Ложные чувства и открытые раны

Среди других событий в большой швейцарской программе на ярмарке non/fiction прошла и встреча с одним из лучших новых драматургов Европы Лукасом Берфусом. Вел встречу переводчик Святослав Городецкий.

Святослав Городецкий: Дорогие друзья, сегодня мы обсуждаем творчество Лукаса Берфуса, секреты его успеха. Может быть, для начала вы, Лукас, опишете основные вехи вашей драматургической карьеры, основные этапы, что было для вас самым главным? Попасть в немецкое издательство, пробиться на сцену?

Лукас Берфус: Я прочитал недавно, что пионеры компьютерной индустрии, такие, как Билл Гейтс, Стив Джобс, Пол Аллен, начали свою карьеру примерно в одно и то же время. Они все родились в середине 1950-х. И это не случайное историческое совпадение: то, что связано общей тенденцией, нередко воплощается в жизнь людьми, близкими по возрасту. Самые яркие прорывы в сфере компьютерных технологий пришлись на то время, когда эти люди выросли и стали развиваться как творческие единицы.

В моей жизни имело место такое же историческое совпадение. В конце 1990-х годов в театре произошел прорыв, связанный с молодыми английскими драматургами: Сарой Кейн, Мартином Кримпом и другими. Они писали свои пьесы в одно время со мной. Тогда Deutsches Theater в Берлине ставил большое количество современных пьес. А в Базеле стал открытием режиссер Штефан Бахман, которому тогда едва исполнилось тридцать. Иными словами, был театральный бум, и я тоже попал в струю. Сегодня ситуация иная. Много театральных фестивалей, открыты фонды и программы поддержки молодых драматургов, и их уже стало так много, что трудно пробиться из-за очень высокой конкуренции. Помимо структурных изменений свою роль, возможно, сыграли и личные мотивы драматургов, их стремление показать себя любой ценой. Своего рода тщеславие, которое охватило многих. Почему одна пьеса становится успешной, а другая нет, я не знаю, но в своих пьесах стараюсь так или иначе выразить собственную сущность: свои страхи, и любовь, и пристрастия. Каждый мой текст отражает мои личные кризисы и их преодоление, будь это пьеса или роман. И, может быть, вот еще что: я люблю своих персонажей, люблю со всеми их взлетами и падениями и наделяю их качествами, которые хочу преодолеть.

По поводу одной моей пьесы был подан судебный иск со стороны влиятельного человека с большими деньгами.

Городецкий: Думаю, наша новая российская драма во многом похожа, она ведь тоже началась с текстов Сары Кейн. И у нас сейчас тоже театральный бум. Недавно главный редактор издательства «НЛО», в котором вышла «Антология современной швейцарской драматургии», Ирина Прохорова призналась, что приятно удивлена тем, сколько разошлось экземпляров этой антологии. Там есть и ваша пьеса «Автобус», посвященная вопросам религии. Когда вы ее писали, были ли вопросы религии актуальны для вас и в жизни? «Автобус» был заказан гамбургским театром «Талия». В какой степени его тема была задана театром, а в какой соответствовала вашим собственным внутренним стремлениям?

Берфус: Давайте начнем с последней части вопроса. С моих представлений о том, как моя пьеса должна выглядеть на сцене. Речь не идет о совершенном воплощении пьесы, речь не идет о том, чтобы режиссер максимально точно воспроизвел написанное. Меня интересуют отношения между текстом, сценическим воплощением и публикой, меня интересует отношение актеров к моему тексту, к моим персонажам. Меня интересуют прежде всего отношения, а не представления режиссера. Есть такие спектакли по моим пьесам, которые эстетически мне совсем не нравятся, совсем не соответствуют моему вкусу и тем не менее достигают поставленной цели.

Центральное понятие, над которым я работал в этой пьесе, — сомнение. Я думаю, что во все времена люди стремились избежать сомнений. Идеологии — экономические, политические, религиозные, — пользуясь этим, пытаются навязать нам представления о том, как устроен мир, каким он должен быть, а каким нет. Мои представления о человеке предписывают мне противостоять этим попыткам и придерживаться собственного курса. С другой стороны, я считаю, что фаза сомнений чрезвычайно важна для человека вообще и для меня в частности. Едва ли можно представить себе хоть что-то несомненное в человеческой жизни. И возникает вопрос: как уживаться со своими сомнениями, не становясь при этом циничным, как жить, когда происходящее постоянно ставит все под вопрос.

Лично у меня бывают моменты, когда я не сомневаюсь — в любви, в женщине, в дружбе, в своих друзьях, — и это самые счастливые моменты, хотя я знаю при этом, что сомнения рано или поздно придут. Нужно как-то справляться с этим разрывом — между, с одной стороны, страстью, потребностью в самоотдаче, с другой — пониманием необходимости сомнений.

Городецкий: А кто из современных немецкоязычных драматургов вам наиболее интересен? И кто из драматургов прежних эпох на вас повлиял?

Берфус: Прежде всего это Георг Бюхнер. До сих пор нахожусь под сильнейшим воздействием его творчества. Его пьесы и его жизнь, как он ее описывал, — открытая рана, и этому невозможно сопротивляться. И сейчас, открывая любой текст Георга Бюхнера, я вижу, что он до сих пор живой, свежий, актуальный, несмотря на то что прошло уже 200 лет. Жестокость реальности нынешнего театра в том, что современные авторы оказываются на одной афише — и, так сказать, невольно сопоставляются — с Бюхнером, Шекспиром, Мольером. Из современных авторов на меня производит сильное впечатление Деа Лоэр (Dea Loher).

Едва ли можно представить себе хоть что-то несомненное в человеческой жизни.

Городецкий: Вы родились в Бернском Оберланде, где религиозные верования довольно сильны. Там в каждом доме своя собственная церковь. Как вы думаете, если бы пьеса с провокационным религиозным содержанием была поставлена в Швейцарии, в Бернском Оберланде, она могла бы подвергнуться цензуре, столкнуться с отторжением зрителей? Как это происходило в Москве, в МХТ, со спектаклем Константина Богомолова.

Берфус: Человеческие пристрастия и обычаи, в принципе, универсальны, они не имеют родины. Так бывало во все времена: спектакли, которые считали неприемлемыми, срывали, мешали их проведению. Театр должен бороться против политической, религиозной реакции, это важная задача художника. У нас в Швейцарии церковь, вероятно, не решилась бы на подобные действия, потому что у нас она не играет роли. И я отнюдь не страдаю от этого. Есть, правда, другие силы, которые хотят влиять на художественное творчество.

Со мной был похожий случай. По поводу одной моей пьесы был подан судебный иск со стороны частного лица — не государства и не церкви, но очень влиятельного человека с большими деньгами, который подверг мою пьесу критике и потребовал ее снять. Мы в театре собрались и приняли решение, что всю энергию этого противостояния надо попытаться преобразовать в позитивную энергию нашей постановки. И спектаклю это пошло на пользу — если поначалу публика приняла его вяловато, то потом, после многочисленных обсуждений и публикаций в прессе, народу на спектакле значительно прибавилось. Нельзя позволять запугивать, нельзя отступать от того, что наметил.

Зритель: А вы знакомы с творчеством Брехта?

Берфус: Да, конечно, когда я был еще молодым драматургом, подробного знакомства с творчеством Брехта избежать было трудно. Да я и сам, в общем-то, заставлял себя изучать его, так как считал, что его пьесы до сих пор имеют большое значение, оказывают огромное влияние на театр. Правда, из его драматургии я заимствовал не очень многое. Я нечасто прибегал к его методу очуждения. А вот хор, присутствующий в его постановках, встречается и у меня, но совсем в ином варианте, существенно трансформированном. Надо сказать, что мое творческое развитие происходит иначе, чем у Брехта. Сейчас в моем творчестве эффект очуждения играет еще меньшую роль, чем в начале. Я не ставлю перед собой цели, чтобы мой зритель, глядя на сцену, ощущал дистанцию по отношению к происходящему. Я хочу совсем другого — скорее уж удержать зрителя в рамках моих представлений о театре. Эффект, о котором идет речь, продолжается и после спектакля, когда зритель сам представляет себе, как могли бы развиваться события после того, как действие завершилось. Меня интересуют ложные чувства: почему люди в определенных местах смеются, хотя это не смешно, почему они сочувствуют виновному и хотят, чтобы невиновный был подвергнут наказанию, словом, почему человека внезапно охватывают какие-то чувства, идущие вразрез с рациональностью. И это сближает меня с Брехтом.

Понравился материал? Помоги сайту!