Королева Анна

Уже в Москве я сообразил, что во время интервью с Анной Кунео я разыграл мизансцену из мюзикла «Приключения Буратино», телехита моего детства. 77-летняя писательница, спокойная и доброжелательная, плыла, как черепаха Тортила, по волнам своей памяти, а я, как глупенький Буратино, ей только улыбался, мечтая поскорее сбежать из ее пруда.

Это был второй день моего путешествия по Швейцарии, организованного фондом «Про Гельвеция» для знакомства с ее литературной средой. Четвертое интервью за день. Через два часа мы должны были отправляться в Базель — на книжную ярмарку, практически в неизвестность, а в Цюрихе, который вчера встретил нас косым дождем, сегодня, как назло, было ослепительное солнце. Мы с Анной Кунео пили кофе на террасе респектабельного ресторана внутри исторического памятника — дома гильдии продавцов специй, по фасаду которого шли черные верблюды. Мне очень хорошо было видно, как блестит перламутром Лиммат и как расслабленно бредут по его набережной люди, увертываясь от назойливых криков продавцов жареных каштанов. Вполуха прислушиваясь к пожилой леди, я расчетливо думал о том, какой бы вбросить вопрос для вежливости, так, чтобы ее ответ не оказался слишком длинным, и еще о том, что я забыл в Москве темные очки, а покупать их в Швейцарии — нет ни денег, ни времени, базельский поезд совсем скоро, я практически не видел Цюриха и солнце шпарит так, что больно смотреть даже на жемчужную нитку, которая сковала шею Кунео. Черт, когда же она закончит?

Тем временем Анна Кунео, которую представили как известную франкоязычную писательницу, тележурналистку, драматурга и мастера исторического романа, излагала секреты своего мастерства. Эти секреты мне показались секретами Полишинеля. Кунео неторопливо кружила вокруг максимы «главное для писателя — уметь рассказать историю». Она училась рассказывать истории у своих коллег — опытных телевизионных монтажеров, которые избавляли ее сюжеты от всего лишнего, склеивая друг с другом только самые значимые сцены. Сейчас, раскладывая в памяти нашу беседу как на монтажном столе, я понимаю, что наш скомканный разговор был обречен, мы вошли в него с неправильной точки, я не задал вопросы, которые должен был задать.

Откровенная до синяков на бедрах проза молодой женщины, выплескивающей на читателя свой мир.

По-хорошему мы должны были начать с самого начала. С Парижа образца 1936 года, в котором родилась будущая швейцарская писательница, или даже еще раньше, с Милана, откуда происходит ее зажиточная семья. Я должен был спросить про цвета и запахи этих городов, которые она не может помнить, но как мастер исторической прозы легко могла бы реконструировать заново. Потом Кунео могла бы рассказать, как она — 11-летняя девочка, внезапно оставшаяся сиротой, — оказалась в зелено-голубой Лозанне в строгом католическом приюте-пансионе, где за малейшую провинность оставляли без еды. Годы католического воспитания, по словам писательницы, сказанным не мне, прошлись по гиперактивному ребенку дубиной и отбили у него чувство веры. В лозаннских университетах молодой итальянке тоже пришлось несладко — на французском она говорила и писала слегка как иностранец, за что над ней подтрунивали студенты и профессора. Назло насмешкам она учила язык по «Трем мушкетерам», скорее всего именно тогда Александр Дюма стал для нее образцовым писателем, чьим непревзойденным мастерством рассказывать истории она не перестает восхищаться.

Потом я должен был бы спросить ее про 1967-й, в котором вышел ее литературный дебют «Gravé au diamant». Судя по найденным мной в интернете фрагментам, эта вещь максимально далека от сделавших ей имя исторических романов — откровенная до синяков на бедрах проза молодой женщины, выплескивающей на читателя свой мир. Интересно, как выглядела литературная среда Швейцарии тогда, когда молодежь Британии, Франции и Штатов сходила с ума от пришествия сексуальной и психоделической революций, а черные верблюды с барельефов дома гильдии продавцов специй, так же как и сейчас, шли над набережной Лиммата в вечность.

Я мог бы с ней поговорить про 1979-й — год, в котором я еще не родился, а она на печатной машинке, возможно, той самой, кокетливо архаичной, что изображена на ее визитках, отстучала книгу «Une cuillerée de bleu» с подзаголовком «Хроники ампутации». На страницах этого литературного дневника автор, у которого диагностировали рак груди, занимается самоанализом и самовнушением, мечется между депрессией и надеждой на завтра, между описанием собственного медикаментозного рациона и портретами других больных, встреченных в клиниках. Надо быть смелым человеком, чтобы написать свой личный «Раковый корпус». Журналист Анна Кунео, которая ездила в горячие точки, боролась за разрешение абортов и за права мигрантов, — очевидно, смелый человек.

Возможно, при таком течении разговора у меня бы возникла проблема: о своей жизни Анна Кунео уже написала не одну откровенную книгу, которые нет смысла пересказывать за чашкой кофе. В начале восьмидесятых писательница, получившая Малую премию Фонда Шиллера, выпустила двухтомник с подзаголовком «Портрет писателя как обыкновенной женщины» и закрыла автобиографическую тему. А затем начала писать о людях необыкновенных, даже легендарных, то есть пришедших к нам из легенд.

Новое направление подсказал 95-летний старик. Это к вопросу о том, как важно внимательно слушать старших по возрасту, даже если вам кажется, что их далеко унесло волной памяти. Почтенный специалист по английской литературе, который сперва показался Анне немного сбрендившим, предложил ей написать в соавторстве книгу об Эмилии Бассано Ланье — Смуглой леди, которой Шекспир (предположительно) посвящал свои сонеты. История Эмилии Ланье — говорившей на итальянском еврейки, ставшей первой английской поэтессой, — не на шутку увлекла писательницу, усилием воли сделавшую свой французский как иностранный литературным. Тогда-то Кунео и пригодились уроки Александра Дюма, почерпнутые из «Трех мушкетеров». На полях шекспировского мифа и в лакунах биографии Ланье, состоящей из одних лакун, писательница развернула масштабную и детальную панораму елизаветинской Англии, которую читатели нашли в равной степени увлекательной и убедительной. Так автор преимущественно автобиографической прозы стала признанным мастером исторического романа и основательницей собственной мини-серии «Жизнь замечательных людей».

Если посмотреть на список персонажей, которым Анна Кунео посвящала свои выдуманно-правдивые романы, то можно выявить некоторую закономерность выбора: современник Шекспира Фрэнсис Трегиан — коллекционер музыки своего времени, по собранию которого сейчас изучают верджинальную музыку; французский первопечатник Антуан Ожеро — покровитель поэтов и учитель Клода Гарамона, придумавшего популярный до сих пор шрифт; воспитанный Швейцарией Джон Флорио — автор первого итальянско-английского словаря и переводчик Монтеня, европейский полиглот и педагог, возможно, преподававший (опять-таки) Шекспиру. Это фигуры не из первого ряда учебников истории Европы, но без них эти учебники, может, и не появились бы. В их жизнеописаниях, набитых на печатной машинке Кунео, мы можем разглядеть детали, напоминающие нам и о хозяйке машинки — популяризаторе культуры Старого Света, мудрой Тортиле, мир которой, увы, уже так же далек от нынешних Буратин, как паваны и аллеманды, собранные Трегианом, от хитов Рианны. В судьбах полузабытых просветителей шекспировской эпохи писательница увидела отражение своей.

«Знаете, Швейцария — это маленький пруд. В нем лилиям легче жить, чем в большом».

Финальным аккордом в ЖЗЛ Анны Кунео идет биография обыкновенной швейцарской долгожительницы Зайды («Zaïda»), которой она дала имя своей прабабушки: сто лет из жизни женщины, родившейся в конце викторианской эпохи, осмелившейся заняться медициной и психоанализом, несмотря на социальные запреты своего времени, и прожившей трудный век, на который выпали индустриальная и социальные революции, две мировые войны и фашизм. Эту сагу Анна Кунео выпустила в 2007-м — к 40-летию своей писательской карьеры, замкнув друг на друга ветки своей автобиографической и исторической прозы. По замечанию рецензентов, у книги «Zaïda», действие которой захватывает три страны и пять поколений, есть послевкусие. А именно — горькое чувство, что общество делает ошибку, слишком рано отворачиваясь от стариков, лишая себя их знаний.

Один дельный вопрос Анне Кунео я все же задал. Под последний глоток эспрессо я спросил ее о том, что изменилось для нее как для писателя в нулевых по сравнению с семидесятыми и восьмидесятыми. Поправив нитку жемчужин, она ответила длинной тирадой о том, что все изменилось, и не в лучшую сторону: из книжного дела уходят фанатики и одержимые, издательства укрупняются, превращаясь в большой бизнес, ими заправляют менеджеры, которые торгуют книгами и их авторами, как бананами, а в Штатах, говорят, вообще вместе с контрактом авторам выдают инструкции, в точности следуя которым, надо писать бестселлеры. Но... она не хочет, чтобы я счел это жалобой на жизнь, — за почти пять десятилетий писательского труда она привыкла к тому, что он непростой, но не тяжелее или легче, чем у других. Помолчав немного, та, с которой я повел себя как Буратино, добавила: «Знаете, Швейцария — это маленький пруд. В нем лилиям легче жить, чем в большом» — и ослепительно, по-королевски улыбнулась мне на прощание.

27 ноября, в среду, в рамках большой швейцарской программы на ярмарке non/fiction № 15 Анна Кунео примет участие в дискуссии с поэтом Альберто Несси «Быть писателем в Швейцарии» (15:00, швейцарский стенд А1), 28 ноября, в четверг, она выступит с лекцией «Источник вдохновения для писателя» (13:00 —13:30, швейцарский стенд А1) и примет участие в дискуссии вместе с Лукасом Берфусом и Альберто Несси «Свой язык, свой источник вдохновения» (17:30 —18:15, зона семинаров № 1).

Редакция благодарит фонд «Про Гельвеция», авиакомпанию Swiss Air и Офис по туризму Швейцарии в Москве за помощь в организации поездки в Швейцарию.

Понравился материал? Помоги сайту!