«Русские музеи напоминают храмы, где человеку отведено скромное место»

29 и 30 августа на творческой платформе «Тайга» в Петербурге прошел российско-швейцарский семинар «Открытый музей / открытое общество: культурные институции и социальное взаимодействие». Его участники, представители ведущих музеев России и Швейцарии, обсудили настоящее и будущее музеев, особенности восприятия современного искусства в России, перспективы развития социальных и благотворительных программ и многое другое. Соорганизатор семинара Жоана Монбарон живет и работает в России два года. В прошлом году она участвовала в подготовке образовательной программы «Манифесты-10». В интервью Ольге Мамаевой она рассказала о том, почему никто не любит современное искусство и как превратить музеи в живое пространство.

— За два года работы в России вам удалось понять, в чем главная проблема российских музеев?

— На мой взгляд, главная проблема российских музеев по-прежнему связана с их закрытостью, неудобством для посетителей. Часто там трудно сориентироваться, найти вход и выход, билетные кассы, верно выстроить маршрут для осмотра экспозиции. С этой проблемой я столкнулась в прошлом году в Главном штабе, работая на «Манифесте». Здание только открылось после реконструкции, и было видно, что оно не вполне приспособлено для удобства посетителей. Важно, чтобы человек, попадая в музей, чувствовал, что его ждут. Сейчас это не всегда так. Не добавляют музеям дружелюбия и экскурсоводы, которые монотонно произносят свой текст и не пытаются взаимодействовать со слушателями. Ситуацию может изменить введение в российских музеях практики медиации. Нечто похожее мы попробовали сделать на «Манифесте»: молодые люди, в основном студенты старших курсов петербургских и московских гуманитарных вузов, работали с посетителями выставки. Они были связующим звеном между произведениями искусства и зрителями. Медиаторы должны уметь чувствовать людей, обращать их внимание на произведения искусства, выстраивать с ними диалог. Я знаю, что Уральская индустриальная биеннале в этом году открывает программу медиации, и, мне кажется, это большой прорыв.

— У российской публики особые (и не сказать, что хорошие) отношения с современным искусством. Как это можно изменить?

— Сейчас ключевое слово для музейного сообщества в Европе и Америке — взаимодействие. Повсеместно разрабатываются проекты не для какой-то аудитории, а вместе с ней. Мне кажется, реализация такого рода проектов подразумевает готовность к встрече с разными зрителями, в том числе и теми, кто настроен по отношению к современному искусству скептически и даже враждебно. И, что особенно важно, это подразумевает готовность к возможным провалам. В российских музеях к этому совсем не готовы. Современное искусство требует постоянного взаимодействия со зрителем, поэтому нужны новые стратегии, предполагающие перестройку всей модели управления. Они плохо совмещаются с той вертикальной структурой, которая выстроена в российских музеях.

Молодые люди, в основном студенты, работали с посетителями выставки. Они были связующим звеном между произведениями искусства и зрителями.

— Да, но вряд ли это изменит сознание людей, которые громят выставки.

— Скандалы вокруг современного искусства случаются везде, не только в России. За 23 года жизни в Швейцарии я убедилась, что современное искусство вообще мало где любят. Оно сложно для восприятия, чтобы его понимать, нужна определенная подготовка, образование. С другой стороны, мне не раз приходилось наблюдать, как совсем неподготовленные люди высказывали очень интересные соображения по поводу увиденного, иногда гораздо более ценные, чем длинные умные речи искусствоведов и кураторов. Превращение музея в пространство для гражданского диалога на самые важные социальные и политические темы положит начало процессу его десакрализации. Это особенно важно для таких гигантов, как «Эрмитаж», Русский музей, Третьяковская галерея. Сегодня они напоминают скорее храмы, в которых человеку отведено самое скромное место. Недавно я читала лекцию Бориса Гройса, где он говорит о создании искусственной открытости. Он прав: сама по себе она не возникнет, ее нужно создавать искусственно, в том числе — с помощью медиаторских практик.

— Перечисленные вами музеи — плоть от плоти государственной системы, такой же закрытой и косной, как они сами. Может быть, проблема заключается в том, что за двадцать лет в России почти не было создано частных музеев, которые демонстрировали бы политику открытости?

— Один из крупнейших музеев Москвы — «Гараж» — частный, хотя это, скорее, исключение. Но даже в государственных музеях можно создать платформу для живого общения людей вокруг искусства. В Петербурге есть небольшое число неформальных проектов вроде «Интимного места» или галереи «Люда», где художники показывают свои работы для очень узкого круга зрителей. По-моему, это неплохой способ делать что-то свое. Самое ценное в таких площадках то, что у них продвинутая, хорошо подготовленная аудитория, которая активно вовлечена в диалог с этим искусством. Для широкой аудитории этот диалог не менее важен, и его должны вести прежде всего крупные государственные музеи. В том же «Эрмитаже» после открытия выставки ничего не происходит — нет никакой дискуссии, никакого общения со зрителями. Это выставки ради выставок, какими бы замечательными они ни были. Город нуждается в открытых площадках, где люди будут учиться критически мыслить — и по поводу искусства, и по поводу жизни.

Превращение музея в пространство для гражданского диалога положит начало процессу его десакрализации.

— Возможно ли их появление в сегодняшней России, где как раз с открытостью и независимостью дела обстоят не лучшим образом?

— Вы правы, это трудно, но пытаться нужно. В Европе тоже непросто говорить на острые общественно-политические темы, просто внешне это не так заметно, как в России. Тем не менее музеи ведут свою работу. Думаю, и в России через культуру можно обсуждать более широкий круг вопросов, чем принято считать.

— Каких музеев сегодня недостает России в целом и, может быть, отдельным городам?

— В России в последнее время появляется много хороших музеев с очень качественной «начинкой». Уже упомянутый «Гараж» делает массу отличных выставок, ведет большую образовательную, исследовательскую программу. Но в таких музеях, как правило, все работает на эпатаж, узнаваемость, громкие имена, что тоже понятно — они хотят привлечь как можно большую аудиторию, конкурировать с крупнейшими государственными институциями. В Москве дела обстоят лучше всего. А в Петербурге «Эрмитаж» — по сути, единственный музей, который показывает мировое современное искусство. Так что здесь точно не хватает площадок для знакомства с актуальными художественными процессами.

— А общество готово обсуждать эти вопросы через культуру?

— Думаю, готово, но через очень консервативную культуру, которая транслируется в основном традиционными институциями вроде «Эрмитажа» или Русского музея. Между тем современное искусство дает гораздо больше возможностей для открытого обсуждения самых острых социально-политических проблем.

— Каких мировых практик не хватает российским музеям?

— В Швейцарии, как и в Европе в целом, все музеи разрабатывают долгосрочные образовательные программы, рассчитанные на максимально широкую аудиторию — от детей до узких специалистов в области искусства. Для большинства российских музеев — прежде всего, государственных — это пока не так важно. Самый удачный пример — это когда вы в течение девяти месяцев учитесь на гида в «Эрмитаже», а затем работаете с туристами, пересказывая тысячу раз одни и те же истории. Еще одна важная вещь, которой нет в России, — прямое взаимодействие музеев со школами и университетами, их прямая интеграция в образовательную программу. В Швейцарии любой педагог знает программу выставок главных музеев страны на год вперед, потому что на этом в большой степени строится его учебный план.

Понравился материал? Помоги сайту!