День международной арт-солидарности

В Центре Жоржа Помпиду открылась выставка «Коллекция! Современное искусство в СССР и России 1950—2000-х годов». Она продлится до марта 2017 года. Людмила Лунина рассказывает о том, что осталось за кадром официальных репортажей.

«Коллекция!» — это наш «черный лебедь»: прецедент, меняющий картину мира. Ничего подобного раньше не случалось. Обычно один человек или семья на протяжении поколений собирали искусство, и когда собрание не помещалось в доме и к тому же имело большую художественную ценность — его дарили государству. В конце концов искусство попадало в музей. В нашем же случае вначале возникла идея. Ее авторы — директор Бобура Бернар Блистен и арт-продюсер и директор МАММ Ольга Свиблова (один из двух кураторов выставки): неплохо бы сделать от лица русских коллекционеров подарок Центру Помпиду на 40-летие. Потом в течение года презент формировали — что-то у художников покупали, что-то они отдавали даром, часть произведений пожертвовали коллекционеры и наследники. Координировал проект и выделял деньги на закупки Фонд Владимира Потанина. По агентурным данным, было потрачено от 1,2 до 1,5 млн евро. Музей принимал в процессе активное участие: заглядывал в зубы каждому дареному коню. Из более чем тысячи работ отобрали 250 (или 350, если считать каждый лист архивной документации за единицу хранения).

«Зачем и кому это надо?» — искренне недоумевали мои французские друзья, когда я пыталась им объяснить про дар русских коллекционеров и художников Центру Жоржа Помпиду. Наверное, это надо новому, избранному три года назад директору Бернару Блистену и назначенному в прошлом году президенту Бобура Сержу Лавиню. Каждый уважающий себя музейный глава хочет иметь свой Бильбао, мегапроект, который обессмертит его имя. Это надо и вечному двигателю — Ольге Свибловой, потому как такова ее природа. Фонду Потанина, который уже давно, после нью-йоркской «России!» в 2005—2006 годах, не делал резонансные выставочные проекты. Само собой — коллекционерам: это повышает статус их собраний. И, конечно, художникам. Им-то готовы аплодировать в первую очередь. Но и у моих парижских друзей, и у меня невольно возникала мысль, что такое прекрасное во всех смыслах событие надо в первую очередь российскому государству, оказавшемуся в международной изоляции после известных событий 2014 года с захваченным Крымом и сбитым самолетом.

Однако, побывав на выставке, приходишь к выводу, что даже если этот проект задумывался как пиар, адресованный европейским интеллектуалам, то результат получился… в своем роде.

Открытие «Коллекции!» было волнительным. Пришли живущие во Франции легенды русского послевоенного искусства Владимир Янкилевский, Оскар Рабин, Эрик Булатов. Приехали коллекционеры, и один из них, Владимир Семенихин, выступил с речью на прекрасном французском языке. Держал слово Михаил Швыдкой — пожалуй, последний российский чиновник, который может свободно выступать по-английски экспромтом. Директор Центра Помпиду Бернар Блистен выступил даже не с речью, а с поэтической декламацией; недаром он изучает искусство на пересечении поэзии и живописи. Президент Центра Помпиду Серж Лавинь сыпал шутками и назвал Ольгу Свиблову феей проекта. Аудитория несколько раз порывалась устроить Ольге Львовне овацию, но она ее таки избежала: получив в руки микрофон, начала приглашать на сцену художников. Борис Орлов, Сергей и Владимир Мироненко, Дмитрий Гутов, Татьяна Арзамасова и Лев Евзович, Юрий Аввакумов, Вадим Захаров, Виктор Скерсис, десятки других — они были героями дня. Это был замечательный день.

А что сама выставка? Придирчивые французские эксперты во главе с Николя Лиуччи-Гутниковым (второй куратор выставки) отобрали все остроумное, оригинальное и красивое. Их вкус почти безупречен. Никогда, ни при каких обстоятельствах мы бы не собрали такую экспозицию внутри России. Выставку открывает «Розовый забор. Рельсы» (1963) Михаила Рогинского, дар коллекционера Инны Баженовой. Этот бесконечный тоскливый забор, начавшийся еще в 1910-е у Шагала и растянувшийся на 100 лет, на картины тысяч русских художников, у Рогинского по цвету — как фруктовое мороженое. Чудесны пустые абстракции Эдуарда Штейнберга. Каким сложным алым, как артериальная кровь, написано «Слава КПСС» на картине Эрика Булатова. Как восхитительны барочные бюсты Бориса Орлова. И Мавзолей Ленина, сложенный из костяшек домино (работа Юрия Аввакумова), остроумен и понятен без пояснений. Можно продолжать до бесконечности: отобрали crème de la crème.

Вторая хорошая новость — французы пренебрегли иерархией. В русском андеграунде, как и в официальном советском искусстве, существовала табель о рангах, полковники и генералы. Главный генерал — Илья Кабаков, автор легендарной сентенции, своего рода memento mori, «В будущее возьмут не всех», — оказался как бы на обочине. Это совершенно не умаляет его выдающегося места в мировом искусстве. Но в русском контексте последние 25 лет он не так чтобы много определял. На выставке он представлен прелестной, хоть и небольшой, работой из коллекции Ника Ильина. А титаном эпохи, человеком ренессансного таланта (как раз на пересечении текста и образа), французы выбрали Дмитрия Пригова. И посвятили ему целых два зала. Когда смотришь в огромном темном помещении видео, на котором Дмитрий Александрович пожирает какую-то еду, умиляешься до слез. Прошло почти 10 лет со дня его смерти, но он был таким мудрым и контактным человеком, таким чутким к культуре вокруг себя: одни с ним выпивали, другие спорили, третьи делали выставки — память о Пригове совершенно не стерлась. И это здорово, что в столь важном месте, как Центр Помпиду, его так высоко оценили.

Ну и третий момент: выставка сделана в неявной, но все-таки полемике с политической ситуацией в России. В некотором смысле она этой ситуацией спровоцирована. Когда Бернар Блистен подчеркивает в каждом своем выступлении (1, 2), что всем представленным художникам свойственно чувство свободы, — это не метафора. Вот он буквально эту самую свободу и имеет в виду. Выставка — это рассказ об интеллектуальном сопротивлении тупой и беспощадной власти. Назидание, что темные времена можно пережить, веселясь и даже с некоторой пользой. Может быть, поэтому важные для русского зрителя художники метафизического плана типа Владимира Вейсберга или Михаила Шварцмана французам не приглянулись. Наверное, метафизика — тоже про свободу. Но не так очевидно, как скоморошество «Мухоморов», у которых сейчас в Помпиду — бенефис.

Будете в Париже — обязательно сходите на эту выставку. Это такое место, где испытываешь гордость за страну и ее искусство. Испытываешь почти блаженство, что все развивалось у тебя на глазах, ты был современником событий и что в будущее взяли очень многих — и еще при нашей жизни.

* * *

На следующий день я побеседовала о выставке с Игорем Цукановым. Бизнесмен в прошлом, коллекционер, филантроп и арт-продюсер в настоящем, он живет в Лондоне и активно продвигает на мировой сцене русское искусство.

— Игорь, чем выставка «Коллекция!» вам понравилась?

— Главное даже не выставка, а то, что один из трех крупнейших музеев мира выступил с программным заявлением, что хочет иметь у себя коллекцию русского искусства второй половины XX века. Почему музей это сделал — вопрос, его можно обсуждать, но есть факт. То, что у кураторов получилось, не отражает всей полноты картины, может быть, им не удалось добыть лучшие произведения. Формировать коллекцию — сложная работа. Наверное, лучше было бы сделать смешанную экспозицию из даров и вещей, взятых у коллекционеров. Получилось бы более репрезентативно. Потом одни работы остались бы в музее, другие уехали в частные собрания. Это обычная практика. Но музей решил показать только свое. В результате хорошо скомпонованы лишь два направления — концептуализм и соц-арт, но нет целого пласта искусства 1950—1960-х годов: Плавинского, Вейсберга, Краснопевцева, Целкова, Мастерковой, Шварцмана.

Второй момент связан с тем, что Бернар Блистен и Ольга Свиблова любят концептуализм. Поэтому вся выставка напоминает каталогизацию: много документов, фотографий под стеклом, печатных изданий. В то время как современная крутая выставка — это шоу. У Центра Помпиду получилась завершенная история, очень музейная и с минимальным дизайном, но так, наверное, и должно быть в таком месте.

Наверное, лучше было бы сделать смешанную экспозицию из даров и вещей, взятых у коллекционеров. Получилось бы более репрезентативно.

В день открытия Бернар Блистен повел меня на пятый этаж, где развернута постоянная коллекция, а в ней немало работ русского авангарда. Музей дополнил исторический раздел документами, дневниками, первыми изданиями Хлебникова, чтобы и новая выставка русского искусства, и старое собрание рифмовались друг с другом. Я советую смотреть четвертый и пятый этажи вместе, чтобы иметь представление обо всем XX веке.

Центр Помпиду является крупнейшим депозитарием современного мирового искусства. Какая бы выставка ни устраивалась, обычно за работами обращаются именно сюда. Здесь есть все: от импрессионизма до видеоарта. Русские произведения вошли в мировой круговорот: они будут путешествовать, их будут видеть, это важно.

Создан колоссальный магнит, который будет притягивать и доноров, и новых коллекционеров. Следующие два года при музее будет работать группа из пяти экспертов, я с удовольствием в нее вошел. Мы будем искать вещи для усиления коллекции и, я надеюсь, за два-три года ее достроим.

Огромный месседж дан другим музеям. Я пригласил на открытие «Коллекции!» Грегора Муера, который занимается собранием Tate. До этого он возглавлял Institute of Contemporary Art в Лондоне. Он мой приятель, ему все очень понравилось. Если в других музеях начнется какая-то работа, я буду очень рад.

— А что не удалось?

— В 2012 году я сделал в Лондоне выставку русского послевоенного искусства «Разбивая лед». Куратором выступал Андрей Ерофеев. Во-первых, это было яркое шоу. Во-вторых, мы дали совершенно другую систематизацию, чтобы русские художники находились не в своей истории, а в контексте аналогичных явлений западного искусства. У нас были: абстрактный послевоенный арт, метафизическое направление, концептуализм, соц-арт, ретромодернизм (когда художник старыми методами делает новую тему, сюда мы включили Рабина и Целкова). То есть у нас был другой, синхронизированный с западным искусством, классификатор. Он помогает западному зрителю идентифицировать русских художников.

— Советское искусство включало не только официоз или нонконформизм. Был огромный пласт просто хороших профессиональных художников. Вам не кажется несправедливым, что их сейчас игнорируют?

— Я не использую термин «нонконформизм» и по этой причине тоже. Это не имеет смысла, нынешнему молодому поколению он непонятен. Я говорю о послевоенном искусстве второй половины XX века. А в нем существовали разные направления, в том числе и соцреализм, у которого сегодня немало ценителей и коллекционеров. Другое дело, что на Западе идеологическое, выполненное на заказ искусство не считается достойным музеев. А в Китае наоборот: у них больше трех тысяч лет истории, есть живопись эпох Тан, Сун и — Мао Цзэдуна. Такой же логике следуют и русские музеи.

Мне показалось, что я могу сделать лучше. Я амбициозный человек, почему бы и нет.

— Почему вы занялись арт-менеджментом?

— Мне показалось, что я могу сделать лучше. Я амбициозный человек, почему бы и нет. Культура и язык — единственное, что объединяет людей русского происхождения. Заниматься языком и культурой — наверное, самое интересное, чему можно посвятить вторую половину жизни, особенно если ты отошел от бизнеса, как я. У тебя есть время, возможности, взгляды, ты знаешь методы. Русский балет сделал Дягилев. Он не был постановщиком или танцором, он был организатором. Он пришел с ясным видением, чего хочет и как этого достичь. После нескольких моих выставок русские художники старшего поколения называют меня своим Дягилевым. Я работаю над тем, чтобы облегчить Западу понимание русского искусства. И, судя по публикациям в англоязычной прессе, по диссертациям и книгам, которые начали выходить на Западе, процесс пошел.

Как арт-продюсер я в разы эффективнее государственных музеев. Простой пример: выставка в Тейт, посвященная международному поп-арту, готовилась четыре с половиной года. А я открыл выставку пост-поп-арта в галерее Saatchi за восемь месяцев: мы собрали 250 работ с четырех континентов. Когда я рассказываю об этом музейным работникам, они говорят, что такое невозможно.

Каждый человек живет в своем пространстве: в стране, городе, в окружении определенного социума. Я живу в Лондоне, в бизнес-сообществе, в мультикультурной среде, где представители разных национальностей считают своим долгом поддерживать родную культуру. У французов это вообще стало глобальным проектом: если они делают художественные выставки, то приглашают французские корпорации стать донаторами, и те охотно соглашаются. Итальянцы поступают так же. Китайцы стараются изо всех сил. Я давно гражданин Англии и все равно остаюсь русским. Поэтому задача пропагандировать русскую культуру кажется мне нормальной. Наш семейный благотворительный фонд поддерживает не только изобразительное искусство, но и музыкальные проекты, и образование.

— А как это соотносится с политической ситуацией внутри России?

— Есть несколько примеров, где находится культура, а где — политика. Сейчас заморожены все деловые российско-британские контакты. Реально — все. Если официальных российских представителей пускают в Англию, то дают визы на три дня. И в этом вакууме BBC ставит телесериал «Война и мир». И скачивание Толстого с сайтов увеличивается в сотни раз. В марте этого года Королевская опера выпускает «Бориса Годунова», проект, в котором наш семейный фонд выступил лид-спонсором. Через пару недель после этой премьеры в Национальной портретной галерее открылась замечательная выставка «Россия и искусство» — три десятка портретов деятелей нашей культуры из Третьяковской галереи.

— И одновременно выставка английских портретов шла в Москве…

— Да. И выставка, и опера получили невероятную прессу. То есть в течение шести месяцев случились события, имевшие колоссальное значение в Англии. Англичане от этого кайфуют. Культура развивается поверх барьеров. Такая же ситуация во Франции. На официальном уровне — ничего хорошего. А директор крупнейшего музея принимает решение собрать русскую коллекцию. На самом деле они не рассматривают отношения между администрациями двух стран как основополагающие. У официальных лиц — своя история, а музеи, театры, культура развиваются по своим законам. Поэтому культурными проектами сейчас так интересно заниматься.

На официальном уровне — ничего хорошего. А директор крупнейшего музея принимает решение собрать русскую коллекцию.

— Иногда кажется, что все эти культурные события если не придуманы, то одобрены в Кремле. В октябре президент России приедет в Париж открывать новую русскую церковь. Посещение выставки в Центре Помпиду разнообразило бы его визит…

— В сфере культуры не надо ни у кого ничего спрашивать. Ну да, есть официальное лицо МИДа — Михаил Швыдкой. Но он скорее посол культуры, открывает выставки в разных странах. Проект в Помпиду — полностью частная инициатива. Следующее громкое открытие требовало одобрения Минкульта, но не выше. Я имею в виду выставку в Центре искусств Louis Vuitton — собранная воедино коллекция Щукина, 130 произведений из Русского музея и ГМИИ им А.С. Пушкина. Этой осенью в Париже получатся «русские сезоны»… Собрание Щукина — это же французская живопись, купленная когда-то русским промышленником. И одновременно Центр Помпиду показывает свою русскую коллекцию. Совпадение, конечно, но символическое.

— Что у вас в планах, каким будет следующий проект?

— Большая выставка, посвященная русскому акционизму постсоветского времени, от Кулика и «Синих носов» до Pussy Riot и Павленского.

— Андрей Ковалев написал об этом книгу.

— Мы собираемся с ним сотрудничать.

— И в «Гараже» была аналогичная выставка.

— Будет с чем сравнить.

— У вас планируется все в блестках?

— У нас будет выставочный дизайн. Создание особого пространства — новый этап в презентации искусства. Осенью 2015 года в Saatchi Gallery была выставка Chanel. Они там так все переделали на трех этажах, просто крышу сносило, так это было необычно. А недавно они провели выставку Exhibitionism — The Rolling Stones. И тоже захватывало дух.

— Ну да. А в 2011-м в ГМИИ показывали выставку Dior, на ней тоже сносило крышу. А в 2012-м выставка Александра МакКуина в Метрополитен стала самой посещаемой за всю историю музея. Вам не кажется, что в музеях сейчас происходит революция?

— Возникает большое количество частных институций — фонды, пространства культуры. Большие государственные музеи могут либо не замечать этого, либо меняться. В новом здании Tate нет картин по стенам. Там все время что-то происходит. Современный музей — не собиратель, а, скорее, предсказатель будущего.

Понравился материал? Помоги сайту!