Генрих Бёлль и советские «диссиденты»

COLTA.RU публикует статью известного филолога и переводчика Константина Азадовского, посвященную контактам Генриха Бёлля с советской правозащитной и неофициальной писательской средой. Статья впервые увидела свет в научном сборнике МГУ «Литература и идеология. Век двадцатый» (вып. 3, М., 2016). Мы благодарим К.М. Азадовского за разрешение на публикацию текста в рамках нашего проекта к 100-летию Бёлля.

Имя Генриха Бёлля пришло к советским читателям в год ХХ съезда КПСС (1956). Сперва это были небольшие рассказы. Но уже вскоре «толстые» советские журналы, за ними — издательства пытаются (сперва робко, затем все решительней) публиковать повести и романы Бёлля («И не сказал ни единого слова», «Где ты был, Адам?», «Дом без хозяина», «Бильярд в половине десятого»). Во второй половине 1950-х годов Бёлль становится в СССР одним из самых известных и читаемых западных — и что особенно важно — западногерманских авторов ^[1]. После Второй мировой войны в СССР переводили главным образом произведения восточногерманских писателей; среди них были такие крупные мастера, как Анна Зегерс или Ганс Фаллада, Бертольт Брехт или Иоганнес Р. Бехер. Генрих Бёлль воспринимался в этом ряду как писатель «с другого берега», принадлежащий, кроме того, к молодому и прошедшему через войну поколению. Его голос звучал иначе, чем у других авторов. К каким бы темам ни обращался Бёлль, он писал в конечном итоге о совести и свободе, о милосердии, сострадании и терпимости. Немецкая тема и недавняя немецкая история были освещены в его произведениях иным, «человеческим» светом. Именно это и обеспечило ему колоссальный успех в советской стране, едва опомнившейся от кровавой сталинской диктатуры.

Сегодня, оглядываясь назад, можно сказать: произведения Белля, разошедшиеся в СССР огромными тиражами, оказались — на волне хрущевской оттепели — одним из ярких литературных событий той эпохи, полной радостных (к сожалению, несбывшихся) надежд и продолжавшейся приблизительно восемь лет — до снятия Хрущева в октябре 1964 года. Встреча многомиллионного советского читателя с произведениями Бёлля воспринималась как новое открытие Германии.

Бёлль впервые посетил Москву осенью 1962 года в составе делегации немецких писателей, прибывших по приглашению Союза писателей, и его знакомство с советской Россией (пребывание в Москве и поездки в Ленинград и Тбилиси) протекало в тот раз преимущественно в официальном русле. Впрочем, раскол внутри писательской интеллигенции на «инакомыслящих» и «функционеров» в то время еще не обозначился столь отчетливо, как во второй половине 1960-х годов, Бёлль получил возможность общения с людьми, которых через несколько лет уже вряд ли пригласили бы на официальную встречу с делегацией из ФРГ. Среди них был, в числе других, и Лев Копелев, уже писавший о Бёлле ^[2], и его жена Раиса Орлова. Эта встреча обернется для Копелевых и семьи Бёлля тесной многолетней дружбой и перепиской. Помимо Копелевых, Бёлль встретил за время своего первого пребывания в Москве и Ленинграде немало людей, с которыми тесно и надолго сдружился (переводчики, литературные критики, германисты). Все они искренне тянулись к Бёллю: он привлекал к себе не только как известный писатель или немец, прошедший войну, но и как человек «оттуда», из-за Железного Занавеса. «Ты очень важен для нас как писатель и как человек», — напишет ему Копелев 2 декабря 1963 года ^[3].

Этот интерес был взаимным. Советская интеллигенция стремилась к общению с Бёллем, но и Бёлль, со своей стороны, искренне тяготел к ней. Неудовлетворенный духовной ситуацией в современном ему западном мире, Бёлль надеялся найти в России, стране Достоевского и Толстого, ответ на вопросы, которые его глубоко волновали: каков он на самом деле, этот «новый мир», построенный якобы на принципах социальной справедливости? Писателю хотелось сопоставить западную действительность, к которой он относился критически, с новым миром, возникшим на территории бывшей России, и найти ответ на вопрос: что это за люди, населяющие советский мир, каковы их нравственные особенности и свойства, и справедливо ли связывать с этим миром надежду на духовное обновление человечества? В этом, надо сказать, Генрих Бёлль не слишком отличался от других западноевропейских писателей ХХ века, воспитанных на классической русской литературе XIX века и видевших именно в России (патриархальной, позднее — советской) убедительный противовес «гнилой» и «гибнущей» цивилизации Запада (Райнер Мария Рильке, Стефан Цвейг, Ромен Роллан и др.).

После 1962 года Бёлль приезжал в СССР еще шесть раз (в 1965, 1966, 1970, 1972, 1975 и 1979 годах) и каждый раз не как турист или известный писатель, а как человек, стремящийся осмыслить то, что происходит «при социализме». Бёлль пристально вглядывался в жизнь страны и ее людей, пытаясь увидеть ее не через окно туристского автобуса, а глазами людей, с которыми он общался. Встречи с друзьями в России становятся со временем неотъемлемой и, как представляется, внутренне необходимой частью его существования. Круг знакомств неизменно расширяется — настолько, что, приезжая в Москву, писатель почти все свое время отдает беседам со старыми и новыми друзьями (с этой точки зрения Бёлля нельзя сравнить ни с одним западноевропейским или американским писателем той поры). К литераторам и филологам-германистам, знавшим немецкий язык, читавшим Бёлля в оригинале, переводившим его произведения или писавшим о нем (К.П. Богатырев, Е.А. Кацева, Т.Л. Мотылева, Р.Я. Райт-Ковалева, П.М. Топер, С.Л. Фридлянд, И.М. Фрадкин, Л.Б. Черная и др.), присоединяются люди других профессий: художники (Борис Биргер, Валентин Поляков, Алек Раппопорт), актеры (прежде всего — Геннадий Бортников, блестяще исполнивший роль Ганса Шнира в спектакле «Глазами клоуна» в Театре Моссовета) и др. Что касается советских писателей, то в ряду тех, с кем встречался (подчас мимолетно) Генрих Бёлль, мы видим Константина Паустовского и Михаила Дудина, Бориса Слуцкого и Давида Самойлова, Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину и Василия Аксенова, Булата Окуджаву и Фазиля Искандера, Виктора Некрасова и Владимира Войновича (общение Бёлля с двумя последними продолжилось и после их отъезда из СССР). В 1972 году Бёлль знакомится с Евгенией Гинзбург и Надеждой Мандельштам, чьи мемуарные книги уже появились к тому времени на Западе (для книги «Крутой маршрут» Белль написал вступление). Внимание Бёлля к современной ему советской литературе, его попытки поддержать некоторых советских писателей (например, Юрия Трифонова, которого он в 1974 году выдвигал на Нобелевскую премию ^[4]) или привлечь к ним внимание читающей немецкой публики ^[5] — неотъемлемая и важнейшая часть его публицистики 1970-х — 1980-х годов.

И все же центральной фигурой среди московских знакомых Бёлля неизменно оставался Лев Копелев ^[6]. Именно благодаря ему Бёлль вступил в общение с тем узким кругом, который по праву можно считать российской культурной элитой того времени и который был безусловно отмечен более или менее выраженным «диссидентством» ^[7]. Многие из них станут впоследствии близкими друзьями и корреспондентами немецкого писателя: художник Борис Биргер ^[8], переводчик Константин Богатырев, хозяйка московского «диссидентского» салона Мишка (Вильгельмина) Славуцкая и др. — все они познакомились с Бёллем при участии Копелевых ^[9]. Однако самой заметной фигурой в этом кругу был тогда, несомненно, Александр Солженицын. Отношения Бёлля и Солженицына завязались в 1962 году — в ту пору, когда повесть «Один день Ивана Денисовича» еще только готовилась к публикации, а Копелев, познакомивший обоих писателей, искренне называл Солженицына своим «другом». Впоследствии Бёлль посвятит Солженицыну — по мере появления его книг в Германии — несколько очерков и рецензий. Имя Солженицына постоянно присутствует в его переписке с Копелевым, хотя упоминается, как правило, не впрямую: либо обозначается литерами А.С., либо намеком «наш друг», либо — после февраля 1974 года — иносказательно (например, «твой гость»).

Духовная эволюция Солженицына, его внутренний путь и, соответственно, его расхождение с Копелевым — важнейшая тема русской общественной мысли ХХ века, и к различным сторонам этой «дружбы-вражды» еще не раз будут обращаться историки (и не только историки литературы). Любопытно, что в нараставшей полемике (уже в 1980-е годы) Бёлль не занял безоговорочно позицию Копелева: в русском национализме Солженицына ему (Бёллю) виделась известная «правота».

Выдворение Солженицына из СССР 13 февраля 1974 года, его приземление во Франкфуртском аэропорту, где его встречал Бёлль, и его первые дни на Западе, проведенные в доме Бёлля под Кельном (Лангенбройх / Айфель), — крупнейшие события той поры, ставшие ныне хрестоматийными, представляют собой «апогей» в отношениях русского и немецкого писателей и одновременно символизируют сближение русской и германской культуры через голову любых «правительств» и любой «идеологии».

Рядом с Солженицыным возвышается Анна Ахматова. Обстоятельства, в которых она оказалась после 1946 года, были, судя по всему, хорошо известны немецкому писателю, посетившему ее 17 августа 1965 года в Комарово. Бёлля, его жену и сыновей сопровождали в этой поездке Лев и Раиса Копелевы и ленинградский филолог-германист Владимир Адмони, давний и близкий знакомый Ахматовой — с ним Бёлль познакомился в 1962 году во время приема немецкой делегации в ленинградском Доме Писателя. Профессор Адмони выделялся среди ученых своего поколения эрудицией, изяществом и «европеизмом». Не удивительно, что, едва познакомившись с Адмони, Бёлль почувствовал к нему интерес и симпатию.

Комаровская встреча Бёлля с Ахматовой оказалась единственной, но надолго запомнившейся немецкому писателю. «Часто вспоминаю нашу совместную поездку к Анне Ахматовой, замечательной женщине»,— писал Белль Владимиру Адмони (письмо от 15 сентября 1965 года) ^[10].

Впоследствии Бёлль и Адмони регулярно обменивались письмами, которые представляют собой — в своей совокупности — важное добавление к переписке Бёлля и Копелева. В некоторых из них Бёлль откровенно рассказывает Адмони о событиях своей жизни, делится своими взглядами на жизнь современной Германии, причем некоторые из его суждений весьма примечательны.

«<…> И у нас здесь теперь происходит такое, что не просто не весело, а прямо-таки опасно: в особенности Берлин и все, что с ним связано, — сплошная демагогия. Немцы не желают понять, что они проиграли захватническую войну и совершали убийство других народов, у них начисто отсутствуют понимание и чувство (никогда не было ни того, ни другого) неумолимости истории. Не слишком радостно и то, что появляется и уже появилось здесь в этом году под видом “молодой” литературы: большая часть ее full of sex ^[11] — таким, который, по-моему, жалок и провинциален и, что гораздо хуже, — полон насилия и жестокости. Иногда мне страшно: кажется, что элементы садизма перешли из концентрационных лагерей в нашу литературу…» ^[12]

Это и многое другое, о чем писал ему Бёлль, находило у Адмони живейший отклик и понимание. Своей статье, посвященной роману Бёлля «Глазами клоуна», Адмони дал название «С позиций человеческой души» (редакция устранила слово «душа», и статья появилась под названием «С позиций человечности) ^[13].

Наряду с Адмони, Бёлль был знаком и дружен с другим ленинградским филологом — переводчиком и литературоведом Ефимом Эткиндом. Его личное знакомство с Бёллем восходит к 1965 году. В ту пору Эткинд был тесно связан с Солженицыным и помогал ему в создании «Архипелага ГУЛАГ». В 1974 году Эткинд был исключен из Союза советских писателей и вынужден был — под давлением властей — эмигрировать (подобно Солженицыну или Льву Копелеву, Эткинд не хотел уезжать и публично призывал советских евреев не делать этого). Впоследствии Эткинд описал события того времени, как и свою принципиальную позицию в отношении «отъездов», в мемуарной книге «Записки незаговорщика», известной в Германии под названием «Unblutige Hinrichtung. Warum ich die Sowjetunion verlassen musste» («Бескровная казнь. Почему я вынужден был покинуть Советский Союз», 1978).

Именно Эткинд познакомил Бёлля с молодым ленинградским поэтом Иосифом Бродским (в 1964 году Эткинд, наряду с Адмони, выступал в суде общественным защитником Бродского). Поразительное обстоятельство: не владевший русским языком, Бёлль сразу же оценил Бродского, почувствовал его значительность, его творческие возможности. Он пригласил Бродского принять участие в телевизионном фильме «Петербург Достоевского», сценарий которого написал сам (вместе с Эрихом Коком) ^[14]. Участие Бродского в этом фильме, до сих пор неизвестном в России, — факт примечательный. Это, в сущности, первое появление Бродского перед кинокамерой (во всяком случае, «западной»), и все, что он увлеченно произносит в том фильме, — важное и подлинное свидетельство его тогдашних настроений и взглядов.

Сохранилась фотография, сделанная женой Эткинда, Екатериной Зворыкиной: Бёлль, Эткинд и Бродский, втроем, в квартире у Эткиндов. Фотография сделана в феврале 1972 года. Через несколько месяцев Бродский покинет страну.

Выдавливание людей из страны стало в 1970-е годы обычным способом расправы с инакомыслящими. Иосиф Бродский открывает этот ряд (1972); за ним следует Солженицын (1974), за ним — Эткинд (1974), затем — Лев Копелев (1980). Все они оказываются на Западе, и все они — друзья или знакомые Генриха Бёлля, которые поддерживают с ним отношения, пользуются его помощью и т. д.

Таким образом, Генрих Бёлль — прежде всего благодаря Льву Копелеву — оказался в самом центре советского инакомыслия 1960-х — 1970-х годов, и, можно сказать, активным участником русского освободительного движения «застойной» эпохи. Бёлль был хорошо информирован обо всем, что происходило в те годы в Москве: в письмах Копелева к нему упоминаются Андрей Амальрик, Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Наталья Горбаневская, генерал Петр Григоренко, Юлий Даниэль, Анатолий Марченко, Андрей Синявский, Петр Якир, украинские узники совести (Иван Дзюба, Валентин Мороз, Евгений Сверчук, Иван Свитличный, Василий Стус…) и другие. Информация об их положении проникала на Запад и в западную прессу не в последнюю очередь благодаря письмам Копелева, содержавшим не только сведения об арестах, обысках, судебных процессах в отношении отдельных людей, но и ряд ценных для Бёлля, суждений, советов, рекомендаций. Так, летом 1973 года, когда возник вопрос о приеме советских авторов в Международный ПЕН-клуб (одна из форм поддержки в то время), Копелев сообщает Бёллю, избранному в 1972 году президентом этой организации, свое мнение о том, как следует действовать.

«Очень, очень прошу тебя и всех руководителей ПЕНа, желающих помочь нам делом, — пишет, например, Копелев Бёллю (письмо от 6—10 июля 1973 года), — ускорить прием в национальные отделения ПЕНа в первую очередь тех писателей, которым угрожает опасность (Максимов, Галич, Лукаш ^[15], Кочур ^[16], Некрасов, Коржавин). Объективности ради следует включить и нейтральных авторов, Вознесенского, Симонова, Шагинян, Георгия Маркова; не забудьте и тех, кто в настоящее время подвергается, по-видимому, меньшей угрозе (Алекс. Солженицын, Лидия Чуковская, Окуджава, я также); но теперь, после Конвенции, наше положение может опять осложниться ^[17]. Однако прежде всего: не ослабляйте всевозможных общественных и (доверительно-) лоббистских усилий в защиту осужденных — Григоренко, Амальрика, Буковского, Дзюбы, Свитличного и других. Пожалуйста, объясни всем у вас: сегодня возникла реальная возможность — как никогда прежде!!! — эффективно воздействовать из-за рубежа на здешние власти путем дружественного, но постоянного давления. Надо, чтобы в этом участвовало как можно больше “авторитетных” людей: политиков, промышленников, художников, журналистов, литераторов, ученых… и пусть их усилия не ограничиваются одноразовыми манифестациями — следует вновь и вновь настойчиво говорить об этом, писать, просить, требовать, выступать с коллегиальными поручительствами. Великодушие, терпимость, гуманность и тому подобное — наилучшие предпосылки для доверительно-делового общения, они свидетельствуют о силе, надежности, честности и т.д.» ^[18].

Генрих Бёлль, нет сомнений, принимал близко к сердцу просьбы своего московского друга и откликался на них. Он неоднократно подписывал письма и ходатайства, адресованные руководителям СССР, просил об освобождении политзаключенных или смягчении их участи. Уместно вспомнить также о внимательном отношении Бёлля ко всему, что происходило тогда в русской эмиграции, особенно в Париже, к спорам и идейным баталиям в этой пестрой среде. Бёллю казалось, что советские диссиденты пристрастны в своих оценках: заявляют, что Запад недостаточно противостоит той угрозе, которую представляет собой Советский Союз, принимают западный плюрализм за мягкотелость или «беззаботность», слишком непримиримы к «социалистам» и «левым» (которым Бёлль симпатизировал). Немецкий писатель полемизировал с Владимиром Буковским ^[19] и Наумом Коржавиным ^[20], критиковал позицию Владимира Максимова и его журнал «Континент», пользовавшийся финансовой поддержкой «правого» Акселя Шпрингера.

Резюмируя, можно сказать, что в истории свободомыслия и духовного сопротивления, каким оно сложилось в нашей стране в 1960-е — 1980-е годы, имя Генриха Бёлля занимает особое, исключительное место.

Обзор «диссидентских» связей Бёлля будет неполон без имени Константина Богатырева, переводчика немецкой поэзии, в прошлом — узника Гулага. Они познакомились в Москве осенью 1966 года, переписывались и встречались каждый раз, когда Бёлль приезжал в Москву. Именно Богатырев познакомил Бёлля с А.Д. Сахаровым ^[21], судьба которого волновала немецкого писателя, неоднократно выступавшего в защиту гонимого академика ^[22]. Состоявшаяся встреча (по ряду вопросов между ними возникла дискуссия) повлекла за собой «совместное обращение в защиту Владимира Буковского, всех политзаключенных и узников психбольниц, в особенности больных и женщин» ^[23]. В своих воспоминаниях А.Д. Сахаров называет Бёлля «замечательным человеком» ^[24].

Константин Богатырев скончался в июне 1976 года после удара по голове, нанесенного ему в подъезде московского дома у дверей его квартиры. Ни исполнители преступления, ни его заказчики до настоящего времени не известны, хотя в общественном сознании утвердилось мнение, что это была своего рода «акция устрашения» со стороны КГБ. Так, вероятно, думал и Бёлль. Насильственная смерть Богатырева глубоко поразила Генриха Бёлля, откликнувшегося на это событие сочувственной и проникновенной статьей. «Он принадлежал, — пишет Бёлль о Богатыреве, — к числу наших лучших московских друзей. Он был прирожденный диссидент, один из первых, с кем я познакомился; он был таковым по своей природе, инстинктивно — задолго до того как диссидентство сложилось как движение и получило известность…» ^[25].

В этих словах Бёлль затрагивает один из аспектов российско-советской общественной жизни, тему бурных и не вполне отзвучавших дискуссий: диссидент или не диссидент? Кого можно причислить к этой группе? Углубляясь в этот вопрос, современная французская исследовательница решительно разъединяет «инакомыслящих», «кухонных» бунтарей, и «диссидентов» — людей, которые «смеют выйти на площадь». «В семидесятые и восьмидесятые годы, — сказано в ее книге, — миллионы людей в СССР думают “иначе”, чем власти, питают — одни в большей, другие в меньшей степени — сомнение, недоверие и даже враждебность по отношению к тому, что проповедует и чего требует государство. Но лишь несколько десятков из них становятся диссидентами: осмеливаются публично требовать права и свободы, которые, как написано в законах и Конституции страны и как заявляется на словах, гарантированы советским гражданам. Какие бы разговоры ни велись в послесталинскую эпоху “на кухне”, мало кто открыто отстаивал свои взгляды “на площади” — именно с тех пор противопоставление “кухни” и “площади” закрепилось в русском языке» ^[26]. Это смысловое различие сохраняется до настоящего времени. В своем недавнем интервью «Новой газете», появившемся накануне его 80-летия, Яков Гордин решительно противопоставляет оба понятия: «Я не был диссидентом, я был антисоветчиком» ^[27].

Так можно ли считать «диссидентами» Константина Богатырева, Иосифа Бродского, Ефима Эткинда, Льва Копелева? Или, скажем, Владимира Войновича, Владимира Корнилова, Бориса Биргера, друзей и знакомых Бёлля? Ведь они все были убежденными противниками советского режима, критиковали его открыто и подчас публично, подписывая, например, разного рода «протестные письма», не соблюдали «правил игры», которые навязывала Система (чтение запрещенной литературы, не санкционированные сверху встречи с иностранцами и т. п.). В то же время, это определение представляется неточным, поскольку никто из названных лиц не был участником какой-либо партии или группы, не примыкал ни к одному общественному движению и не занимался «подпольной» деятельностью. Критика советского режима не являлась их самоцелью или главным занятием; они писали прозу или стихи, переводили, творили. Вряд ли кто-то из них согласился бы с определением «диссидент». Лев Копелев, например, протестовал, когда его называли «диссидентом»; в своих письмах к Бёллю он подчас берет это слово в кавычки. Не удивительно: подобные настроения отличали в то время значительную часть критически мыслящей советской интеллигенции.

Слово «диссидентство» стало в СССР синонимом свободомыслия. Люди, открыто заявляющие о своем несогласии с действиями властей, издавна воспринимались в России как «масоны», «бунтари», «отщепенцы», представители «пятой колонны»; они становились «диссидентами» помимо собственной воли ^[28].

Конечно, в официальных советских инстанциях не слишком вдумывались в эти дефиниции; всех названных выше писателей или художников, знакомых и друзей Генриха Бёлля, власть огульно именовала то «диссидентами», то «злостными антисоветчиками». Не удивительно, что за Генрихом Бёллем — во время каждого его пребывания в СССР — велась пристальная оперативная слежка. Использовался механизм так называемого «внешнего наблюдения»; изучались письменные донесения и отчеты, поступавшие из Иностранной Комиссии Союза писателей «наверх» — в ЦК.

В середине 1990-х годов в российской печати были обнародованы документы, обнаруженные в Центре хранения современной документации. Это — важный биографический материал, своего рода «хроника» встреч и общений Генриха Бёлля, история его контактов с советской интеллигенцией. Из этих донесений можно, например, узнать, что летом 1965 года Бёлля, приехавшего в СССР с женой и двумя сыновьями, «принимали у себя на квартире Л.З. Копелев и его жена Р.Д. Орлова, Людмила Черная и ее муж Даниил Мельников, Илья Фрадкин, Е.Г. Эткинд, а также Михаил Дудин, с которым Бёлль познакомился в свой предыдущий приезд в Советский Союз». А в связи с пребыванием Бёлля в СССР в феврале-марте 1972 года подчеркивалось (в соответствующем донесении), что «успешному проведению работы с Генрихом Бёллем во многом мешает безответственное поведение члена СП Л. Копелева, который навязывал ему свою собственную программу и организовывал без ведома Союза писателей многочисленные встречи Бёлля» (названы, в частности, имена Евгении Гинзбург, Надежды Мандельштам, Бориса Биргера) ^[29].

Однако воспитательная работа с Бёллем не приносила желаемых результатов: писатель определенно тяготел к «оголтелым антисоветчикам». Это выясняется окончательно в 1974 году, когда Бёлль встречает во Франкфуртском аэропорту Солженицына и принимает его в своем доме под Кёльном. Правда, через год Бёлль снова прилетает в Москву, но стиль направленных в ЦК донесений уже не оставляет сомнений в том, что теперь власти видят в нем недруга, чуть ли не лазутчика.

«<…> Ищет встреч преимущественно с такими людьми, как Л. Копелев, А. Сахаров и им подобными, стоящими на враждебных нашей стране позициях», — сообщал «в порядке информации» В.М. Озеров, секретарь Правления СП СССР. Он же обратил внимание на то обстоятельство, что по возвращении в ФРГ Бёлль опубликовал подписанное им совместно с Сахаровым письмо руководителям Советского Союза с просьбой освободить всех политзаключенных. Слова «политических заключенных» секретарь Правления берет в кавычки и дает следующую рекомендацию: «Всем советским организациям целесообразно в отношениях с Бёллем проявлять в настоящее время холодность, критически высказываться о его недружественном поведении, указывать, что единственно правильный путь для него состоит в отказе от сотрудничества с антисоветчиками, которое бросает тень на имя писателя-гуманиста» ^[30].

Однако «писатель-гуманист» не слишком прислушивался к рекомендациям литературных чиновников и, следует отдать ему должное, никогда не заигрывал с официальной Москвой.

В конце концов, Бёлль был, как известно, на десять с лишним лет полностью отстранен от советского читателя: его прекратили переводить, публиковать, ставить на сцене и, наконец, перестали пускать в Советский Союз. Поддерживать с ним связь в те годы означало бросить вызов Системе. На это решались немногие.

Следует упомянуть о скандале, разразившемся в 1973 году вокруг публикации в «Новом мире» (№ 2—6) романа Бёлля «Групповой портрет с дамой». В тексте романа были произведены сокращения, касающиеся эротики, крепких народных выражений, изъяты пассажи, посвященные советским военнопленным, сцены, изображающие действия Красной армии в Восточной Пруссии, и т. п. ^[31] Друзья Бёлля (Копелевы, Богатырев) считали ответственной за искажение текста переводчицу романа Л. Черную (хотя она, разумеется, действовала не по своей воле). «…Можно понять переводчицу, — вспоминала Евгения Кацева, добавляя, что у советской цензуры там (т. е. в романе Бёлля. — К. А.) было к чему прицепиться» ^[32].

Константин Богатырев, сверивший оригинал с переводом, сообщил Бёллю о множественных вторжениях в его текст, «и обычно проявлявший терпимость толерантный Бёлль настолько вышел из себя, что запретил издавать его перевод отдельной книгой…» ^[33] После этого в западногерманской печати начался шум, за которым последовал другой скандал, связанный с выдворением Солженицына. Общественное мнение (германисты, издательские работники, литературные и окололитературные круги) решительно осудили переводчицу, допустившую искажения текста. «…Я чувствовала себя незаслуженно оплеванной, оболганной, несчастной, — вспоминает Л. Черная. — И ни один человек за меня не заступился. Все делали вид, будто цензуры нет, а есть только недобросовестные переводчики. И клевали меня безостановочно» ^[34].

Генрих Бёлль умер в июле 1985 года. За несколько дней до его смерти в «Литературной газете» появилось (в сокращении) «Письмо к моим сыновьям» ^[35], и об этой публикации писатель успел узнать и, конечно, порадовался наступившему перелому. Но о том, что это событие не случайность и что 1985 год окажется «переломным» для всей новейшей истории, Генрих Бёлль не мог и подозревать.

Истории взаимоотношений Бёлля с его друзьями и знакомыми в Москве, Ленинграде и Тбилиси давно бы следовало посвятить том под общим названием «Генрих Бёлль и Россия». Множество документов (писем, телеграмм, фотографий, газетных вырезок), собранных под одним переплетом, дадут возможность увидеть Генриха Бёлля во всем многообразии его личных связей с узким, но замечательным кругом московско-петербургской культурной элиты. Немецкий писатель предстает в этой ретроспекции как деятельный участник нашей литературной и общественно-политической жизни того времени. Диссидент по духу, каким он и был в Германии 1960-х — 1970-х годов, Генрих Бёлль, писатель с «живой, чуткой совестью» ^[36], чувствовал свое внутреннее родство с этим кругом и воспринимал себя — разумеется, до известной степени, — советским диссидентом и, значит, русским интеллигентом.

Примечания

^[1] Первый перевод Бёлля на русский язык (рассказ «Весьма дорогая нога») появился в 1952 г. в московском ежемесячнике под названием «В защиту мира» (1952. № 10. С. 48—50) и прошел незамеченным (автор был представлен как Генрих Болль). Затем наступил перерыв в четыре года. В 1956 г. рассказы Бёлля печатаются в журналах «Новый мир» и «Иностранная литература»; в 1957 г. выходит в свет (в русском переводе) его роман «И не сказал ни единого слова…»; предисловием к этому изданию послужила статья Л. Копелева «Писатель ищет и спрашивает», опубл. в московском журнале «Sowjetische Literatur» (1957. № 3). Библиографию русских переводов произведений Бёлля и публикаций о нем см. в кн.: Bruhn P., Glade H. Heinrich Böll in der Sowjetunion 1952—1979. Einführung in die sowjetische Böll-Rezeption und Bibliographie der in der UdSSR in russischer Sprache erschienenen Schriften von und über Heinrich Böll. Berlin: Erich Schmidt Verlag, 1980.

^[2] Копелев Л. Генрих Бёлль ищет и спрашивает // Копелев Л. Сердце всегда слева. М.: Советский писатель, 1960. С. 411—427; Копелев Л. Во имя совести // Культура и жизнь (Москва). 1962. №6. С. 27—28.

^[3] Heinrich Böll — Lew Kopelew. Briefwechsel. Mit einem Essay von Karl Schlögel. Hrsg. von Elsbeth Zylla. Göttingen: Steidl, 2011. S. 54 (далее сокращенно — Briefwechsel).

^[4] Прочитав в немецком переводе роман Трифонова «Нетерпение» (Die Ungeduld. Berlin: Volkund Welt, 1975), Бёлль откликнулся на него рецензией под названием «Die Zeitdes Zögerns» [«Время нерешительности»], опубл. в гамбургском еженедельнике «Die Zeit» (1975. № 34, 15. August. S. 33).

^[5] К ним принадлежит, например, Василий Гроссман, чей роман «Жизнь и судьба», впервые изданный в Германии Е. Эткиндом и С. Маркишем (München — Hamburg: Albrecht Knaus, 1984), Бёлль назвал «великолепной книгой» (см.: Бёлль Г. Собр. соч. в 5 Т. Т. 5. М.: Художественная литература, 1996. С. 615—624). Свой очерк, посвященный книге Гроссмана, Бёлль озаглавил «Способность скорбеть» [«Die Fähigkeit zu trauern»] — точно так же озаглавлена и книга его статей и очерков 1983—1985 гг. (Göttingen: Lamuv, 1986).

^[6] История знакомства и дружбы Бёлля с Копелевыми подробно изложена в кн.: Копелев Л., Орлова Р. Мы жили в Москве. 1956—1980. Ann Arbor: Ardis, 1987; М.: Книга, 1989.

^[7] «С диссидентами было тогда как с грибами, — язвительно вспоминает переводчица Л.Б. Черная: — не поймешь, где съедобный гриб, где ядовитый» (Черная Л. Косой дождь. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 376).

^[8] Биргеру и его творчеству Бёлль посвятит позднее статью, опубликованную как вступление к каталогу выставки работ художника (1975). «Картины Бориса Биргера, — пишет Бёлль, — я увидел впервые двенадцать лет назад в крошечной и мрачной мастерской на окраине Москвы <…> Позже я увидел его портреты, и прежде всего великолепный портрет Н.Я. Мандельштам; я уверен, что этот портрет войдет в историю советской живописи» (Цит. по: Киселев М., Шумяцкий Б. Сам себе Биргер. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 170).

^[9] Этот перечень можно продолжить: Л.А. Зонина, переводчица с французского, знакомая Ж.П. Сартра; В.В. Иванов, известный впоследствии лингвист, филолог и культуролог; испанист Л.С. Осповат; и др.

^[10] Бёлль Г. Письма к В.Г. Адмони (1963—1980) / Вступ., перевод и примеч. К. Азадовского // Всемирное слово (Санкт-Петербург). 1999. № 12. С. 63.

^[11] Насыщена сексом (англ.).

^[12] Бёлль Г. Письма к В.Г. Адмони (1963—1980). С. 64.

^[13] Новый мир. 1964. № 12. С. 245—249. В своих воспоминаниях Адмони рассказывает: «…Я написал для журнала “Новый мир” статью о романе Бёлля “Глазами клоуна”. Потому что эта книга показалась мне главной среди всех его книг. И очень близкой нам, нашему собственному существованию. Ведь в этом романе сказалась — хотя и в гротескной, парадоксальной форме — та позиция человека ХХ века, которую мы сами, Тамара (имеется в виду Т.И. Сильман. — К. А.) для себя когда-то избрали и которой пытались следовать в нашей тягостной жизни. Это — позиция человека, для которого важным и самым решающим в жизни является голос его души — вопреки всему. Пусть у нас внутренняя сила души сочеталась с выполнением положенного ритуала официальных форм существования, а наша свобода была тайной, между тем как герой Бёлля проявляет свой протест вовне. Все равно: тут было подлинное, хотя и потаенное сходство» (Сильман Т., Адмони В. Мы вспоминаем. Роман. СПб.: Композитор, 1993. С. 409).

^[14] См.: Орлова Р. Генрих Бёлль — путешествие в Петербург Достоевского // Советский экран. 1966. № 23. С. 20—21.

^[15] Микола (Николай Алексеевич) Лукаш (1919—1988), украинский переводчик, литературовед, правозащитник.

^[16] Григорий (Григорий Порфирьевич) Кочур (1908—1994), украинский поэт, переводчик, правозащитник. С 1943 по 1953 гг. — в Гулаге. В 1973 г. исключен из Союза писателей.

^[17] Имеется в виду присоединение СССР в июне 1973 года к Всемирной конвенции по авторскому праву, что в советских условиях способствовало усилению государственного контроля над печатным словом.

^[18] Briefwechsel. S. 231.

^[19] В 1983 г. Бёлль откликнулся на книгу Буковского «Dieser stechende Schmerz der Freiheit» («Эта острая боль свободы») (Stuttgart: Seewald, 1983) полемической статьей «О Владимире Буковском» (см.: Бёлль Г. Собр. соч.: в 5 Т. Т. 5. С. 606—615). На русском языке эта книга Буковского издавалась под заголовком «Письма русского путешественника» (1-е изд.: Нью-Йорк: Chalidze Publications, 1981; 2-е: М.: НИИО «Демократическая Россия», 1990; 3-е — СПб.: Нестор, 2008).

^[20] Статья Н. Коржавина «За чей счет?» появилась в мюнхенском русскоязычном журнале «Страна и мир» (1984. № 1. С. 45—59). Там же (С. 60—64) был помещен и ответ Бёлля с комментарием Кронида Любарского «Стена, которая не должна нас разделять» (С. 64—70).

^[21] В своей мемуарной книге А.Д. Сахаров вспоминает о том, как летом 1975 года к нему на дачу приехали К. Богатырев и Б. Биргер, а с ними — Г. Бёлль с женой (см.: Сахаров А.Д. Воспоминания.: в 2 т. Т. 1. М.: Права человека, 1996. С. 595).

^[22] Генрих Бёлль — автор предисловия к немецкому изданию так называемого «Сахаровского сборника», составленного в 1981 г. (к 60-летию Андрея Дмитриевича) А. Бабенышевым и другими московскими правозащитниками. Первое русское издание появилось в самиздате; второе, дополненное и подготовленное в 1991 г. издательством «Книга», не состоялось (издательство прекратило свое существование); третье было осуществлено в 2011 г. (издательство Российского гос. гуманитарного ун-та).

^[23] Сахаров А.Д. Воспоминания.: в 2 т. Т. 1. С. 596.

^[24] Там же.

^[25] Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1976. №160, 23. Juli. S. 25. На эту статью Бёлля последовал протестующий отклик с советской стороны, подписанный Ю.Н. Верченко, оргсекретарем правления Союза советских писателей, и опубликованный в той же франкфуртской газете (1976. №201, 9. September. S. 17), что повлекло за собой через несколько дней иронический комментарий одного из издателей газеты Й.Г. Райсмюллера (№204, 13. September): «В память о Богатыреве» называется также печатное выступление Бёлля, вызванное хулиганскими действиями советских органов в отношении Сахарова и его семьи (впервые: Die Zeit. 1979. № 9, 2. Februar. S. 1, под заголовком: «Остановите “шпану”. Призыв»).

^[26] Вессье С. За нашу и вашу свободу! Диссидентское движение в России. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 11.

^[27] Новая газета (Санкт-Петербург). 2015. № 94, 21 декабря. С. 23.

^[28] «Диссидент поневоле» («Dissident wider Willen») — так назвала свой некролог, посвященный Эткинду, швейцарская писательница Ильма Ракуза (Die Zeit (Hamburg). 1999. № 49, 2. Dezember. S. 48).

^[29] Земляной С. Групповой портрет с литератором. Из истории частных поездок Генриха Бёлля в СССР // Сегодня. 1995. № 71, 18 апреля. С. 9.

^[30] Там же. См. также: Земляной С. «Целесообразно проявлять холодность». Генрих Бёлль под надзором советских писателей // Политический журнал (Москва). 2005. № 23 (74), 27 июня. С. 78—81.

^[31] См.: Glade H., Bogatyrev K. The Soviet Version of Heinrich Böll’s «Gruppenbild mit Dame»: The Translator as Censor // University of Dayton Review. 1975. February. P. 51—56.

^[32] Кацева Е. Мой личный военный трофей. Повесть о жизни. М.: Издательство Радуга, 2002. С. 159.

^[33] Там же.

^[34] Черная Л. Косой дождь. С. 479. Изложение событий в этой мемуарной книге представляется местами явно тенденциозным.

^[35] Бёлль Г. Письмо к моим сыновьям или Четыре велосипеда // Литературная газета. 1985. № 27, 3 июля. С. 15 (пер. Е. Кацевой).

^[36] Копелев Л. Во имя совести // Культура и жизнь. 1962. № 6. С. 28.

Понравился материал? Помоги сайту!