Стокгольмский синдром. Исповедь переболевшего

Стокгольмский синдром ^[1] я испытал на себе в январе 1996 года, когда стал одним из добровольных заложников боевиков Радуева. «Добровольцы», командиры боевиков, арабские «наемники» и несколько кизлярских милиционеров, захваченных бандитами, набились в головной автобус. Он был напичкан оружием и взрывчаткой, под ногами Турпал-Али Атгериева лежала противотанковая мина, на которую он направил автомат и не отводил его всю дорогу от Кизляра до Первомайского. В еще восьми автобусах двигались колонной остальные боевики и другие заложники, захваченные в Кизляре.

Рядом со мной сидел увешанный оружием араб. Он делился со мной сушеным мясом, я позволял (а куда деваться?) ему прикорнуть у себя на плече.

А потом нашу колонну остановили у Первомайского ракетным ударом с вертолета по ходу движения. И пулеметной очередью, прошившей капот впереди идущей милицейской машины. И началось… Боевики разоружили и пленили отряд новосибирских омоновцев, окопавшийся у Первомайского, и стали разворачивать оборону. Одновременно шли переговоры об освобождении заложников. «Нас федералы не выпустят», — сказал мне тогда друг и коллега Руслан Гусаров ^[2].

Похоже, это поняли и заложники-«добровольцы» из числа дагестанских министров и депутатов. Сначала они просили Радуева дать им оружие, чтобы вместе защищать жизнь. А получив отказ, один за другим покинули автобус. Для участия в переговорах. Радуев их отпускал. И улыбался понимающей улыбкой…

Вот тогда я и испытал чувство некой симпатии к этим бородатым ребятам. Психика — странная штука. И коварная. То, что они захватили больницу, что убивали людей, ушло на второй план. А на первый вышло — нас всех вместе хотят убить. А они ведь и мясом со мной делились, и вели себя без паники, и командиры их выгодно отличались от Куликова-Барсукова — сытых, лоснящихся генералов, готовых пожертвовать сотнями жизней своих граждан, лишь бы не повторить ситуацию с «триумфом» Басаева в Буденновске. И предательская мысль в голове: «Из Буденновска Басаева отпустили, потому что заложниками были русские люди. А мы для них — такие же “чурки”, “духи”, как и боевики. Нас им не жаль». Время, кстати, подтвердило, что я частично был прав. Заложников в Первомайском «освобождали» с помощью вертолетов, танков и артиллерии. Но это было позже.

А тогда… Тогда мое поначалу робкое сочувствие боевикам постепенно трансформировалось в желание взять в руки оружие и дорого продать свою жизнь. И не в попытке освободиться из плена… Не знаю, чем бы это закончилось. Но за мной и Русланом Гусаровым пришел полковник милиции Умахан Умаханов — главный в тот момент переговорщик со стороны федералов. О том, что мы остались в автобусе, ему напомнил Алик Абдулгамидов ^[3] — он вышел чуть раньше, делал репортаж. На просьбу отпустить нас, журналистов, Радуев только устало махнул рукой: «Пусть идут. Все самые ценные все равно ушли уже».

И потом, просматривая репортажи о штурме села, я бесился от откровенного вранья российских официальных лиц. О «расстреле боевиками шестерых старейшин» или о том, что «живых заложников в селе нет», о «бетонных укрепленных точках и сети траншей», якобы заранее подготовленных. От бравурных репортажей об артиллерийских и воздушных ударах. От того, как на лобовой штурм села отправляли дагестанский СОБР — подразделение, бойцы которого готовились для выполнения совершенно других задач. И гибли в этой мясорубке.

Мое поначалу робкое сочувствие боевикам постепенно трансформировалось в желание взять в руки оружие и дорого продать свою жизнь.

Я ведь знал, что никто не расстреливал старейшин. Знал, что большинство заложников живы и именно их сейчас утюжат артиллерия, авиация и бронетехника. И память о Буденновске…

И почувствовал облегчение, когда часть боевиков сумела вырваться из окружения. Вместе с заложниками. «Они ушли босиком по снегу», — заявило тогда федеральное командование. Не уточняя, что ушли они по минному полю. И проложили сквозь него дорогу не заложники, а те самые арабские «наемники». Они побежали через него. Погибал один — по его следам бежал другой. И так — пока они не проложили тропинку для остальных.

Это поступок «наемников» до сих пор вызывает мое уважение. Но сочувствия к ним у меня уже давно нет. Переболел я. Изжил. Это был долгий процесс выздоровления. Многолетний. С кризисами и рецессиями. Вот, например, спектакль «суд над Радуевым». Я освещал этот процесс... Вы помните, за что он получил пожизненное заключение? Вовсе не за Кизляр. За организацию теракта в Пятигорске. Настолько топорно работало гособвинение, что не смогло подвести обвиняемых под высшую меру за нападение на Кизляр. Пришлось приплетать теракт, за который были уже осуждены исполнители, и в судебном решении назван другой организатор — убитый к тому времени «начальник штаба армии» Радуева Ваха Джафаров.

И очень красиво и убедительно говорили подсудимые. О «защите Родины», о «воинском долге», о «правом деле»… Я чуть опять не «засиндромил».

И много лет я винил себя за то, что ушел тогда из автобуса. Не остался с другими заложниками до самого конца. Обвинял себя в трусости и предательстве. Это тоже симптомы той болезни.

Стокгольмский синдром всего за сутки вцепился в мою психику. Это стало прививкой. Но сегодня я вижу все признаки болезни у огромной массы своих сограждан. Симпатию и сочувствие к тем, кто ведет мою страну к «Первомайскому». И даже отождествление себя с ними.

---

^[1] Стокгольмский синдром — психологическое состояние, возникающее при захвате заложников, когда они начинают симпатизировать и даже сочувствовать своим захватчикам или отождествлять себя с ними.

^[2] Руслан Гусаров — тележурналист, в то время стрингер, позже — корреспондент НТВ в Дагестане.

^[3] Алик Абдулгамидов — тогда корреспондент ГТРК «Дагестан», позже — корреспондент Первого канала в Дагестане.

Понравился материал? Помоги сайту!