что такая премия нужна, все остальное было сделано нами вместе, что, собственно, подтверждает свидетельство № 9669 от 16 февраля 2006 года. В 2006 году была присуждена первая премия. Мы долго с Олей обсуждали, как она должна выглядеть, какие у нее должны быть формат, периодичность и прочее, и в итоге после долгих споров сошлись на том, что это должен быть 101 художник. Я предлагал 100, но Оля, как человек с неожиданными решениями, предложила 101, на вопрос «Почему?» она отвечала, что так будет острее и заметнее. Цифра будет цеплять, и в этом, собственно, будет интрига. Мы сошлись на том, что мы с ней определяем 101 художника своим волевым решением и вкусовым чутьем, просим их назвать по три имени художников, на их взгляд, наиболее ярко представленных в прошедшем году, и, получив ответы, в идеале — 303 имени минус отказавшиеся, тупо суммируем результаты и получаем лауреатов, которых, понятно, всегда было несколько человек — три, четыре, пять, потому что у некоторых был одинаковый результат, но тем не менее мы ориентировались на верхнюю тройку. И один важный момент: у премии обязательно должен быть какой-то призовой фонд, безусловно, символический. А поскольку искусство в тот момент всегда продавалось не за рубли, а скорее за доллары, то появилась сумма, адекватная количеству заявленных участников, — 101 доллар. И вначале она выдавалась в банках с монетами по одному доллару, а потом стали выдавать их вклеенными в диплом.

Разочарование возникло не со стороны пользователя, а с обратной стороны, со стороны организаторов.

Цель нашей сегодняшней встречи — обсудить ситуацию, сложившуюся вокруг «Соратника», а именно: в этом году принято решение премию не вручать. Принято оргкомитетом, который включает на данный момент меня, Антона Литвина, преемницу Ольги Лопуховой — Веру Ройтер и примкнувшую к нам (в хорошем смысле этого слова) активистку художественного процесса Аню Луневу.

Сейчас мы передадим слово Фаине, нашему другу, другу премии и, более того, близкой подруге Ольги.

Балаховская: Я не очень поняла, почему вы приняли такое решение. Мне премия и ее результаты всегда были интересны. У нас вообще плохо с социологией, а премия предлагала бесценный социологический материал, ежегодно обновлявшийся и наводивший на некоторые мысли о сообществе, которое никоим образом не оформлено, у нас нет профсоюзов, довольно слабые галерейная система и пресса. Мне казалось, что это интересно как формула сообщества, какая-то его рефлексия. Поэтому я не очень поняла, с чем связано ваше разочарование.

Вера Ройтер: На полях хочу заметить, что ты смотришь на премию в некоторой степени со стороны пользователя — человека, с одной стороны, включенного в этот процесс, но с другой стороны, человека, которому приятно и понятно, когда он видит этот срез.

Балаховская: Иногда неприятно, но интересно.

Ройтер: Да, ты воспринимаешь это как событие. У нас, насколько я понимаю — пусть меня поправят, — хотя и несколько разные аргументы (у меня и Ани они, наверное, менее четко артикулированы, чем у Антона), разочарование возникло не со стороны пользователя, а с обратной стороны, со стороны организаторов.

Литвин: С одной стороны, мы пришли к этому почти одновременно, с другой — у всех, как я уже сказал вначале, разные мотивы. У меня это решение созрело осенью, именно потому что, на мой взгляд, премия «Соратник», если бы мы ее вручили в этом году, не соответствовала бы заявленному статусу. Даже само название говорит о том, что эта премия в первую очередь призвана консолидировать, объединять и укреплять сообщество, несмотря на то что мы все как художники — прямые конкуренты и совершенно не обязательно со всеми дружить и даже здороваться, но тем не менее мы участвуем во всех проектах и по большому счету решаем одну задачу — развивать актуальную культуру, актуальное искусство страны. И в этом смысле мне казалось, что цель «Соратника» — именно объединяющая и направлена на общее дело. Последние два года, как я написал во вводном тексте, который коллеги мне не разрешили опубликовать, я считаю, что премия начала терять ту чистоту и задачу, для которой была создана. Мне это стало ясно в прошлом году, после присуждения премии Pussy Riot, потому что это была настолько очевидная победа, что мы начали обсуждать ее даже до голосования.

Балаховская: Почему же очевидная? Могли так проголосовать, могли иначе.

Валерий Чтак: Я, правда, голосовал в тот раз не за Pussy Riot, но это неважно. Лунева мне позвонила и спросила, за кого я голосую, мол, давай быстрее. И Pussy Riot там не было. В то же время понимал, что если не проголосую за Pussy Riot, то буду последней гнидой.

Литвин: Но не так много человек проголосовало за них, всего 19.

Балаховская: И когда зачитывали на сцене, кто голосовал за Pussy Riot, это, на самом деле, было удивительно для меня, потому что за них голосовали не молодые художники, не ровесники Pussy Riot: практически все голоса, отданные за них, — это голоса взрослых художников.

Чтак: Ну олдскул, да.

Балаховская: Вот это было интересно, это было совсем не очевидно.

Ройтер: Та проблема, которую ставит Валера, мне понятна, потому что у меня тоже возникло ощущение, что некоторые люди говорили мне сначала одних кандидатов, потом вспоминали последние новостные поводы, и меняли свое решение. И это было важно и/или модно проголосовать вот так.

Балаховская: Мне казалось, что эта победа не была гарантированной по очень простой причине: сама акция и все ее выдвижения на предыдущие премии вызывали довольно противоречивую реакцию. Многие люди говорили, что да-да, политически все за них, но это же не искусство; очень многие так считали.

В то же время понимал, что если не проголосую за Pussy Riot, то буду последней гнидой.

Литвин: Я был уверен, что выиграют Pussy Riot, поэтому были маленькие шаги, определенные, которые были связаны с организацией вручения премии. Мы предусматривали такой вариант с большой долей вероятности, чего раньше никогда не было, обычно мы не знали, кто будет в списке лауреатов, до последнего момента. У меня возникло ощущение, что премия в условиях политизации общества становится ангажированной. Ангажированной не в том смысле, что кто-то заказывает и покупает результаты и что это кому-то выгодно, а как говорят — самоангажированной. Появляется результат, который предсказуем, и тогда премия теряет смысл. На мой взгляд, художественное сообщество раскололось со страшной силой в последние два года именно по отношению к политическим, социальным и другим явлениям, теперь еще и заграничным. Отношение к разного рода проблемам вышло за пределы дискуссий и внешних медийных источников, стало причиной если не личностных конфликтов, то напряжения. Я это вижу на конкретных примерах. И премия «Соратник» не соответствует сейчас тем отношениям, которые возникают среди художников. А поскольку я сам участвую в формировании этого списка 101, я почувствовал этическую неловкость за его составление в текущем году, потому что волей-неволей туда будут вплетаться не художественные заслуги человека, а как минимум его политические воззрения, а как максимум — его выступления, его высказывания, его действия. И в этой связи я озвучил это Ане с Верой, потому что не чувствую себя этически вправе участвовать в составлении списка 101, а поскольку другого механизма у нас не было предусмотрено, предложил в этом году премию не проводить. У Ани с Верой другие мотивы.

Чтак: Я могу сказать как художник, который так или иначе участвовал в этой премии. С самого начала, если ты помнишь, конечно, самой первой премией я был дико оскорблен: меня не было в списке 2006 года. Я подумал: бл***, ни х** себе, я же небожитель, а кто такой Антон Литвин?

Литвин: Зато ты получил в 2012 году четыре голоса.

Чтак: Я помню, что читал список 101 и думал: подожди, где Галкина, где Чтак? А там был какой-то чувак, которого никто не знал, чувак с фотоаппаратом. Я подумал: кто этот список составлял, какого хрена эти люди?.. Я проголосовал за Чтака, Галкину и Тер-Оганьяна, что-то в этом духе. Не знаю, учитывалось это или нет, какие-то сторонние голоса, но я подумал, что так быть не должно: по сути, это гамбургский счет, мы сами собираемся, те, кто понимает, кто сам делает, никаких байас пипл. Второе: меня дико разозлило, что премия — это чисто символические деньги, какого хрена? Премия должна составлять десять тысяч евро, как сейчас «Инновация» или Премия Кандинского. Я понимаю, что ты, Антон Литвин, мне на это скажешь: «Ты что, е**нулся? Где я столько денег достану?» То же самое могла мне сказать и Оля Лопухова. Я просто с ней общался и помню последний разговор, помню даже, во что был тогда одет. У меня родился первый ребенок, я гулял с ним в парке, на мне было черное пальто, красный шарф и шапка. Я понимаю, что если премию организуют Антон Литвин, Ольга Лопухова и кто-то еще, то деньги будут символические, но тогда почему это называется премией? Я об этом много-много думал и недавно понял, что в Москве и вообще во всей России надо запретить две вещи — школы и премии: «Инновацию», Премию Кандинского и прочее, потому что все это какая-то галиматья, потому что дико байас, дико предвзято. Один голосует за своих, другой за своих, третий за того, кто у него выставлялся, и т.д. Это что, объективность, бл***, что ли? Антон делает объективный список, но на самом деле он ни хрена не объективный. Вот почему все голосуют за Жиляева? Потому что его кореша за него голосуют. И Pussy Riot оказались единственно честным выбором и единственно честной победой.

Балаховская: Но это же тоже важно, что художественное сообщество выделяет лидеров — Осмоловского, Жиляева, Чтака.

Ройтер: У меня сейчас будет много комментариев, начнем с конца. Вопрос про объективность. Что это такое? Это мой философский факультет видимо во мне играет, но тем не менее, всегда будет влияющие факторы. Любая премия зависит от того, насколько это удалено по срокам от какой-либо выставки (она может ярко прозвучать сейчас, но через месяц о ней никто и не вспомнит), что происходит и т.д. В данном случае, у нас складывается объективность за счет того, что мы составляем список из 101 художника, и в этом году я опять же не позволила себе это сделать. Не помню, с кем я говорила, наверно, с Валентином Дьяконовым, что у нас как-то «кончился бензин у премии», что бы нам с этим сделать. Он посоветовал, пусть все, кто захочет — будут голосовать, и все, кто хотят голосовать — будут скидывать деньги, и будет как раз не сто один доллар, а нормальная сумма. Но список из 101 художника возник, потому что все-таки организаторы — не жюри, они не влияют полностью на результат, но таким образом мы, конкретно я лично беру на себя ответственность за то, что в список включены люди, которые участвуют в художественном процессе и знают, что творится на сцене не по наслышке, не через пятые руки. У Антона проскакивают две противоречивые фразы по поводу того, что художественное или нехудожественное... Но что такое премия «Соратник»? Как там у нас написано? «Испытанный, надежный боевой товарищ, а также вообще товарищ по борьбе и действию». Здесь мы пытаемся как-то соблюсти гармонию и возможно сами не до конца улавливаем, какова пропорция художественного и нехудожественного, но мы не говорим, что вот только по художественным заслугам будем выбирать и не говорим, как художникам голосовать. Когда меня спрашивают «А “Соратник” это в каком смысле,?», я говорю «А вот как ты понимаешь слово “соратник”, что такое для тебя “соратник”? Для тебя это человек, который тебе помогал гвозди забивать, или тот художник, который тебя вдохновил на новую работу?» То есть это размытость, но размытость мне кажется такой амбивалентной, и в ней тоже есть свои плюсы.

Появляется результат, который предсказуем, и тогда премия теряет смысл.

Балаховская: Вера, тогда скажи: почему ты была против проведения премии в этом году?

Ройтер: У меня аргумент, возможно, достаточно не столь четко сформулированный, потому что в отличие от Антона, который вон даже наше свидетельство о регистрации принес, я как-то не очень подготовилась. Но я лично не уверена, что есть 101 художник, которые действительно были активны в этом году, а для меня цензы — активность и участие. У меня здесь возникли проблемы с комплексом художественного высказывания и включенности в процесс. У художника N открылась небольшая персональная выставка. Выставка не была шедевральна, но прозвучала. Прозвучала наверное лишь потому, что художник долго ничего не выставлял. И возникает вопрос включенности в процесс. Вот, выставка-то есть, не самая плохая. И человек вот, ассоциирующийся напрямую с современным искусством. Но релевантен ли его голос, если он надолго выпадал из этого «котла»? Видел ли он то, что происходило и происходит вокруг? И наоборот, человек вроде как-то, что-то делает, но очень тихо, и понимаешь, что с ним нигде не сталкиваешься, он никак не присутствует. И было бы и интересно узнать его мнение, но, обычно ответом служит: «я не знаю, что происходит, я тут тихо сам с собой творю».

Литвин: Но это может обернуться претензией к тебе, что это ты мало ходишь, мало встречаешься, мало читаешь, мало интересуешься.

Балаховская: И у тебя, и у Антона пока одна главная проблема — это составление списка и критерии объективности, сама методика составления списка и правомочность включения/невключения в него каких-то людей. А у Ани?

Анна Лунева: Мне как раз кажется, что список — это не проблема, я просто думаю, что премия, несмотря на все, художественная. И если бы мы делали премию в этом году, то многие бы называли в голосовании «узников Болотной», например.

Ройтер: Эта опасность существовала бы, может быть не на 90%, потому что у нас в голосах появлялись очень странные персонажи: «Путин со стерхами» или пострадавшие люди, пострадавшие от режима, но при этом совершенно не из художественной среды.

Балаховская: Опять же, на это было бы очень интересно посмотреть, мы говорим в умозрительной форме, потому что, к сожалению, премию не проводили.

Лунева: На мой взгляд, это касается авторитета премии: если среди номинантов появляется Путин со стерхами, то это прямой путь к деградации.

Балаховская: Так устроена природа, мы одновременно деградируем, одновременно развиваемся, неизбежный процесс. Надо как-то принимать и тот, и другой — как жизнь.

Ройтер: Мне кажется, «Путин со стерхами» появляется еще из-за некоторой скуки голосующих. У нас они меняются, но не полностью, есть люди, которые голосуют из года в год. И обычно все-таки есть сформировавшийся круг людей. Сколько можно голосовать за трех друзей, Петю, Васю и Колю, а давайте мы как-нибудь выпендримся, простите за выражение. Это то, что является реальной проблемой премии, причем многих премий. Мы думаем о том, что ежегодность премии это как-то сложно.

Если среди номинантов появляется Путин со стерхами, то это прямой путь к деградации.

Литвин: Проблема в том, что мы, во-первых, в растерянности из-за ответственности за выбор этих 101, во-вторых, является ли это проблемой механизма премии или это наша личная трудность. Грубо говоря, может, если будем не мы, а кто-то другой предъявлять этот список, то тогда все заживет опять.

Чтак: В итоге этот процесс не превратился в движение, он сам по себе не будет существовать, его жизнь продолжаешь ты, Вера, Аня или кто-либо другой. И он превращается во что-то, когда приходят, говорят: «Давайте я вам дам пятьдесят тысяч, сделаете наконец-то классную премию» — но этого не происходит. Это одна из проблем, которые я вижу: она не развивается, не растет дальше. А способ выбора участников списка у меня сомнений не вызывает.

Ройтер: Для меня путь, что нам не хватает энергии, а тут приходит богатый дядя с деньгами и дает их нам, не работает.

Литвин: Небольшое дополнение для Валеры: меня Вера с Аней всегда били по рукам, когда я пытался провести премию в каком-то нехудожественном пространстве, в ресторане или отеле. А уж если премия будет выдавать деньги какого-то большого дяди, она сразу станет им неинтересной. Это же вопрос не денег, а ситуации.

Чтак: Я только из жалости участвую в этой премии, потому что Антон лично звонит и просит: «Валера, проголосуй, пожалуйста». Никакого роста в этом смысле нет.

Ройтер: Я так и не поняла, почему ты динамику приравниваешь к деньгам.

Литвин: Отлично, динамика у «Инновации» и Кандинского, нам не избежать сравнения с нашими друзьями, они же конкуренты.

Чтак: Дело в том, что премия художественной вообще не может быть. Вот в кино — там понятно: лучший режиссер, лучшая лента 90 минут. Но все, что там делают, предвзято.

Литвин: По уставу премии, у нас оценивается не самый яркий проект, а художник. Он может вообще ничего не делать в течение года, но быть идеологом какого-то движения и иметь 100 друзей.

Чтак: Единственной ценностью для меня в этой премии был какой-то дух времени, как вот некий крен в политику, некий крен в более философские вещи. Никто до Pussy Riot из победителей не набрал 19 голосов.

Балаховская: То есть Pussy Riot еще и премию убили?

Чтак: Может быть. Это тоже важный момент, потому что Pussy Riot — это очень хороший, такой странный камень, краеугольный...

Балаховская: ...о который мало кто не споткнулся.

Чтак: Есть такое понятие, как краеугольный камень: это понятие древней архитектуры, когда строят здание из камней, а потом самый непонятный, самый странный камень устанавливается сверху — и все упирается в него. И Pussy Riot стали такой линией, когда люди начали обматываться колючей проволокой на площади, участвовать в акциях, попадать в тюрьму и т.д. И эта премия Pussy Riot стала некой ватерлинией, потому что музыка — говно, на постановку больно смотреть, кроме фотографий, где они стоят на амвоне, — вот это красиво. Заявления — тупорылее не придумаешь, феминистические и на плохом английском, но при этом никто не добивался такого успеха в России и вообще в мире.

Понравился материал? Помоги сайту!