— Расскажите немного о выставке. Это ведь первая ретроспектива Софроновой в Москве почти за десять лет. По какому принципу она организована?
— Выставка «Характер искусства» (в названии — цитата из самой Антонины Софроновой) устроена по случаю выхода издания о Софроновой и следует в своем составе за ним. Около шести частных коллекций помогли выстроить хронологический пунктир по мотивам творческой биографии художницы. Самые ранние экспонаты — живопись и графика 1919 года. Дросково в Орловской губернии и соседние Ливны, пейзажи Москвы и столичные типажи эпохи НЭПа, опыты геометрических построений, выполненные в период педагогической работы в Твери в содружестве с легендарным Михаилом Соколовым, — эти работы не показывались публике в последние несколько десятилетий. Типажи ранних 1930-х и знаменитый холст «Дымы МОГЭСа», поездка в абхазскую Гудауту, Московский зоопарк и, на первый взгляд, неуместные для своего времени «Бывшие актрисы» последнего предвоенного года — все это уместилось в экспозиции. Всего — ровно восемьдесят произведений живописи и графики. Могло быть и больше — если бы принимающей стороной проекта выступил какой-то музей, а не камерная галерея. Но пока о такой межмузейной выставке остается только мечтать...
«Характер искусства. Антонина Софронова в московских частных собраниях». Вид экспозиции
© Инна Иванова, © Егор Плотников
— Когда впервые вы стали заниматься наследием Софроновой?
— Припоминаю, что впервые ее работы были представлены в «Ковчеге» в начале 1990-х. По крайней мере, в экспозиции «От Аксельрода до Яковлева» из коллекции Эмиля Казанджана в 1994-м фигурировал натюрморт с фруктами, лежащими на круглой тарелке. В 1996-м открылась выставка «Художники группы “Тринадцать”» из коллекции Семена Фельдштейна. Примерно тогда же, в девяностые, мы познакомились с дочерью художницы — Ириной Андреевной Евстафьевой: ее выставка прошла у нас в 1997-м. Бывали у нее дома в Люблине, подолгу рассматривали ее собственные и мамины работы. Персональный показ «Портрет в творчестве Антонины Софроновой» состоялся осенью 1999 года. Итогом долгого знакомства стало присутствие Софроновой в экспозициях «Образы НЭПа» (1999) и «Сто лет с огоньком» (2002)…
— В девяностые и начале нулевых имя Софроновой звучало чаще, чем в последнее десятилетие. Во многом именно «Ковчегу» удалось создать для нее особый контекст, вписать в большую галерею московских мастеров — и первой трети XX столетия, и современных. Что для вас важнее всего в ее работах? Как бы вы определили эту фигуру в истории искусства?
— Мы и в последнее десятилетие ее не забывали — не так давно у нас прошла выставка «Семейный портрет», где были представлены не только Софронова и Евстафьева, но также и Андрей Блюменфельд, чьих работ сохранилось крайне мало. Технология работы с наследием полюбившегося нам художника всегда примерно одна: перемежать персональные показы с сюжетными (или, как еще говорят, тематическими) выставками. Так было и с Константином Истоминым, и с Александром Максимовым, и со многими другими авторами. Лично мне в работах Софроновой импонируют соразмерность и адресованность ее искусства отдельно взятому зрителю, а не «зрительской массе». Ощущение причастности автора своему времени, возникающее от ее работ. Ну и чисто ремесленное мастерство... Очень штучный, очень цельный художник, поглощенный своей профессией.
«Характер искусства. Антонина Софронова в московских частных собраниях». Вид экспозиции
© Александр Клищенко, © Егор Плотников
— Если представить себе крупнейший музей русского искусства в будущем и без всяких ограничений — как в нем должна быть представлена Софронова?
— В крупнейшем московском музее русского искусства, а именно — в Новой Третьяковке, Константин Истомин чаще всего представлен картиной «Вузовки» (1933). Иногда его мини-экспозиция расширяется до пяти работ. Вряд ли Софронова может претендовать на больший спектр — с той разницей, что группу «Тринадцать» можно обнаружить в разделе графики ХХ века, а рисунков и акварелей Истомина до последнего времени там совсем не было. Правда, сейчас мы оформляем передачу некоторого количества истоминских вещей музею в дар. И живопись, и графика Софроновой — произведения музейного уровня, в таком идеальном музее я бы выделил ей отдельный зал. Но пока это утопия...
— Как и Истомин, Софронова входит в историю искусств именно на нашем веку. Вы сразу видели ее как значительного художника ХХ века или масштаб произведений, их значение в вашем восприятии менялись?
— Конечно, сначала мне было известно нечто о «Тринадцати», так сказать, «вообще», и Софронова была в одном ряду с Мавриной, Древиным, Дараном (что тоже немало) — а более прочувствованное отношение всегда приходит по мере знакомства с художником не по репродукциям, а когда держишь реальные произведения в руках. И очень хорошо, что сейчас вышел двухтомник, который не только дает возможность «удаленно» познакомиться с большим корпусом ее работ, но и как бы заново ставит вопрос о масштабе художника. И делает это не только для десятка знатоков и поклонников ее творчества.