Герасименко и Ковальский: «Проще говорить, что мы — Школа практической журналистики»

Как вам известно, COLTA.RU совместно с фондом «Медиастандарт» при поддержке Комитета гражданских инициатив и ОАО «Норильский никель» запустила новый образовательный проект — Школу гражданской журналистики. Набор в нее идет полным ходом и заканчивается уже через неделю, 26 февраля. Если вы хотите стать журналистом или вы уже журналист, но хотите узнать про свое дело больше от лучших профи страны, вы еще можете успеть подать заявку на конкурс. Как это сделать, объяснено вот здесь.

Название школы, ее программа, цель и задачи, а также ее необходимость в сегодняшней России вызвали оживленные дискуссии в социальных медиа. Руководители школы Максим Ковальский и Олеся Герасименко отвечают на возникшие вопросы, рассказывают, чему они будут учить, и объясняют, почему это шанс, упускать который просто неразумно.

Максим Ковальский и Олеся Герасименко хохочут. Их все время спрашивают: гражданская жуналистика — это блогерство? А также спрашивают, зачем открывать Школу журналистики, если в России журналистике сейчас трудно. Поэтому, не дожидаясь вопроса, Герасименко начинает отвечать. Говорит: «Вижу, в интернете спрашивают, зачем учиться на журналиста, ведь хуже этой профессии только раздача фастфуда».

Ковальский: Ну, правильно.

Герасименко: Да я и не обиделась, меня не задевает раздача фастфуда.

— Так почему все-таки журналистика, а не раздача фастфуда?

Ковальский: Потому что раздавать фастфуд — это надо уметь.

Герасименко: А журналистике мы можем научить за четыре месяца.

Ковальский: Да и нам уже переучиваться поздно.

— Ну на самом деле: как это все родилось? Почему, скажите, вы имели наглость такую школу придумать?

Ковальский: Мы этого не придумывали. Это Кольта. В частности, есть фонд Кудрина, где был задуман такой проект. Кольта к нему присоединилась как площадка для публикации работ этих новых детей.

Герасименко: Давайте их называть студентами.

Ковальский: В общем, Кольта взялась за эту школу и пригласила меня, как несгибаемого старика, за старые заслуги. Мне было приятно, врать не буду. Я редактор, так что могу передать какие-то знания или навыки из этой области, но журналистике учить не могу — я ж не журналист. Я позвал Герасименко. У нее амбиция. Она мгновенно согласилась.

Герасименко: А чего? Это моя давняя идея. Среди журналистов очень много тупых идиотов, хочется, чтобы появились коллеги с другими качествами. Школа — наш шанс на это повлиять.

Ковальский: А поступившие к нам увидят приличных людей в большой концентрации.

Герасименко: Мы очень гордимся списком людей, которые согласились с нами работать.

— Как вы отбираете преподавателей?

Герасименко: У нас есть учебный план, основная его часть — это закрытые лекции и спецкурсы: «Источниковедение», «Коммуникация», «Язык и стиль», «Этика и право» и прочее. О каждой теме и проблеме спецкурса мы приглашаем говорить человека, который, как нам кажется, лучше всего в этом разбирается. Он каждый день сталкивается с проблемой, которая у нас в учебном плане стоит, будь то writers block или конфликтное интервью, и может лучше всех рассказать, как она решается. Это журналисты «Коммерсанта», РБК, «Ведомостей», Bloomberg, «Медузы». И ориентируемся мы не на популярность фамилии журналиста, а на качество опубликованных текстов. Звезды вроде Кашина будут читать отдельные лекции, но и там мы хотим уйти от формата «Мастер-класс “Как я стал великим”». Хотим, чтобы они показывали, как работать руками. Попросим рассказать об определенной проблеме. Например, внутренней цензуре, исках и судах, авторском графике.

Мы хотим поделиться практическими штуками.

— А про цензуру кто объяснять будет и как?

Герасименко: Фамилии пока не скажем. По нашему плану, основное занятие должен вести человек, работающий в иностранном СМИ, но хорошо знакомый с проблемами нашего рынка. Попросим его описать, например, 11 самых громких кейсов последних лет, связанных с цензурой, чтобы он на пальцах объяснил, как и почему это случилось.

— Вы подбираете людей из тех, кто идеологически вам близок? По крайней мере, складывается такое ощущение из уже известного списка журналистов.

Герасименко: Вопрос, наш ли Крым, мы не задаем. Мы выбираем по темам и специализации. Мне, например, неясно, кого звать с «России-24». Чтобы они о чем рассказывали? Мы хотим рассказывать о практической стороне работы. Люди, известные по госканалам, занимаются пропагандой, а это — другая профессия.

— Чем отличается ваша школа от Школы журналистики, которую заявлял «Коммерсантъ»?

Ковальский: У нас преподаватели не только из «Коммерсанта». Она бесплатная. Там есть жанр «встреча с ньюсмейкером», а у нас нет. И там это поставлено на поток, а у нас разовая штука: семестр — и все.

— А вы не рассматривали возможность работы с журфаком? Или принципиально от него отказались?

Герасименко: Ну, журфак МГУ нам просто ничего не предлагал делать. Интерес к школе со стороны предподавателей других университетов есть, но будут ли публиковаться материалы закрытых лекций и семинаров в виде учебника с разрешения авторов, решит фонд Кудрина, это станет его интеллектуальной собственностью. Пока планируется только методичка. Но наш курс пятилетнему университетскому, мне кажется, противоречит.

Ковальский: Конечно.

— Почему?

Герасименко: Ну что почему, потому что невозможно пять лет учить предмет «теория журналистики», это бред вообще. А те, кто не учится, а с первого курса работает, сами знают, как брать интервью. Мне нравится устройство программы на мастерскую степень в Школе журналистики в Колумбийском университете: два года практических занятий с преподавателями, которые помогают делать проекты — собственно, писать статьи.

Работать есть где, надо просто понимать, что ты хочешь делать.

— А кто эти люди, кто присылает вам заявки, кто доверил вам свою жизнь?

Ковальский: Сейчас пока мы не можем средний портрет дать.

Герасименко: С учетом того, что у нас есть задание написать пробный текст, связанный с кризисом, на подачу заявки должно уйти какое-то время. Смысл задания в том, чтобы поступающий совершил хотя бы одно журналистское действие: куда-то пошел, кому-то позвонил, у кого-то что-то спросил. К сожалению, пока это не всем абитуриентам ясно. Но вообще ограничений по возрасту и опыту у нас нет. После отбора заявок будет очное собеседование.

— Вы их научите разумному-доброму-вечному, а где в итоге этим прекрасным людям работать?

Герасименко: Во-первых, я не исключаю, что многие из этих людей где-то работают или стажируются. Во-вторых, я с мнением об отсутствии работы не согласна. Я знаю нескольких редакторов, которые при встрече жалуются, что не могут найти хорошего пишущего автора в штат. Все либо хотят заниматься пропагандой с той или иной стороны, либо требуют слишком высокую зарплату, либо не знают, с какой стороны подойти к обычной новостной заметке. Работать есть где, надо просто понимать, что на самом деле ты хочешь делать.

— Максим?

Ковальский: Ну, я тяжело задумался. Возможно, у Олеси круг общения шире. Вспоминаю, что когда был главредом, тоже говорил, что найти приличного журналиста негде. Вот, мол, взял сейчас одну из «Газеты.ру», это просто какой-то кошмар. У редактора всегда есть такой запрос, но работа журналиста затруднена, и это действительно так. Мы когда-то делали такой график: посчитали частоту употребляемости выражения «Отказался от комментариев» в 90-е и 2000-е годы. С 2001—2002 года он выглядит как график экспоненты и растет все больше и больше. Люди не хотят идти на контакт. Работать тяжело.

Герасименко: 70% работы российского журналиста заключается в поиске контакта и уговаривании человека согласиться с тобой встретиться. Потом уже стоит вопрос получения информации. На то, что американский или европейский журналист получает одним звонком, мы иногда тратим месяц. Но никто не говорил, что будет легко.

Ковальский: Тем более журналисту надо уметь через это пробиваться.

Герасименко: Вот мы и хотим поделиться какими-то практическими штуками вплоть до верной формулировки фразы, чтобы человек хотя бы не сразу трубку вешал.

— Школа «гражданской журналистики» имеет отношение к англоязычному citizen journalism?

Герасименко: Первоначально это было просто связано с фондом Кудрина, а он называется Фонд гражданских инициатив, и в их проектах слово «гражданский» сохраняется. Еще подразумевается акцент на социально-политическую тематику. Но возникло очень много коннотаций с гражданской журналистикой как она понимается в России и не только — блогерство и трансляции с митингов за пожертвования. Этому мы учить не будем. Проще говорить, что мы — Школа практической журналистики.

Ковальский: Мне и в голову не приходило, что это путают с блогерством. Не знал, что блогерство называют журналистикой. Может, конечно, в слове «гражданский» заложен некоторый пафос, гражданская позиция — это когда нужно с обнаженным торсом стоять на площади и держать в руках факел.

Герасименко: Вы что, не будете?

Ковальский: Я нет. В общем, подразумевалась просто ипостась людей как членов социума.

Герасименко: Прозвучало слово «ипостась».

— С другой стороны, это не слово «имплементация».

Ковальский: Да, наши занятия не будут носить субстантивный характер.

У людей, которые учились на журналистов в начале 80-х, тоже можно было спросить: тут товарищ Черненко на дворе, а вы что удумали.

— И все-таки. В условиях, когда все закрывается, когда лично вы, Максим Ковальский, потеряли два издания как редактор, сейчас вы беретесь за то, чтобы неокрепшие души граждан привести туда же.

Герасименко: А куда их вести, в нефтянку, что ли, я не пойму?

— Может быть, честно сказать, что журналистики сейчас нет?

Герасименко: Я пока разговариваю и жива. Мне обидно это слышать. Свете Рейтер обидно это слышать. И Лизе Осетинской, и Роме Баданину. И еще куче моих друзей.

Ковальский: Любой рынок так живет: то поднимаясь, то опускаясь. Начало 90-х было таким замечательным временем. Что же, у людей, которые, возможно, учились на журналистов в начале 80-х, тоже можно было спросить: тут товарищ Черненко на дворе, а вы что удумали.

Герасименко: Это профессия, которая не может принести земных благ: ни много денег, ни стабильности. У нас и группа-то поэтому всего 15 человек. Сейчас это непопулярная, редкая профессия. Это специализация для фанатиков. Люди, которые хотят стать журналистами, хотят ими стать по зову ума, сердца и чего у них еще там есть. Говорить, что мы затягиваем души и бросаем их на произвол, без работы, неверно. Если человек хочет работать в СМИ, он будет это делать даже в такое тяжелое время, как сейчас. Научить его работать чуть эффективнее — это в наших силах.

Да, в стране цензура, да, в стране полный п...ц, да, люди, которые сейчас хотят работать нормальными журналистами, вызывают у меня глубокую симпатию, и я хочу с ними поделиться своим небольшим опытом. Вот для чего я согласилась на предложение Максима.

Понравился материал? Помоги сайту!