Алим Гасымов: «Лучшее всегда ищешь со свечой»

Алим Гасымов — лауреат музыкальной премии ЮНЕСКО и участник проекта «Великий шелковый путь», организованного Йо-Йо Ма, — вывел на новый виток мировой интерес к древнему искусству мугама. Автор книги «Философия музыки. Теория и практика искусства maqām» Гюльтекин Шамилли поговорила с выдающимся азербайджанским певцом и его дочерью и ученицей Фарганой об их пути в музыке и месте уникальной традиции в новом веке.

Искусство, которое с давних пор и по сей день будоражит умы и сердца почитателей музыки, имеет самое короткое название, передаваемое в единственном слове — макам (маком). В переводе с арамейского и древнееврейского языков, а много позднее и арабского оно означает «место» и «местоположение». В этом слове скрывается необъятное историческое прошлое — можно ли измерить временем колыбельную песню или похоронный плач? Но именно интонации народной музыки на протяжении веков отбирались, перерабатывались, отшлифовывались и, наконец, сохранялись в устной профессиональной музыкальной традиции Передней и Центральной Азии — искусстве макам, оживали в музыке, которая сохранялась изустно, не записывалась нотами как состоявшееся целое, тысячелетиями передавалась от учителей ученикам: ведь учитель — ученик — важнейшее звено исторической цепочки вплоть до новейшего времени.

Азербайджанский мугам, или мугам-дастгах (muġam-dastgāh), — так принято называть многочастные вокально-инструментальные и сугубо инструментальные композиции, — будучи одной из жанровых разновидностей искусства макам, является много большим, чем звучащая музыка. Это выраженная в звуке мудрость, сжатый в мгновение исторический опыт, не вмещающийся в понятия национального и даже регионального. Вопрос, чем именно азербайджанский мугам отличается от других образцов этого искусства, таких, как макам аль-ираки, нуба, мувашшах, таксим, фасль, маком и мукам, тесно сопряжен с историей этой земли.

Две уникальные исполнительские школы профессиональной музыки устной традиции — карабахская и апшеронская с центрами в Шуше и Баку — стали средоточием регионального музыкального наследия и мощными проводниками азербайджанского языка, музыки и духовности со второй половины восемнадцатого века. От интеллектуальных собраний (маджлис) поэтессы Хуршидбану Натаван (1832–1897) в Шуше и до музыкальных собраний Машади Малика (1845–1909) в Баку эти школы, поддерживая музыкальную активность регионов и их историческую связь с сопредельными культурами, формировали традицию, в которую, подобно ручейкам с высоких вершин, вливались новые обновляющие ее звуковые притоки, фоносферы разнообразных культурных ландшафтов, отличающие одну школу от другой не просто перечнем имен, но и способом мыслить и выстраивать музыкальный текст.

Алим Гасымов (Алим Хамза оглу Гасымов), один из современных исполнителей азербайджанского мугам-дастгах, — обладатель уникального голоса и природных музыкальных данных, выделивших его из ряда известных певцов еще в середине 80-х годов прошлого столетия. Он принадлежит к редким музыкантам, которые не вмещаются в понятие «школа». Они создают собственный мощный поток традиции, смывающий любые границы не только внутри ее самой, но и между Востоком и Западом, притягивают и поглощают сознание исполнителей и слушателей на противоположных полюсах мира.

«У меня нет никаких слов!»

Непривычно видеть Алима не на сцене. Гордо приподнятая голова, острый взгляд, природное чувство юмора скрывают ранимое сердце и тонкое ощущение печали окружающего мира, которое несут в себе незаурядные личности. Он говорит только на азербайджанском языке и, казалось, полностью погружен в устную традицию. Протянутую мною в подарок книгу об искусстве макам передает с наказанием прочитать и изучить досконально дочери Фаргане (Фаргана Алим кызы Гасымова), которая с самого детства усваивала опыт отца, став со временем полноправным членом его ансамблевой группы и заслуженно разделяя с ним всемирную славу. Не стесняясь, говорит о том, что не рассказчик, ему трудно говорить, а когда просят об интервью, задают конкретные вопросы, ощущает беспомощность, подбирает слова и искренне радуется найденному ответу.

— Готовясь к встрече, я прослушала все доступные ваши интервью и поняла, что, даже если бы наша встреча не состоялась, смогла бы написать о вас книгу на основе того, что почерпнула из ваших же слов.

Алим Гасымов: Я не понимаю, что на меня нисходит. Когда журналисты просят об интервью, я говорю: «У меня нет никаких слов!» Но я вынужден отвечать на поставленные конкретные вопросы. Потом удивляюсь: откуда берутся речи? Откуда приходят слова? Начинаю искать ответы, и они находятся, слава богу! Хотя я ничего не знаю, ничего в памяти не держу, я же не оратор, у меня нет никаких слов!

«В шесть утра в нашем доме уже звучала музыка»

Алим Гасымов родился в августе 1957 года на родине матери, недалеко от Шемахи, в горном поселении Набур, основанном, согласно первым сведениям русской этнографии, в частности, Ф.А. Деминского («Некоторые сведения о Кабристанском полицейском участке Шемахинского уезда Бакинской губернии», Тифлис, 1901 год, с. 47. — Г.Ш.), в XIV веке евреями, которые приняли суннитский ислам, возможно, переселенцами из северо-западного Ирана, спасавшимися от нашествия завоевателей. С тех давних пор многое изменилось, и некогда невспаханная земля, сурово встретившая первого человека, превратилась в благодатную почву, бережно возделанную руками человека музицирующего.

Музыка проникает в сознание человека из фоносферы окружающего мира. Нужно только услышать, как с тобой разговаривает окружающий мир, — распознать ритмику птичьего щебета, мелодии ветра и воды, шепот листвы и звучание деревьев.

— Несомненно, в слове «традиция» заключено и то, чем наполняется сознание человека с первых минут его рождения: голос матери, звуки природы, речи окружающих людей. Давайте вспомним первые годы жизни — какими они сохранились в вашей памяти?

Алим: По линии матери я из Набура, а по линии отца — из Гурбанчи (административный центр Гобустан, Горно-Ширванский экономический район Азербайджана), который населяло племя терекеме (название кочевого тюркоязычного племени в этногенезе современных азербайджанцев. — Г.Ш.). И если набурцы были оседлым населением, занимались земледелием и ковроткачеством, то жители Гурбанчи в большинстве занимались животноводством. Но я недолго проживал на этих землях, так как мы всей семьей постепенно продвигались к большим городам.

— Уверена, что в вашей родословной не могло не быть музыкантов.

Алим: Конечно, были очень музыкально одаренные люди, хотя и не профессиональные музыканты, но с незаурядным музыкальным дарованием. Старейшины говорили, что мой дед со стороны отца отлично танцевал и пел, у него был прекрасный голос, и в роду отца были голосистые люди, а в родословной мамы были ашуги (ашуг — профессиональный традиционный певец-сказитель, играющий на струнном щипковом инструменте сазе. — Г.Ш.). У нее самой если и не было сильного голоса, то энергетика ашугов в ней присутствовала, причем с очень сильно развитым от природы чувством ритма — это все дар Божий, не приобретенный по жизни. Отец прекрасно пел на свадьбах — не как приглашенный профессионал, а просто так, для людей, имитировал мелодии зурны, напевал мугам, не зная слов, без текста, без специальных навыков, но с красивыми украшениями. Они вставали в четыре-пять утра, взбивали молоко, делали простоквашу, потом продавали ее на рынке. В шесть утра в нашем доме уже звучала музыка, доносившаяся из радио. Мы, будучи детьми, высовывались, словно птенцы, из окон комнаты и следили за происходящим. Когда радио выключалось, заводили старый проигрыватель и слушали пластинки. В детстве я все время настукивал какие-то ритмы и наигрывал мелодии на струнах, которые отец для меня пригвоздил к деревяшке, а потом отец сделал мне бубен (даф) буквально из ничего и саз, и вот так постепенно я втянулся…

— Но ведь для этого необходимо умение, чтобы изготовлять инструменты!

Алим: Да, у нас оно было. Однажды отец обработал шкуру козла, зачистил, отшлифовал ее, потом обрезал чугунную кастрюлю и намотал на нее шкуру, закрепив веревкой, — вот и получился ударный инструмент! Он сам играл на нем. А из дюралюминиевой кружки разок сделал корпус для струнного саза — и колки были, его можно было даже настраивать! Если бы я сохранил этот музыкальный инструмент! Сегодня он был бы бесценным, с хорошо обтесанной верхней деревянной декой, шейкой, к которой были прилажены струны. Можно было бы играть на нем. Я его все время вспоминаю, он прямо перед глазами. Жаль, что в шалости в подростковом возрасте разбил этот инструмент. Но и сломанный саз повесил бы сейчас дома на стену.

— Наверное, были и колыбельные мамы…

Алим: Да, но помню ее баяты (стихотворная форма в виде четверостишия. — Г.Ш.) на импровизированный текст: «Əzizim buda məni / Xəncəl al buda məni / Gör nə günə galmışam (Алим комментирует: «Говоря это, она протягивала руку в сторону отца») / Bəyənmir bu da məni» («Любимый, забери мою жизнь, / Возьми кинжал и забери мою жизнь, / До чего ж мне жизнь не мила, / Ведь и ты не полюбишь меня» — пер. с азерб. Г.Ш.). У нее был отменный музыкальный вкус, просто удивительный. Она говорила, что, слушая ашугов, всегда загадывала, чтобы кто-нибудь из ее детей — а у нее было два сына — стал ашугом.

— А как звали маму?

Алим: Мадина. А отца — Хамза.

«Наши мастера создали особый порядок исполнения мугам-дастгах»

Мы говорим о жанре мугам-дастгах, традиции и памяти, сохраняющей мугам на земле Азербайджана. Алим после утомительного перелета в Москву пребывает в предвкушении грядущего концерта, с особой деликатностью и уважением к происходящему отвечает на вопросы, изредка бросая теплый взгляд на любимую дочь.

— Если размышлять о теме «мугам и традиция», какой смысл вы вложили бы в эти слова?

Алим: Я понимаю так, что традиция, если думать о мугаме, — это прежде всего правило звуковысотного ряда, или шкалы, которую нужно строго соблюдать, исполняя разделы музыкальной композиции. И каждый исполнитель-творец, постигая опыт мастеров прошлого, усваивает эту традицию, придерживается ее. Однако певец может сформировать свой вокально-исполнительский стиль: например, использовать спонтанно услышанное или специально прослушанное и усвоенное в разделах композиции, привнести «дыхание» (нафас) различных певцов в небольшие композиционные разделы. Наши мастера создали особый порядок исполнения мугам-дастгах, который отличается от другой подобной музыки. Если у нас принято завершить часть композиции на том же самом «месте», где она звучала, сыграв ритмичную инструментальную пьесу (ренг), то у других народов, в Иране в том числе, нужно после каждой композиционной части вернуться к начальному местоположению, прежде чем перейти к следующему разделу.

«Я пел по дороге, в автобусе, в электричке, пока добирался до дома»

В индивидуальном стиле Алима произошло единение двух контрастных стихий: рафинированного, изысканного орнаментального звучания искусства макам и той самой неуправляемой энергетики ашугов-озанов, образы которых дошли до нас из глубокой древности, сохранились в рельефах памятников древнего Ура и Месопотамии. Повторение за учителем мелодии на уроке и ее безупречное воспроизведение на последующих занятиях — только одно из начальных требований, необходимая работа на пути более чем десятилетнего обучения этому искусству. Далее мелодии собираются в многочастные композиции согласно определенной схеме, в соответствии с нормативной структурой композиции, обусловленной звукорядом, или последовательностью «мест звука» (запомните эту фразу! — Г.Ш.) — они выстраиваются в восходящем порядке от низкого к самому высокому.

Пройдут годы, прежде чем ученик получит право исполнения композиций типа мугам перед взыскательной публикой. К этому времени он освоит значительный корпус классической поэзии, лирики, сочинений Физули, Захида, Сеида Азима Ширвани и других выдающихся поэтов, вошедших в золотой фонд азербайджанского мугама.

— Когда вас спрашивают об учителе, вы всегда отвечаете, что у исполнителя мугам-дастгах не может быть один учитель, что у вас было несколько учителей. Но как это возможно, когда речь о традиционной школе?

Алим: Мы же в обычном образовании меняем учителей, переходим из начальной школы в среднюю, из средней в высшую, так? И точно так же при изучении этого искусства. Так должно быть! Меня, например, в искусство привел за руку Агахан Абдуллаев. Он был моим первым учителем.

— Но ведь основы, заложенные первым учителем, никогда не стираются из памяти, это подобно фундаменту здания.

Алим: Я уже пел песни, когда пришел к нему, причем я копировал манеру певцов, в том числе и тех, кого слушал на пластинках. Например, Бабы Мирзоева (поет), Ислама Рзаева (поет), покойного Ровшана Бехджата — он был родом из Ирана, а там понимают толк в украшениях (зангула). Потом пришел черед Ниаметдина Мусаева и других. Но мугам я не знал.

— Значит, впервые порядок следования мелодий (радиф) вы узнали от Агахана?

Алим: Да, именно так, от него. Однако на первом курсе я понял, что это занятие не по мне, я не могу ничего усвоить.

— В чем была трудность?

Алим: В том, что не было никаких записывающих устройств. Учитель поет, ты должен повторить (напевает). Учитель разок показал на уроке, ты повторил и идешь себе домой. А что потом? По дороге ты понимаешь, что ничего не запомнил. И что делать? Как удержать в памяти урок? Я пел по дороге, в автобусе, в электричке, пока добирался до дома. Я даже не замечал, что все время что-то напеваю и вот так прихожу домой. Мы очень страдали от отсутствия магнитофона.

— А на следующем уроке обнаруживаете, что…

Алим: …что-то в памяти сохранилось, а что-то уже потеряно.

— Учитель взыскивал?

Алим: Нет, конечно, но напряжение в моей семье возрастало. Отец переживал, что стыдно будет перед всеми, если уйду из музыкального училища, успокаивал меня, просил перетерпеть, я же капризничал и, чтобы настоять на своем, придумал, зная, что в доме нет денег и это невозможно сделать, что мне якобы нужна машина, чтобы меньше тратить время на дорогу, — а мы жили очень далеко, за городом, и добираться было действительно сложно. Ох, что же это был за возраст с глупыми капризами! И родители таки купили машину: мама пошла работать на железную дорогу, взяла кредит… (Сильно расстраивается, вспоминая этот эпизод жизни.)

«Я не изменил своему учителю!»

По ходу разговора вспоминаю биографии выдающихся музыкантов, в жизни которых случались похожие истории. Родители, бабушки и дедушки, интуитивно чувствуя неординарность своих детей, порою идут на безумные, казалось бы, жертвы, но в результате оказываются правы: их дети, достигая вершин творчества, не только хранят в памяти чувство благодарности, возможно, и перемешанное с чувством вины, но, главное, они дарят людям то, что не успели отдать родителям. Однако Алим не успокаивался.

Алим: Ну что за ребячество! Разве оно искупается знанием? Тогда кредитная система была такой, что разыгрывали лотерею. Родители купили подержанный «Москвич». И так я стал добираться от станции Ашагы-Гюздах на берегу озера Джейранбатан — не путайте с селом Гюздах — до Баку на машине. После второго курса я стал посещать уроки Гаджибабы Гусейнова.

— Агахан не ревновал вас к другому учителю?

Алим: Конечно, ревновал, но меня уже невозможно было остановить. Я не изменил своему учителю! Просто после его урока шел на другой. Например, мое занятие у Агахана заканчивалось в двенадцать дня, а урок Гаджибабы начинался днем в три часа.

— На самом деле не каждому дана такая воля: во-первых, нарушить установленный учебным заведением и традицией порядок вещей, а во-вторых, учиться весь день с утра до вечера.

Алим: Иногда я выходил из училища часов в семь-восемь вечера и обнаруживал, что с утра ничего не ел. А денег было — копейки в кармане. Я покупал бублик или коржик — так это, кажется, называлось — и кофе. Вот и весь обед, но сколько счастья было! Вот так и учился. А потом перешел к изучению старых грампластинок. К изучению старого стиля таких мастеров, как Сеид Шушинский, и других ушедших из жизни выдающихся певцов.

— А сильно различались методы обучения в классах Агахана и Гаджибабы?

Алим: У Гаджибабы были особые кульминации в композиционной форме с определенным эмоциональным состоянием. И это сохранялось в его манере говорить и преподавать.

— А в построении музыкальной фразы?

Алим: Агахан тоже учился у Гаджибабы. Гаджибаба Гусейнов прекрасно знал и исполнял мугам.

«Надеюсь, что Фаргана завершит то, что я начал»

Алим либо не расслышал, либо же сознательно пропустил мой последний вопрос, и мы перешли к другой теме. Немыслимое количество стихов, удерживаемых в памяти певца, как и собственно мелодии, станет со временем визитной карточкой, позволяющей выделить себя из ряда других как профессионала, свободно нанизывающего мелодии, словно жемчужины на скрытую нить ожерелья, сжимать и разжимать музыкальную композицию во времени, буквально играть со временем, с атомами времени, чувствовать себя творящим звуковой мир и менять состояния этого мира, вызывать слезы и восторг у слушателей.

Как это всегда бывает в истории искусства и литературы, теория искусства макам отставала, запаздывала по сравнению с практикой, столетиями вырабатывая собственный язык описания — вначале с опорой на древнегреческую мудрость, а позднее — на классическую арабскую (семитскую) филологию, адаптированную музыкальной мыслью не только терминологически, но и методом ее изучения: филологический метод выделения «корня» и «ветвей» в звучащей палитре композиции за много столетий предвосхитил теории глубинной структуры, ставшие достоянием западноевропейской теории музыки в ХХ веке.

Исследователи по сей день бьются над смыслом средневековых музыкальных трактатов, большинство которых сохраняется в рукописной традиции и все еще недоступно широкому кругу читателей.

К пятидесяти или шестидесяти годам ты соберешь знания всех выдающихся певцов.

— Учителя разъясняли вам значение названий мелодий или композиций, названий разделов — что они означают и какой несут эмоциональный смысл? Например, что такое «Бали кабутар»? Это обычно переводят как «Крылья голубки».

Алим: У нас эта традиция можно сказать, что отсутствует. Разъясняли несколько названий — например, «Баба Тахир» и другие. Но, в отличие от иранской, у нас нет такой традиции. Если очень немногие исполнители на таре знают и могут объяснить последовательность мелодий и этимологию названий, то среди певцов такой практики, можно сказать, не существует, включая и меня самого.

— А в устной традиции разве не сохранились предания о названиях мелодий? Может, в местах, где мугам систематически исполняется на свадьбах или проходят интеллектуальные собрания?

Алим: Может быть, но совсем немного. Например, мелодия «Бали кабутар» (напевает). Считается, что название «Крылья голубки» связано с ритмом, который имитирует звучание крыльев птицы. Я такое слышал, но нельзя сказать, что стало традицией это разъяснять. Вы эту мелодию имеете в виду (напевает)?

— Да, конечно.

Алим: При желании ее можно спеть и как газаль (лирическая стихотворная жанровая форма. — Г.Ш.) на определенные слова (напевает). Если, конечно, придет вдохновение во время концерта. Надеюсь, что Фаргана завершит то, что я начал. Хотя на ней большая семейная ответственность: три дочери и сын. Она очень талантлива и некоторые тонкости знает лучше меня. Она изучала мугам на основе строя сетара (трехструнный щипковый музыкальный инструмент. — Г.Ш.). Этот инструмент позволяет проникнуть даже в небольшие разделы формы.

Фаргана Гасымова: Да, именно так, я так и выучила мугам-дастгах «Шур» и «Баяте-Курд».

Алим: Все должно быть выучено настолько добросовестно, что, если тебя разбудят посреди ночи и скажут — «Бали кабутар», ты должна сразу же спеть мелодию, не раздумывая. Тогда к пятидесяти или шестидесяти годам ты соберешь знания всех выдающихся певцов, это необходимо. Нельзя лениться, несмотря ни на какие обстоятельства!

«Если ученик действительно талантлив, неважно, у кого он учится»

Постепенно в беседу все больше втягивалась Фаргана. Алим был требователен к дочери даже во время нашего разговора. Мы перешли к теме о стиле и методе обучения. Алим и здесь был неординарен, сказав то, что можно прочитать только в талмудической литературе, настаивающей на самом процессе учебы, а не его конечном результате, который зависит не от учителя, а от ученика, потому что результат от усвоенного знания — это всегда жребий.

— У вас есть свой собственный метод преподавания?

Алим: Я полагаю, что прошел через школы выдающихся музыкантов и преподавателей — и здравствовавших, и тех, кто давно покинул этот мир. Поначалу меня спрашивали: «Почему ты поешь как Гаджибаба? Пой как Хан Шушинский!» Но я отвечал, что моя душа склоняется к этому, иначе я не могу. Я не пел как Агахан — у него совершенно другой стиль. Однако же, исполняя мугам в стиле Гаджибабы, не терял себя — он даже сам об этом сказал как-то одному музыканту (гармонисту Низаму): «Я вот слушаю этого соловья и думаю: Гаджибаба Гусейнов? Нет, не он! Джаббар Гарягды? Нет! А кто, кто же? Сеид Шушинский? Нет же! Но кто же?» Гаджибаба ведь сам ответил на свой вопрос. То есть, подражая ему, я в итоге собрал лучшее от всех. Возможно, и Гаджибаба в свое время сделал то же самое. Он шел за Зульфи Адыгезаловым, но в итоге нашел себя. Хотя, если послушать внимательно, как он исполняет мугам-дастгах «Чахаргах», можно услышать и Сеида Шушинского, Алескера и даже Джаббара. Но его собственный стиль и голос были превыше всего.

— Вы преподаете мугам? Есть у вас ученики?

Алим: Да, конечно — и в музыкальном училище им. Асафа Зейналлы, и в Национальной консерватории. Но я никогда не называю имена учеников, потому что мне не хотелось бы, чтобы они хоть на йоту думали, что учитель их формирует, что благодаря учителю они становятся известными певцами: это совсем не так! Потому что, если ученик действительно талантлив, неважно, у кого он учился. Разве это зависит от техники или метода? Вовсе нет! Хотя учитель учителю рознь. У одних научаются и ученики, и зрелые мастера, а у других — ни те, ни другие. Но я никогда не кичусь и не горжусь учениками. Если нет в крови таланта, то и нет, а если есть, то учитель не особо и влияет. Хотя есть певцы, на которых я повлиял (и это слышно), а другие используют только определенные приемы из моего арсенала. Ну это преходящее.

— Но все же я могу назвать имя одной вашей ученицы, которое вы уже никогда не утаите.

Алим: Фаргана-ханум!

— Конечно!

Алим: Теперь я хотел бы стать ее учеником, она очень талантливый учитель!

Фаргана: На самом деле я всегда ходила за ним, перенимала, училась. Но ему никогда не нравилось мое пение. Во время концерта я стараюсь поддержать его манеру, его вокал, если можно так выразиться. Потому что он может все кардинально изменить на концерте.

Алим: Не думаю, что кто-то, кроме Фарганы, мог бы петь рядом со мной. Потому как во время творческого процесса я превращаюсь в «дьявола» независимо от себя. Мне все равно, что она моя дочь, я беспощаден и к ней, и к таристу, и к кеманчисту — ко всем! Приходит вдохновение такое, что я вскипаю, они же вынуждены играть и петь так, как это делаю я. Она должна отвечать мне в той же самой манере, а если не сможет во время концерта — просто опозорится. Поэтому наше вокальное искусство развивается так же, как и инструментальное. Мы спели подобным образом несколько мугам-дастгах — об этом можно написать даже отдельную работу. Вы их слышали?

— Нет.

Алим: Жаль! Представляете, мы оба поем дастгах «Шур», причем не договариваясь заранее, кто и что будет петь: все происходит как между таром и кеманчой, в диалоге и постоянном перебрасывании музыкальной мысли внутри разделов от одной фразы к другой, от меня к Фаргане и наоборот. Одно вплетается в другое до бесконечности. Мне кажется, в мире мугама такого еще никогда не было.

Алим и Фаргана Гасымовы в совместном проекте с Kronos Quartet:

«Мы спели так, как никогда не исполняли на Востоке»

Редко услышишь из уст выдающегося музыканта точное определение того, что именно он привнес в музыку устной профессиональной традиции, в мугам. Это не значит, что все ограничивается его словами, конечно. Но все же.

— Так что вы сделали впервые в мире мугама?

Алим: Это какой-то дар небес, что мы начали внедряться в крупные формы, в дастгах, и как бы перебирать их изнутри в диалоге. И «Раст» мы так спели, и «Баяте-Шираз». Будто не певцы мы, а инструменталисты, пели в диалоге, сопровождая друг друга. Она смотрит на меня, я на нее, и оба чувствуем друг друга, когда именно подхватить и продолжить. В итоге мы спели так, как никогда не пели на Востоке, — это новая форма исполнения дастгах, совершенно новая!

— Записано?

Алим: Да. Мы обязательно перешлем вам записи. Они вдохновят на новые работы — уверен в этом!

— Запись с концертов?

Алим: Конечно.

Фаргана: Только «Чахаргах» был записан в студии по инициативе американцев — они привезли своего режиссера и издали диск, а остальные записаны на концерте.

Алим: Но ведь концертная запись слаще!

— Конечно, то вдохновение ничем не заменишь.

Алим: Особенно «Баяте-Шираз». Обязательно послушайте, когда получите запись, и напишите нам.

«Все лучшее в этом мире всегда единично — и в профессии, и в человеческих делах»

Трудно было бы представить, что Алим может быть категоричным, если это не касается профессионально-исполнительских проблем. Размышляя о современной практике искусства макам, как сохранить его и преумножить, он очень деликатен, подбирает слова, говорит тихо, но при этом очень твердо.

— Сегодня в Азербайджане традиции мугама уделяется пристальное внимание. А что вы посоветовали бы как музыкант?

Алим: Раньше на телевидение и радио попасть было очень сложно. Когда-то Гаджи Мамедов, уникальный тарист, виртуоз, король таристов, с которым я впервые вышел на сцену, будучи студентом, в 1984 году, взял меня с собой на радио, чтобы записать мугам «Чахаргах», но ему отказали, сказав, что я еще молод. К тому времени мы уже выступали с ним на телевидении, получили признание, но все равно нас не пустили, даже несмотря на авторитет Гаджи Мамедова. А сейчас, когда я смотрю по телевидению передачу «Час мугама», вижу молодежь, которая вроде как поет мугам, но разве это назовешь этим словом? Где точность, украшения, мысль, энергия, сердце — тут одного голоса недостаточно! Зритель может отвернуться от мугама, потерять интерес к этому искусству. И чем ниже планка, тем больше разочарованных. Поэтому должен быть такие канал и время передачи, чтобы там показывали специалистов, настоящих знатоков, сведущих в тонкостях, независимо от голосовых данных (ведь у Гаджибабы не было большого диапазона, но как он пел!). Я бы назвал такую передачу «Истинный мугам». Все лучшее в этом мире всегда единично — и в профессии, и в человеческих делах. Лучшее всегда ищешь со свечой. Высокая духовность никогда не накрывает всю культуру без остатка, ну три-пять процентов, и так должно быть и было всегда. Это как свет, на который собираются, чтобы получить духовное наслаждение. У великого Физули много почитателей? Отнюдь. И мугам так же.

— Это не массовое искусство.

Алим: Именно так.

Мечтаю спеть мугам в сопровождении симфонического оркестра.

«Исполняя мугам, мы лишали слушателей чувств и заново оживляли»

Современный Азербайджан, являясь уникальным историческим перекрестком культур авраамических религий — иудаизма, христианства и ислама, а также языковых групп — семитской, индоевропейской и тюркской, предъявляет не только богатство и разнообразие природы, климатических поясов, ландшафтов и населяющих их народов, но и хранит непреходящую память о путях взаимодействия и взаимообогащения культур. На этих дорогах вызревали беспрецедентные вековые и онтогенетические основания для кристаллизации феномена мугам-дастгах с его разнообразной психоэмоциональной палитрой — от тихой скорби до вселенской радости и мощи. В этом звучании каждый услышит созвучное своим устремлениям, настроению и мыслям, обретет силу жить и выжить, творить по принципу «добрые мысли, слова и дела», как заповедовали древние, сохранявшие это искусство.

— Фаргана, я не задаю вопрос Алиму, ведь он не ответит на него, но вы помогли бы понять: традиция мугама была, есть и будет, а каково место Алима Гасымова в мире мугама?

Фаргана: Алим Гасымов утвердил мугам в мировом масштабе. Другие начали, а он поставил новую печать.

Алим: «Печать»! Ну раз уж сказала — не забывай это слово.

— Какую?

Алим: Это правда, что на нашу долю выпало так, что мы объездили с концертами семьдесят или больше процентов земного шара. Исполняя мугам, мы лишали слушателей чувств и заново оживляли. Это так, нам был дан такой шанс. Если предшественники большей частью распространяли мугам в восточных странах, записывали пластинки, то мы расширили масштаб и распространили его по всему миру. Нас однажды спросили в Иране, что мы делаем такое, что азербайджанский мугам так популярен в мире. Я ответил, что это заслуга не самой музыки, а ее исполнителей. Ведь иранский дастгах тоже популярен, потому как иранские музыканты распространили и культивировали его и продолжают это делать во многих странах. Но если их обычно слушают сами иранцы, проживающие за границей, то азербайджанцев на наших концертах практически не бывает.

Фаргана: Раньше не было такого информационного потока, какой есть сейчас благодаря средствам информации, интернету. Но одаренные люди были всегда, и Алим-муаллим один из них. Это судьба, Божье провидение сделало его таким, какой он есть, и неважно, летают ли самолеты, есть ли интернет...

«Я мечтаю спеть мугам в сопровождении симфонического оркестра»

Мугам и симфоническая музыка — это особая тема в азербайджанском искусстве ХХ века. Оба классических профессиональных жанра — традиционный и европейский — шли навстречу друг другу, взаимодействуя, порождая новые формы и исполнительские форматы. На этом пути возникли «мугамная опера» и «симфонический мугам». Однако меньше всего в нашей беседе я ожидала услышать от Алима о симфоническом оркестре.

— А какие концерты имеют для вас особое значение?

Фаргана: Те, что мы играли в Баку, конечно. Это большая ответственность — петь среди знатоков. Я помню каждый из них и даже по сей день слушаю, изучаю, анализирую несмотря на то, что прошли десятилетия.

Алим: Мне однажды выслали запись моего концерта в Тегеране, где я пою мугам «Баяте-Шираз». Не поверил тому, что услышал, — там все будто с ног на голову перевернуто, все разделы перетасованы и даже «Хаверан» (поет), но это потрясающе. Я и не помнил уже об этом. Но мечтаю о другом — спеть мугам в сопровождении симфонического оркестра. Меня пока что не слышат. Нужен человек, который, как и я сам, загорелся бы этой идеей.

— Мне кажется, я знаю такого человека. А что вы хотели бы напоследок сказать читателям, чего не говорили прежде?

Алим: Есть музыка состояний, та, что дарит любовь, наслаждение, перерождение, — не нужно тратить время на преходящую музыку, слушайте настоящее и слушайте настоящий мугам!

— А что такое мугам?

Алим: У нас говорят «макам» и «мугам». «Макам» — это «место», это «достижение места». Именно здесь, на этом «месте», ты можешь показать определенную эмоцию, смысл, сказать то, что нужно, а на другом месте этого уже не будет, но будет что-то иное. Достиг — и действуй!

Понравился материал? Помоги сайту!