«Как в крестьянской семье: работаешь — получишь»

Этот разговор состоялся еще до того, как стало известно, что Театр новой пьесы — столичный филиал легендарного екатеринбургского Коляда-театра — лишился площадки. В минувший понедельник Мосимущество потребовало освободить помещение Театра труда на Петровке, у которого подопечные Николая Коляды планировали арендовать сцену. Теперь они заняты поисками новой площадки в Москве, а в текущей афише Театра новой пьесы значится лишь трехдневный марафон-открытие — в пятницу, 20 октября, он стартует спектаклем «Старая зайчиха».

— Коля, Москва замерла в напряженном ожидании…

— Я даже боюсь, настолько все удачно складывается. Вот официально оформили юридические документы, это теперь называется «Некоммерческое партнерство “Коляда-театр в Москве”».

— Можно по порядку?

— С чего все началось… У меня в труппе был артист Олег Билик — очень хороший, окончивший Щепкинское училище, играл главные роли. Потом по семейным обстоятельствам он переехал в Москву и стал работать больничным клоуном. Когда мы были на гастролях в Москве, он пришел ко мне с предложением сделать Коляда-театр в Москве. Придумали следующее: есть уральская школа, довольно большой пласт в современной российской драматургии, и есть очень много совершенно неизвестных молодых драматургов. Повезло ведь единицам: Васьковской, Батуриной, Пулинович. Давно известны Богаев и Сигарев. Наше дело такое — в нужное время оказаться в нужном месте. А кому-то из моих студентов пока не повезло, хотя они не менее талантливы, просто нужен толчок, открытие в Москве. Если ты не засветился в столице — никто тебя не знает. Я начал писать в 1987 году, два года спустя мою пьесу «Игра в фанты» играли почти в ста театрах России. Но только когда Галина Волчек поставила «Мурлин Мурло» в «Современнике», я стал по-настоящему известен. Так уж в России заведено. Я как учитель должен помочь своим ученикам, и эта идея мне кажется очень красивой и благородной — хочу обратить внимание на уральскую драматургию.

— Идея отличная, а главное, что она идет в противовес нашей чудовищной централизации. Мы привыкли, что все самое главное приходит в регионы из Москвы, а тут — ровно наоборот. Что дальше?

— Полгода мы искали помещение, и вдруг нашелся Театр труда, он на Петровке, в самом центре, на одной линии с Большим театром. Продюсер Лена Лазко предложила нам право первой ночи, хотя там многие хотели играть.

— А в чьей собственности здание?

— Видимо, в частной, и мы будем с ней платить арендную плату пополам.

— Как будет формироваться репертуар театра?

— Будут спектакли, будут читки пьес — победителей конкурса «Евразия», будут презентации, будет «Суп-театр» (визитная карточка Коляда-театра — перед началом спектаклей Николай Коляда угощает зрителей собственноручно сваренным супом и рассказывает о новостях театра. — Ред.) — все как у меня в театре. При этом мы не будем бояться ставить и классическую драматургию, и прозу; естественно, это будут инсценировки. Сюда каждый месяц будет приезжать Коляда-театр с маленькими спектаклями. Я сам буду приезжать в Москву на пять-десять дней в месяц, а большую часть времени, конечно, руководить из Екатеринбурга. Называться это будет «Театр новых пьес». Лена Лазко меня торопит: когда уже вы приедете и начнете? Я посмотрел их репертуар, там идут пьесы с производственной тематикой. Их поддерживают какие-то концерны, заводы. То есть концепция этого театра — пьесы о рабочем классе. Поэтому, собственно, и называется «Театр труда». Но я так думаю, что труд — это широкое понятие, в моих пьесах люди тоже не бездельничают.

— Как собиралась труппа?

— В Москве я провел кастинг. На него прибежало триста человек. С каждым говорил по три-четыре минуты, каждый просился очень. Мне потом сказали, что в Москве — сорок тысяч безработных артистов, и они все бегают: свадьбы-похороны, больничные клоуны, массовка на телевидении и все такое. Лишь бы в Москве сидеть. Я выбрал тридцать восемь артистов.

— Они будут получать зарплату?

— Да. У них будет очень маленькая зарплата. Сначала.

— То есть все так же, как и у тебя в театре: что заработаете, то и получите?

— Только так. Когда мы начинали, у артистов была зарплата 500 рублей. Билет в театр стоил 50 рублей. Сейчас они получают 30, 40, 50 тысяч в месяц, а билет в театр стоит 1200 рублей.

— А команда будет большая? Кто кроме Олега Билика?

— На кастинг пришли не только артисты, но и администраторы, продюсеры — все хотят работать с Колядой. Главное — начать. К этому проекту такой большой интерес, что если мы станем играть спектакли каждый день, то артисты будут получать очень приличную зарплату. Коляда всегда заплатит. Как в крестьянской семье: работаешь — получишь.

— То есть ты уже все прикинул-раскинул?

— Конечно! Смотри: август называют мертвым сезоном — жарища, период отпусков. А мы в этом месяце сыграли в Екатеринбурге семьдесят пять спектаклей с аншлагами, залы битком. Причем именно в августе у нас в театре очень много иностранцев — из Америки, из Израиля, из Европы. Приезжают домой погостить — идут к нам.

Ну как там свиньи, живы? Куры поели? Как там, на покосе-то? Нормально все? Ну и слава Богу…

— Так вы же — главная театральная достопримечательность Екатеринбурга…

— Я спрашивал: как вы узнали о нашем театре? Те, кто в гостинице живет, отвечают: нам на ресепшен сказали — Ганина Яма и Коляда-театр. А в этих гостиницах даже нет листовок с нашим репертуаром. Возвращаясь к московскому театру: я уверен, что там тоже будет полный зал. Он небольшой, восемьдесят мест, но можно играть спектакли утром, днем и вечером.

— Ты прямо как Валерий Гергиев, который иногда дает со своим оркестром по три концерта в день, да еще и в разных областных центрах… Когда открываетесь?

— В конце октября. Сейчас составляется репертуар. Как часто мы будем играть, пока не знаю, потому что там остаются в репертуаре три прежних спектакля. Причем нам дают и субботу, и воскресенье. Это очень здорово.

— Открытие торжественное будет? С красными ленточками?

— Звезд позовем всяких разных — что уж, Маковецкий не придет? Ахеджакова, может, и не явится, но все мои друганы, знаменитые московские артисты, которые играли в моих пьесах, думаю, придут. Максакову хочу позвать.

— Коля, вот ты регулярно пишешь пьесы — сколько, кстати, уже написано?

— Сто двадцать пять.

— А еще спектакли ставишь, в спектаклях играешь, театром руководишь, в Театральном институте преподаешь, фестиваль проводишь… Не устал?

— Я тебе правду скажу, от чего я устал. Вот сижу и думаю: почему мне никто не помогает, екарный бабай! Может, у меня действительно отвратительный характер? Вроде я добрый. Могут сказать: ну вот театр дали. А вообще-то мы его заработали. Мы объехали весь мир. Из своей деревянной избушки мы прославили Екатеринбург. Так что мы заслужили этот бывший кинотеатр с сырым подвалом, где дышать невозможно, где мужская и женская гримуборные вместе, если уж на то пошло! Ты пойми, я не жалуюсь. Я помню, в детстве, мама уйдет на работу, я пол вымою, всю посуду вымою, все поглажу, почищу. Она приходит и говорит: сынок, какой ты у меня молодец! И мне больше ничего не надо!

— Да неужели тебя никто не хвалит сейчас? Ну кто еще должен это сделать?

— Я не знаю — кто. Но если бы это было почаще! А то все время ругают: будь ты проклят, Коляда!

— Да ты меньше Фейсбук читай! В декабре у тебя серьезная дата. Наверное, можно подводить итоги твоих колоссальных усилий — и если не успокаиваться, то хотя бы концентрироваться исключительно на творчестве. А вместо этого ты театр в Москве открываешь — откуда энергия, силы?

— Слушай, то, что нравится, сил не отнимает, а только дает. Сегодня вот у меня была репетиция с молодыми артистами, отрабатывал с ними каждое движение, каждый взмах ресниц, каждый поворот — а мне вообще-то скоро шестьдесят лет! И ничего, нормально. Три часа побегал — и хорошо себя чувствую. Мне это в радость. Они пришли из Театрального института, но я их научу чему-то новому. Коляда-языку научу. Шесть человек я взял в этом году в театр, даже одного поляка — обещаю тебе: через год мы их не узнаем.

Семьдесят пять спектаклей в месяц попробуй поиграй-ка! Язык на плечо — и домой!

— А что за история с польским артистом?

— Это называется «“Коляда-Plays” объединяет людей». В прошлом году Петр Дуда приезжал на фестиваль. Как он потом рассказал, он даже не очень хотел в Россию ехать, их там так настраивают. А потом смотрю: мы на гастролях в Москве — и он тут. Мне говорят, у них с Валей Сизоненко любовь. Оказывается, потом еще полгода это длилось, Валя ездила в Варшаву, ей там не понравилось. И вот нынче перед фестивалем он ко мне заходит: можно с вами поговорить? Его всего колотит: «Я Вальку люблю, я на ней женюсь, у нас будет свадьба, я ей сделаю детей». — «Куда я тебя возьму, ты же по-русски плохо говоришь!» — «Я выучу, все сделаю, возьмите меня в театр!» Ну что делать — беру. Сам сел, думаю: что я, буду разрушать их любовь? Ну есть же у меня какие-то иностранцы в пьесах. Он парень видный, под два метра ростом. Так он уже выходит в каких-то спектаклях. Он влюблен в Валю, влюблен в театр, ему страшно нравится все, что здесь происходит.

— Все знают, что ты любишь своих артистов, квартиры им снимаешь, иногда покупаешь. А что для тебя важно в их отношении к тебе?

— Мне плевать, как они ко мне относятся. Они же артисты. А артисты — всегда предатели. Только споткнешься, пнут под жопу — и полетишь. Но мы вот выступали в Александринке, я стоял за кулисами, смотрел все спектакли. Смотрел — и у меня волосы шевелились. Ягодин в «Маскараде» — это что-то неземное, это какой-то инопланетянин, так невозможно! Причем он еще заходит за кулисы, вытирает пот и спрашивает: ну что, нормально? А я даже сказать ничего не могу, думаю: это ты, с***, так придуриваешься, что ли? Когда мы ставили «Маскарад», я вспоминал нашу екатеринбургскую историю со знаменитым фотографом, который задушил свою жену. Я им объясняю — это не двести лет назад было, это все происходит сейчас! От ревности человек сходит с ума, у него кипит мозг, и он может сделать все что угодно. Мы репетируем «Фальшивый купон», и Костя Итунин произносит монолог — а ведь пришел к нам вообще никаким. А тут говорит так, что у меня горло перехватывает. Понимаешь, они воплощают мою мечту о театре. Когда я сам пришел в театр, мне было пятнадцать лет. Только сейчас начинаю понимать, с кем я тогда рядом работал: с Умпелевой, Гецевым, Марченко! Был великий спектакль «Трамвай “Желание”» с Умпелевой, я его смотрел десятки раз, он перевернул мою жизнь. А иногда приходишь в иной театр и видишь: люди платья надели, бороды наклеили, текст произносят… Но ведь мертвечина! А мои артисты дают мне надежду. Надежду на то, что великий, настоящий Театр существует и ты не напрасно занимаешься им всю жизнь! Иногда на репетициях или на спектаклях бывают такие проблески, что ты готов простить им все: что они опаздывают, пьют, текст не знают…

— У вас в театре особая атмосфера — она ведь не только про профессионализм, не только про работу. Откуда она?

— Даже не знаю. Вот все говорят — семья, семья… Да какая семья! И грызутся они порой. Хотя им особенно некогда. Семьдесят пять спектаклей в месяц попробуй поиграй-ка! Язык на плечо — и домой! Спать, а утром снова на репетицию или на спектакль. Но все, кто приходит, как-то сразу заражаются этой атмосферой, этой искренностью.

— Но если театр играет много спектаклей, возникает ощущение конвейера, и чувство искренности как раз теряется. Где взять душевные ресурсы на семьдесят пять спектаклей в месяц?

— Я правда не знаю, откуда они берут силы. Тут недавно зашел на «Клаустрофобию» — как они играли! Думаю: а уснуть после этого смогут? Вот я когда играю короля Лира, то до четырех часов спать не могу, а потом пару дней еще болею. А Ягодин может ***ачить по двадцать главных ролей в месяц. Может быть, у них что-то от меня… Я всегда честен, когда ставлю, веду репетицию. Я никогда не ставлю в духе «иди налево, иди направо», я всегда делаю картинки из своей жизни, из своего детства. Когда в «Фальшивом купоне» идет с гармошкой Илья Белов, я всегда вспоминаю своего деда, который играл на свадьбах. Никогда не изображаю из себя великого режиссера-мудреца.

— А что тебя сегодня в этой жизни больше всего радует? Есть известность, есть свой театр… Есть ли какая-то мечта, что еще не сделано?

— Я вот вчера сидел у себя в Логинове и подумал о смерти по-настоящему. Хотя все мои спектакли — о любви и смерти, но я вот так не задумывался… Я понял, отчего человек умирает. Вот ты живешь, что-то делаешь, куда-то бежишь — и вдруг осознаешь, что скоро тебя не будет! Ни тебя, ни твоего театра, ни твоего дела. Вот в детстве всегда кажется, что все впереди, все умрут а я останусь. А я вот сейчас, к шестидесяти годам, по утрам просыпаюсь и думаю, как тот Фирс: жизнь прошла, а ты как будто и не жил. Вроде что-то сделано в этой жизни, а кажется, что ничего. Не поставил лучших спектаклей, не написал своей главной пьесы, чего-то самого важного не сделал. Не успел… И вроде пора как бы отчаливать? А как так, почему так быстро? Почему так несправедливо?

— Это как моя бабушка говорила: чай, с ярмарки идем… такое у тебя чувство?

— Я тут как-то встретил нашего большого актера Владимира Ивановича Марченко и вспомнил кое-что. Ехали мы с ним с выездного спектакля из Первоуральска. А спектакль знаменитый, «Гнездо глухаря». У Марченко главная роль, он вообще кого только не играл, Гамлета того же. А я негра играл — на одну секунду там выходили на сцену два негра. И вот темный автобус, бутылка водки идет по рукам, зима, холодно… И он мне говорит: «Знаешь, Колька, жизнь такая *****вая. А после спектакля вот так выпьешь немножко, глянешь в окно, там снег, и думаешь: как же хорошо!» Я на всю жизнь запомнил: снег идет, и что-то такое невыразимо прекрасное… Хотя да, ты права — с ярмарки идем…

— Да ладно! Были творцы, у которых в этом возрасте начиналось все самое главное. В следующем году будет отмечаться юбилей Мариуса Ивановича Петипа — кстати, его внучка Надежда Петипа-Чижова была известной актрисой того самого театра драмы, где ты начинал! — так вот он все свои лучшие балеты после семидесяти лет поставил. Все еще впереди. Я правильно понимаю, что реакция зрителей для тебя важнее всех слов, написанных критиками и сказанных профессионалами?

— По поводу критики театральной: да, у меня как-то не сложилось с ними. Они меня не сильно любят, и я их не жалую. А насчет публики — я, наверное, циничный — не по аплодисментам, не по ахам-вздохам я оцениваю спектакль. Только по кассе. Как билеты проданы. При этом я понимаю, конечно, что мы не голые задницы показываем и не стриптизом зарабатываем. У нас нет распространителей билетов — вот есть касса и продажи в интернете, никаких афиш и растяжек по городу. Но полный зал народу. И для меня это показатель. Мне надо заработать в месяц полтора миллиона рублей на билетах. Для того чтобы выдать зарплату: в труппе сорок девять артистов, а вместе с обслуживающим персоналом — сто двадцать человек. Я за них отвечаю. Им надо кушать, им надо жить, у них дети, школы, сады, больницы. Тряпку красивую купить, куда-то отдыхать поехать — все это надо. Каждый вечер в восемь часов закрывается касса. Я прихожу и смотрю, сколько продано. И начинаю складывать в кучку, потому что я знаю: первого и пятнадцатого числа я должен заплатить людям деньги.

— А это не мешает твоей голове пьесы сочинять, спектакли придумывать?

— Да нет! Это ведь какое-то крестьянское чувство: ну как там свиньи, живы? Куры поели? Как там, на покосе-то? Нормально все? Ну и слава Богу…

— А гамбургский счет для тебя существует? Как ты сам понимаешь — удалось или не совсем?

— Вот я репетировал двадцать дней «Горе от ума». Но когда я вошел в пике, я сказал — стоп! Готовы костюмы, готовы декорации, музыка. Все готово. А я просто понял, что это не то, что мне надо остановиться. Актерам все нравится, но я вывесил приказ: репетиции замораживаются. Я не хочу позориться. И потом, у меня есть такое качество: я все время смотрю глазами публики. Вот в этом месте они будут смеяться, а в этом заплачут. А вот здесь, возможно, они начнут покашливать, номерки ронять... Значит, нужно что-то сжать, привести в порядок. Конечно, мои спектакли неравнозначные, есть хуже, есть лучше. Но при этом на любой вкус — для бабушек и дедушек, для хипстеров, для студентов, для маленьких детей, для кого хочешь. Мои кассиры знают, кому, куда и на что продавать билеты. Я всегда говорю всем своим: думайте о том, чтобы люди пришли не один раз, а вернулись во второй, третий и десятый.

— А есть ли какие-то люди, которые тебе реально помогли — и вот сейчас, с высоты прожитых лет, ты понимаешь, что без них твой театр, возможно, и не состоялся бы?

— Вот однажды наш бизнесмен Анатолий Павлов дал полмиллиона на поездку в Париж, а денег не было совсем. Или в другой раз, после того как я долго в Фейсбуке ныл, что «денег нет, денег нет», пришел совершенно незнакомый человек с целлофановым мешком и вывалил мне на стол кучу денег. А я его спрашиваю: что это? А он говорит: миллион. Тебе же надо. Я сижу за столом, рыдать начал… А потом стал бегать по театру: идите все сюда, смотрите — а на столе пачками по пятьсот рублей деньги лежат. Все прибежали, прикладывают купюры к себе (ну, чтобы деньги водились), а наш кассир Инна Иосифовна, царство ей небесное, говорит: не то удивительно, что он эти деньги дал, удивительно то, что такие люди сохранились. А так нам наше министерство культуры грант дает, губернатор помогает… И вот уже три года Министерство культуры РФ не дает ни копейки.

— Коля, вопрос непростой: у тебя авторский театр. Это самые лучшие театры, которые только бывают, они всегда уникальны — но рано или поздно приходится задумываться: а что потом? Готовишь ли ты себе преемника?

— Нет, я не собираюсь никаких преемников заводить, что будет после — мне глубоко наплевать… Я всегда в этом случае вспоминаю Товстоногова: какой был прекрасный театр! Умер Товстоногов — театра не стало. Но он остался в памяти, в истории, сделал свое дело. Так и тут. А сделать это специально невозможно. Каждый вечер после спектакля я выхожу на улицу курить, смотрю на фронтон здания, на котором написано «Коляда-театр». И вспоминаю, как в 1973 году я приехал в Свердловск пятнадцатилетним мальчишкой, у меня были залатанные рукава, жуткие дерматиновые ботинки. Меня взяли в театральное училище. Прошло много лет — и теперь моя фамилия светится большими красными буквами на фронтоне на центральной улице полуторамиллионного города. Что мне еще надо?

— Любви народной много не бывает!

— Да! Сегодня встретил около театра мужчину и женщину, она мне говорит: спасибо! Спрашиваю: за что? Да за все! Я засмеялся, вошел в театр, у меня настроение хорошее, и мне больше ничего не надо — доброе слово и кошке приятно!

Понравился материал? Помоги сайту!