Песни одиночества, желания и апломба

Спектакля, на котором зрители смеялись бы так много, на открытии фестиваля NET («Новый европейский театр»), кажется, еще не было. И меньше всего этого могли ждать те, кто уже был знаком со швейцарским режиссером Кристофом Марталером по нескольким его постановкам, до этого побывавшим в Москве. В чеховских «Трех сестрах», с которых в 1998 году началось знакомство, и «Прекрасной мельничихе» (в основе лежал вокальный цикл Шуберта) он представал внеэмоциональным, сторонним и лишенным всяких иллюзий наблюдателем. В постановке оперы современного композитора Беата Фуррера «Фама» — адептом сложных звуковых инсталляций.

Спектакль «King Size», премьера которого прошла в театре «Базель» весной этого года, как будто опровергает и то, и другое: вместо отстраненности — кураж и огромный кайф, который четверо артистов получают (или хотят заставить нас в это поверить) от участия в нем. Вместо современной академической музыки — солянка на многих языках, напоминающая «Евровидение» (к слову, один из исполнителей, Михаэль фон дер Хайде, участвовал в конкурсе и с удовольствием пародирует его штампы). Песни Jackson 5 и Роберта Шумана, The Kinks и англичанина эпохи Возрождения Джона Доуленда, забытые немецкие шлягеры и французский шансон — между ними нет ничего общего, кроме двух устойчивых мотивов: любви и сна. Артисты исполняют эти песни временами простодушно, а временами с хитрым прищуром. Загадочная пожилая леди (драматическая актриса Никола Вайсе) выходит на сцену, открывает книгу в старом переплете и читает диковинный текст, который мог бы принадлежать какому-нибудь забытому дадаисту времен расцвета цюрихского «Кабаре Вольтер». А через пару минут мы слышим его оригинал на французском языке в исполнении одного из актеров: смешную, построенную на аллитерации песенку «Méli-mélodie» из репертуара шансонье Боби Лапуэнта.

На что еще похожа новая постановка знаменитого швейцарца, за которым охотятся все главные международные фестивали? Например, на некоторые спектакли-концерты Юрия Погребничко, идущие в крошечном «Около дома Станиславского», в которых нет сюжета и повествования, нет диалогов, раскрывающих взаимоотношения между героями, нет драмы. Но есть песни, создающие действие спектакля — идущие одна за другой, направленные персонажами по касательной друг к другу, прямо в зрительный зал. Об одном отличии, впрочем, нужно сказать: в спектаклях Погребничко песни служат своеобразными резервуарами, хранящими общую — артистов, режиссера и зрителей — память. В спектакле Марталера роль песен другая.

Это резервуары для очень больших — king size! — чувств и переживаний, из которых то и дело черпают марталеровские герои. Сами же они тем временем не очень-то соответствуют масштабу этих переживаний. Плохо согласуется с их физическим ростом и гостиничный номер, в декорации которого играется весь спектакль. Как во сне, все внешне доступное вдруг оборачивается недостижимым. Дверца холодильника с пивом внутри оказывается расположенной слишком высоко, чтобы до нее можно было дотянуться. Под проникновенный шведский шлягер пожилая леди взбирается на стул и, кряхтя, безуспешно пытается дотянуться до верхней секции шкафа. Стоящая в середине сцены кровать слишком широка, чтобы вынудить лежащих на ней безымянных мужчину (Михаэль фон дер Хайде) и женщину (занятая во многих спектаклях Марталера последних лет певица Тора Аугештад) коснуться друг друга. Чем величественнее предстают переживания в их обращенных в зал дуэтах, тем более робкими, пугливыми и комичными становятся их собственные отношения. В аннотации к спектаклю Марталер рассуждает о них, используя термин из музыкальной теории — энгармонизм, означающий совпадение по высоте различных по обозначению в нотной азбуке звуков, интервалов и тональностей. Точно так же «King Size» можно назвать спектаклем трагикомических несоответствий. Но между чем и чем? Непреодолимостью границ между людьми и огромным желанием их преодолеть? Или апломбом, с которым об этом желании герои не устают сообщать в исполняемых песнях? Скорее второе. При всем своем мнимом простодушии — и подлинной огромной любви к «легкому жанру», которому Марталер прививает философичность, — он, как и прежде, лишен всяких иллюзий.

Понравился материал? Помоги сайту!