Наш театральный «талибан»

С российской культурой случилось страшное — 2014 год объявили Годом культуры. Но нечто еще более страшное случилось с российским театром. Им заинтересовались властная вертикаль и даже — господи, это явь или сон? — центральное ТВ.

Совсем недавно казалось, что фигура театрального режиссера для аналитических программ главных российских каналов представляет интерес не больший, чем фигура руководителя кружка по изготовлению макраме. И вдруг о скромных служителях Мельпомены вспомнили заслуженные труженики голубого экрана — Дмитрий Киселев в «Вестях недели», Алексей Пушков в «Постскриптуме». И где-то еще на Пятом канале тоже вспомнили. И теперь буквально все жители страны знают: актуальнейшие проблемы современной России — это не падающий рубль и растущие цены ЖКХ, а установление границ сценической интерпретации классики и возможность театрального эксперимента за государственный счет. Остальные вопросы мы более или менее решили. Осталось разобраться с этими — и заживем!

Даже президент Путин уже в курсе: границы интерпретации до сих пор, черт побери, не очерчены. О непорядке на культурном фронте Верховному главнокомандующему рассказали сами деятели культуры в ходе широко освещенной в СМИ встречи в городе Пскове. Вот, например, — сообщили президенту — чтобы далеко не ходить, в псковском Театре им. Пушкина недавно назначенный худрук Василий Сенин совершенно возмутительным образом поставил «Графа Нулина», а ведь это может впрямую отразиться на нравственном состоянии общества… Президент задумался.

К актуальному разговору о правах и обязанностях режиссеров присоединились и лучшие мыслители России: недавняя передовица в г. «Культура», посвященная вреду либерастической заразы вообще, в основном повествует именно о деятелях отечественной сцены.

Стоит, что и говорить, порадоваться, что из всех искусств для нас важнейшим вдруг опять оказался театр. Этим в немалой степени мы обязаны самому театру, вышедшему из состояния социальной апатии, а кое-где и вовсе заступившему на территорию совриска. Долгое время наша сцена была исключительно местом:

— респектабельного буржуазного отдыха;
— благочинного воспроизводства разнообразных традиций;
— домашних интеллигентских радостей;
— в идеальном случае — поиска нового театрального языка.

И вдруг выяснилось, что театр может быть еще и провокационным, и острым, и взрывоопасным. Что он может попадать в самые болевые точки общества, причем не только на крохотной сцене «Театра.doc» и чуть менее крохотной сцене «Практики», но и на большой, еще недавно академической, сцене МХТ. Недавно возникший «Гоголь-центр» недвусмысленно обозначил свою преемственность с ранней Таганкой. А «Идеальный муж» и «Карамазовы» Константина Богомолова взбудоражили даже тех, кто давно уже забыл, зачем они вообще нужны — режиссеры эти с их спектаклями. И стало казаться, что вот-вот мы вернемся в те времена, когда прогрессивный театр был субститутом свободных СМИ и главной отдушиной оппозиционно настроенной интеллигенции, а власть в лице управлений культуры устанавливала в нем пресловутые границы интерпретаций.

Но что-то не работает в этой старой схеме. Прямо-таки категорически не работает. Водораздел давно уже не проходит по линии общество — власть. Он проходит по самому предельно наэлектризованному обществу, в котором предметом ожесточенной дискуссии становится буквально все — Pussy Riot, майдан, Олимпиада… И даже поверхностный анализ этих бесконечных споров, переместившихся с кухонь на страницы социальных сетей, позволяет понять: в российском электорате, причем буквально во всех его сегментах, сейчас как никогда силен запрос на консервативные ценности. В том числе и на консерватизм театральный.

Ведь, если задуматься, в передаче главного монстра российского ТВ Дмитрия Киселева, обозначившей круг театральных супостатов (Серебренников, Богомолов, «Практика», эксперименты всякие нехорошие), не прозвучало ничего такого, чего я время от времени не слышала бы из уст милейших театроведов, обаятельных артистов столичных и провинциальных театров, представителей академической театральной науки и критиков вполне себе прогрессивных изданий. Не всех, разумеется, но многих, ох, многих…

Путину, слава тебе господи, пока более или менее все равно, как там интерпретируют «Графа Нулина», но театральной «кабале святош» это глубоко небезразлично. В театральных вузах вы найдете сейчас куда больше противников новой режиссуры, чем среди работников Минкульта.

Взрывоопасный театр вызывает чудовищное раздражение в первую очередь у самого театрального комьюнити: всякая провокативность считается в нем чем-то глубоко неприличным и воспринимается исключительно как самопиар.

В общем, с какой стороны ни погляди, отрадная для интеллигентского глаза картина противостояния свободолюбивого театра и душащей незалежную театральную мысль власти дает сбои. Более того, до недавнего времени единственным надежным защитником от театрального и околотеатрального «талибана» была, как ни парадоксально, сама власть.

Даже президент Путин уже в курсе: границы интерпретации до сих пор, черт побери, не очерчены.

Пока питерские «казаки», узнав о приезде в их город спектакля Томаса Остермайера «Смерть в Венеции», подбрасывали в театр Льва Додина свиную голову и расписывали его стены антисемитскими лозунгами, муниципалитет Петербурга строил тому же Додину новое театральное здание (лучше поздно, чем никогда). Эта же реакционная, как принято считать, городская власть и выделила Додину деньги на проведение международного фестиваля, на который приехал как раз спектакль Остермайера.

Супостата Василия Сенина, не только поглумившегося над «Графом Нулиным», но и проведшего в городе очень удачный Пушкинский фестиваль, поддерживает как раз местный губернатор. Зато смертельно ненавидят некоторые представители псковского театрального сообщества. Так ненавидят, что шлют письма с угрозами подрезать язык («Читай внимательно, мозгляк!») и пишут на стенах окрестных зданий: «Пушкина верни!» Письма подписывают сдержанно: «Скобари».

Письмами со стороны обеспокоенной общественности завален и МХТ. Олег Табаков достойно (так, что прямо-таки хочется снять шляпу!) выдерживает прессинг в связи со спектаклями Константина Богомолова, но есть твердое ощущение, что кампанию против МХТ развернули не Кремль и не Минкульт, а отдельные представители все того же театрального сообщества, давно мечтающие прибрать к рукам главный театр страны.

«Гоголь-центр» возник, как известно, по инициативе нынешнего главы Департамента культуры Москвы Сергея Капкова. Но обвинения в выделении госфинансирования на «сомнительные театральные эксперименты» Серебренникова звучали не из уст мэрии или городской думы, а из уст самих театральных деятелей, воспринимающих любое реформаторское телодвижение как покушение на вековые устои культуры. А еще — вот ведь какая загогулина — со стороны оппозиционных изданий, свято уверенных, что нет зла аще не от власти.

Эта ненависть к власти при остром запросе на консервативные ценности — то, что принципиально отличает нынешнее время от милого, старого, мимимишного застоя, где жизнь казалась черно-белой (вот тут хорошие мы, а там плохие они), где на кухнях жаждали либеральных свобод, где диссиденты не любили маразмирущее Политбюро, но зато любили показывающих ему фиги в кармане прогрессивных художников.

«Мы горячо протестуем против политики единороссов Мединского и Капкова, против отвратительных институций вроде “Гоголь-центра” и “Школы театрального лидера”, против засилья “Театра.doc”, против коллективного Жолдака—Богомолова, против надругательств над Пушкиным и контрактной системы» — так примерно можно сформулировать совокупные протестные настроения театрального сообщества.

И самое страшное случится, если власть в рамках закручивания гаек в СМИ, в политике, в экономике удовлетворит запрос на консерватизм еще и в сфере культуры. Нарушит нейтралитет и перейдет на сторону «талибана». Тогда культуре и особенно впрямую зависящему от госдотаций театру грозит нечто похуже застоя. Им грозит тотальный крах.

Самое печальное, что случится он в тот момент, когда российский театр переживает подлинный расцвет. Такой оживленной театральной жизни я, ей-богу, не припомню за последние двадцать лет. В ней есть все — и Малый театр, незыблемо охраняющий свои традиции, и Александринка, ищущая новые формы и прирастающая новыми площадями, и «Мастерская Фоменко», вдруг обретшая в этом сезоне новое дыхание, и Театр Вахтангова, недавно покоривший «Евгением Онегиным» Париж, и «Гоголь-центр» с «Театром.doc», и Жолдак с Богомоловым.

Этот театральный расцвет стал возможен именно потому, что государство до недавнего времени не волновалось по поводу границ сценических интерпретаций, не устанавливало рамок театрального эксперимента, позволяло театру быть не только развлекательным или благочинным, но и провокативным, и смелым, и злым, сквозь пальцы смотрело на сценическое разоблачение национальных мифов. На самокритику решается только великая страна, патриотический раж — удел заштатной и закомплексованной провинции.

Будет печально, если это все вдруг разом закончится.

У нас была когда-то фундаментальная наука. Теперь от нее остались рожки да ножки. Как и почему это случилось — отдельный разговор. Но факт остается фактом: была — и почти не стало. Так вот, у нас сейчас есть удивительно интересный, разнообразный и конкурентоспособный театр. Его можно уничтожить, а можно сохранить. Ну, например, для того, чтобы было о чем рассказать миру на открытии какой-нибудь будущей Олимпиады.

Понравился материал? Помоги сайту!