«Дайте нам спокойно умереть!»

«Темур Чхеидзе покидает БДТ».
«Темур Чхеидзе по-прежнему возглавляет БДТ».
«Темур Чхеидзе покидает БДТ».
«В БДТ имени Товстоногова состоялась премьера спектакля…»
«По слухам, пост художественного руководителя БДТ может быть предложен Олегу Басилашвили…»
«…Светлане Крючковой…»
«…Рудольфу Фурманову…»
«…Константину Хабенскому…»
«Национальный комитет по празднованию 60-летия Владимира Путина предложил министру культуры РФ назначить художественным руководителем БДТ Жерара Депардье».
«Темур Чхеидзе объявил труппе БДТ о своей отставке с помощью телемоста Санкт-Петербург — Москва — Тбилиси».

Что из вышеперечисленного является сенсацией? Событием? (Уж точно не премьера, это ясно.) Ну хотя бы новостью? Так, а кроме телемоста? Что должно произойти в легендарном театре, ранее известном как храм ленинградской интеллигенции, чтобы представители этой самой интеллигенции хоть на секунду встрепенулись и перестали обреченно кивать с монотонностью меланхоличного ослика — дескать, «ну да, ну да, этого следовало ожидать, а как же»? Но, быть может, так и надо — в суете пошловатых театральных будней БДТ имени Товстоногова сохраняет аристократическую невозмутимость, щеголяет благородством старой закалки? Мужественно служит высоким образчиком русского психологического театра, снисходительно — если не брезгливо — пропускающего одну модную волну за другой? Может быть, академическому театру и не нужны никакие «события»?

Собственно, главное событие (строго по школе) в БДТ уже произошло. В 1989 году умер Георгий Товстоногов. За прошедшие двадцать с лишним лет (первые годы для всего петербургского театра были названы «посттовстоноговским десятилетием») в БДТ случилось много всякого, в том числе существенного, содержательного, — но ничего судьбоносного. Словно панихида по почившему титану все еще продолжается. Начертав на своих знаменах «Преемственность и Традиция» (хорошо хоть не «стабильность», хотя суть та же), БДТ решил ни в каких боях (ни политических, ни эстетических) не участвовать, а мирно отсидеться в глубоком тылу.

Сначала им сочувствовали (горе-то было и вправду большое, всеобщее), потом несмело, «одним смеясь, другим кручинясь оком», восхищались героизмом Кирилла Лаврова и радовались назначению Темура Чхеидзе. Вернее, так: с воодушевлением и надеждой приняли известие о том, что Темур Чхеидзе, весьма ценимый самим Товстоноговым при жизни, далеко не сразу, а после приличествующих случаю уговоров дал согласие стать сначала главным режиссером БДТ (при общем художественном руководстве Кирилла Лаврова), а затем и худруком театра. Уф. Кажется, я не пропустила ни одного положенного пируэта и реверанса. Потому что тут ведь дело тонкое: пропустишь «воодушевление» там или «героизм» — и все. Не тот сюжет. Новейшая история БДТ, если не принимать во внимание сверхчувствительность театра к малейшим сомнениям по поводу запредельной высоты его миссии по охране товстоноговского наследия (какие бы причудливые и инородные вкрапления ни были впоследствии туда включены), попросту не существует.

Задуманный еще при Товстоногове (а как же!) дебютный «Коварство и любовь» Чхеидзе оказался и впрямь впечатляющей удачей. Геометрия мизансцен вкупе с суховатой элегантностью актерской манеры внушали почтение к режиссерскому стилю. Романтизму было нанесено несколько чувствительных уколов, дуэль с Шиллером затевалась не на шутку. Последующие работы Темура Чхеидзе в БДТ столь безоговорочного одобрения уже не находили, хотя практически каждая из них была и серьезна, и солидна («Борис Годунов» и «Макбет», к примеру). Не то чтобы «счастье отвернулось», просто театр приучался существовать, не заботясь о счастье. Лишь о покое, но уж о нем — всенепременно. (О воле речь впереди.) Такая эмоциональная аскеза театральному искусству в общем-то противопоказана, но тогда об этом предпочитали не думать. Когда через много лет Чхеидзе, уже в статусе худрука, вновь решит ставить в БДТ Шиллера — сначала «Марию Стюарт», потом «Дона Карлоса», — все это будет, конечно же, «знаковым» и вовсе не бессмысленным, однако архаичным даже по самым щадящим, академическим, меркам.

Может быть, академическому театру и не нужны никакие «события»?

Нельзя сказать, что театр не пытался как-нибудь эдак взбодриться и даже несколько воспарить. БДТ едва не удалось «переменить участь» благодаря приходу Адольфа Шапиро — но затеянный в труппе скандал свел усилия режиссера на нет: рубеж веков театр встретил в убеждении, что спасение — в бенефисных выходах старой «товстоноговской гвардии», желательно — сольных. Новый век для театра так пока и не начался. Вздор, успеется.

«Старая гвардия» таяла на глазах. Озвученный одним из «отцов-основателей» трагический девиз «Дайте нам спокойно умереть!» по-человечески вызывал глубокое сочувствие, однако вскоре окончательно занял место художественной программы. Судьба БДТ была решена.

Толком так и не сложился альянс с Григорием Дитятковским: академизму тот был не чужд, хотя то и дело приправлял его толикой поэтического вольномыслия. После «Федры», стриндберговского «Отца» и «Двенадцатой ночи» (разной степени успешности) ему было сделано предложение, от которого режиссер счел в конце концов необходимым отказаться, и главрежем театра он так и не стал. Его последующие спектакли на этой сцене были откровенными провалами.

Не поддаваясь на смехотворные провокации энтузиастов, пытающихся побудить театр к радикальным действиям, решительным поступкам, нестандартным ходам и даже — о ужас! — к приглашению молодых режиссеров, БДТ становился все осторожнее. Выбирая такой репертуар и таких постановщиков, при которых можно было бы гарантированно «умереть спокойно». Без вариантов. «Годить» в БДТ начали еще тогда, когда вокруг об этом и не помышляли. За предсказаниями дальнейшей судьбы далеко идти не пришлось: второй закон термодинамики в театре, поставившем стоппардовскую «Аркадию», был хорошо известен. В замкнутой системе энтропия только накапливалась.

БДТ уже не имел художественной и административной воли, чтобы сохранять в репертуаре значимые спектакли (важные с точки зрения драматургии или режиссуры). Момент для всего драматического театра в стране был непростой, «стихийный» состав зрительного зала мог свести на нет любые попытки серьезного театра. Противостоять этой мелкобуржуазной стихии (Товстоногов, кстати, все понимал про «гостинодворцев»), настаивать на своем ни сил, ни особого желания, похоже, не было. Пустеющие залы, болезни пожилых ведущих артистов или просто не вполне комфортный способ существования в чужой эстетике (опыт приглашения и скорого забвения «Жоржа Дандена» Жака Лассаля весьма красноречив) заставляли исчезнуть из афиши «Федру», «Двенадцатую ночь», «Копенгаген», «Лес», «Костюмера», «Месяц в деревне» и так далее. А сколько худосочных, необязательных, заведомо нежизнеспособных спектаклей сошло со сцены за эти годы, едва мелькнув!

«Годить» в БДТ начали еще тогда, когда вокруг об этом и не помышляли.

Интересно, что сам Темур Чхеидзе никого не пытался ввести в заблуждение относительно своих эстетических и мировоззренческих приоритетов. Так уж получилось, что либо главной, либо побочной темой в его спектаклях стало противостояние молодости и старости (безуспешно выдаваемой за зрелость). Старость изначально была права, молодость — виновна. Определеннее всего эта тема звучала в петербургской «Антигоне», но она присутствовала и в «Салемских колдуньях», и в «Любви под вязами», и в «Доме, где разбиваются сердца», и уж, конечно, в «Доне Карлосе». У молодых бунтарей (а в БДТ само понятие молодости весьма растяжимо) не было ни единого шанса. Их здесь априори считали легковесными и неспособными как следует служить идее «сохранения наследия». Ни на сцене — ни в репзале. Дуэль театра с Шиллером (а в его лице со всеми «молодыми людьми, впоследствии разбойниками») и впрямь оказалась кровавой: серьезные раны получили оба дуэлянта.

Заявив при уходе, что в охлаждении критики и спонсоров к театру он винит самого себя, Чхеидзе был прав лишь отчасти. Разумеется, кто, как не худрук, отвечает за состояние дел в театре? Но приведшие театр на грань развала ритуальные камлания по поводу «товстоноговских традиций» (ставших достоянием великой истории — уже именно истории) — это отнюдь не изобретение, не инициатива и даже не прерогатива бывшего руководителя театра. Внутри и вокруг театра давно уже собралась своя «кабала святош», возможно, даже не поддающаяся персонификации. Некоторые простодушные зрители до сих пор благодарят БДТ за спектакли режиссера Николая Пинигина, «высоко вздымающие знамя товстоноговского театра». Стало быть, не видят особой разницы между великими «Мещанами» и какой-нибудь убогой «Ночью перед Рождеством» (с дикими колядками, козой и, натурально, ряженным в еврея чертом). Но то, что дозволено простецам, должно быть немыслимо для профессионалов. А между тем делать вид, что в БДТ по-прежнему все в порядке, старались и самые чуткие и тонкие знатоки товстоноговского театра.

В какой момент благородный консерватизм обернулся самопародией, а пресловутое «сохранение товстоноговских традиций» стало звучать оскорбительно по отношению к памяти мастера? Не вдруг, разумеется. Но ровно с того момента, когда «сохранение» стало принципиальнее развития. Когда превыше всего стала цениться потенциальная безвредность. В кандидатах на право постановки спектакля БДТ обычно рылся так долго (исследуя каждого на предмет эстетической благонадежности), что время было безвозвратно упущено и либо потенциальный кандидат был уже занят, либо был Робертом Стуруа (который из Петербурга неуклонно сбегал), либо давно утрачивал творческую форму, либо — даже появившись и поставив пару спектаклей — уже не мог кардинально повлиять на творческое состояние театра.

Превыше всего стала цениться потенциальная безвредность.

В итоге в БДТ все чаще ставили режиссеры, чьих фамилий теперь уже никто и не вспомнит. Не случайно «разборчивая невеста» отдалась в конце концов господам Пинигину и Максимову (и — единожды — Яшину, ибо богатым опытом Театра имени Гоголя, видимо, было просто необходимо воспользоваться). То есть режиссерам, у которых амбиции, вкус и дарование отсутствовали в равной пропорции. Что и являлось залогом того, что в БДТ той поры именовали «гармонией». Все они рано или поздно исчезли из театра. Оставив, впрочем, после себя крайне неприятный след — в виде растренированной и дезориентированной труппы, привыкшей работать едва ли не вполсилы и считать провинциальную посредственность художественным достижением. Та ли это «высокая культура БДТ», о сохранении которой как о главном достижении Темура Чхеидзе на посту худрука сейчас принято говорить, — давайте сделаем вид, что вопрос этот открыт.

Доохранялись до того, что светом в окошке товстоноговского театра в самое последнее время оказались режиссеры Бубень, Тростянецкий и Прикотенко. Постановщики, конечно, классом выше Пинигина с Максимовым, но избавить БДТ от затяжной системной депрессии они не способны ни каждый по отдельности, ни все вместе. Бубень и Тростянецкий, напрягая все свои творческие силы, возвращают театр к провинциальной эстетике 70-х годов прошлого века, а относительно молодой Прикотенко либо откровенно подавлен величием старшего поколения мастеров (на основной сцене), либо слишком полагается на профессионализм мастеров следующего поколения (таких, как приглашенная Ксения Раппопорт) и, кажется, вовсе не заботится о художественной целостности спектакля (на Новой сцене БДТ).

В итоге в последних спектаклях БДТ (с необъяснимыми репертуарными названиями) артисты играют в залихватски-антрепризной манере, на сцене выглядят в лучшем случае растерянными, в худшем — подавленными, но честно продолжают наигрывать, утрировать оценки и форсировать звук. Выпущенный Чхеидзе совсем недавно «Метод Гронхольма» от приснопамятных пинигинских спектаклей попросту неотличим. БДТ продолжают награждать петербургскими «Золотыми софитами» («Время женщин» Тростянецкого, опоздавшее лет на сорок), театр по-прежнему надеется вовремя въехать в отремонтированное здание на Фонтанке, никому не известный молодой режиссер ставит никому не известную современную пьесу в Каменноостровском театре (это рядом с парком, но страшно далеко от театральных маршрутов) — нет, привычного покоя все это не нарушает.

Его могли бы, кажется, нарушить уход Темура Чхеидзе и некоторые волнения по поводу возможного преемника на его посту. Но тоже нет — все ведь прекрасно понимают, что в современной ситуации (и политической, и внутритеатральной) на по-настоящему решительный шаг никто не пойдет. А это означает, что кто бы ни пришел в БДТ в качестве нового художественного руководителя, ему предстоит заниматься все тем же: «сохранять традиции великого товстоноговского театра». Теперь уже вместе со всей той театральной пылью, что накопилась за прошедшие двадцать с лишним лет. Хотя всегда остается крошечный шанс на то, что в театр придет настоящий творческий лидер. Который будет способен извлечь из «культуры БДТ» хотя бы немного целебного пенициллина.

Понравился материал? Помоги сайту!