История — придуманное или предопределенное?

За столетия существования наука породила множество объяснений, что же определяет исторический путь страны. В разное время на первый план выходили то географические, то экономические, то культурные факторы, которые каким-то образом предопределяли развитие страны. COLTA.RU недавно опубликовала лекцию экономиста Александра Аузана; он выдвигает некоторые гипотезы о том, почему Россия идет по пути, который больше похож на колею. В рамках той же Летней дискуссионной школы GAIDPARK-2015 Фонда Егора Гайдара, где выступал Аузан, филолог, профессор Оксфордского университета Андрей Зорин прочитал лекцию о том, почему человеку так важно все для себя объяснить, зачем создавались детерминистские теории и кто на самом деле творит историю.

Тема, конечно, пугающая, потому что, в сущности, она подразумевает вопрос, на основании чего мы говорим об истории и как история вообще движется. Начать лекцию на такую тему можно только честным признанием: я не знаю. Вернее, как говорили мудрецы в Древнем Китае, когда им задавали разного рода простые вопросы: «Я бы хотел это знать».

По отношению к истории все люди делятся на ряд неравных категорий. Есть люди, которые профессионально изучают историю, — их ничтожное меньшинство. Есть люди, которые интересуются историей, что-то читают по этому поводу, — их тоже, пожалуй, меньшинство, но уже значимое, не ничтожное. Есть люди, которые иногда думают об истории, — таких, видимо, большинство, хотя много людей на эту тему, естественно, не задумываются. И есть люди, которые живут в истории, — такие, собственно говоря, почти все. Отдельный вопрос, знаешь ты об этом или не знаешь.

Соответственно, исходя из этого очень примитивного разделения, я буду говорить, опираясь на первую и четвертую категории. С одной стороны — какие есть способы профессионального взгляда на историю, как можно в принципе об этом думать, в каких категориях, а с другой стороны — какая рефлексия возможна по отношению к собственной жизни в истории, к своему существованию. Понятно, что то, что с нами происходит, происходит с нами в любом случае. Но мы обдумываем это, мы имеем возможность чуть-чуть — не очень сильно — на это повлиять или мы просто живем бессознательно в этом потоке?

Думаю, очевидно, что история была не всегда. История — это наш способ думать о прошлом, которое меняется. Сама способность замечать перемены, видеть, как предмет меняется во времени, и сознательно к этому относиться — это и есть способность приписывать предмету свойство историчности. Историей для нас обладает только то, что меняется, и только в той мере, в которой мы это видим. Если нас интересует качество воздуха, которым мы дышим, и волнует то, что он ухудшается и атмосфера становится хуже, мы можем сказать, что воздух имеет историю. Когда-то он был чистым, а сейчас мы сделали его менее чистым. Так он приобретает свойство историчности. Пока мы не задумываемся о том, что субстанция, которой мы дышим, как-то изменяется, воздух историчностью не обладает. То есть свойство быть подверженным переменам и есть свойство историчности, и это не столько свойство самого предмета, сколько наш способ его понимать. История — это способ понимания некоторых событий, отношений и тому подобных вещей.

Историей для нас обладает только то, что меняется, и только в той мере, в которой мы это видим.

В русском языке есть омонимия — понятно, что слово «история» имеет два или три смысла. Первый смысл: история — это наука о прошлом. Второй смысл: история — это то, что было в прошлом, это сам объект, и, кстати говоря, эта омонимия проявляется в отношении далеко не всех наук; существуют язык — и наука лингвистика, природа — и физика, химия, другие науки, которые ее изучают. В истории мы имеем дело с интересным языковым феноменом: наука и предмет, который она изучает, называются одним и тем же словом. Кроме того, слово «история» обладает, как мы все знаем, еще и третьим значением: мы рассказываем истории. В пьесе Фонвизина «Недоросль» интересующийся качеством преподавания разных предметов заезжий гость спрашивает, преподает ли недорослю его учитель историю, на что мать или нянечка говорит: «Да что вы, он сам до историй охотник». То есть история — это то, что рассказывается о прошлом.

Эти три значения слова не случайны. Потому что в английском полной омонимии нет, хотя history называется тоже и объект изучения, и наука о нем, но слово «история» в третьем смысле — story — другое, хотя однокоренное, отсюда же, из этого гнезда. Можно пройтись по разным языкам — взаимосвязь существует. Язык улавливает эту особенность — чтобы понять историчность предмета, нам надо рассказать о нем историю. Мы должны приписать ему некоторые фундаментальные, нами придуманные свойства — начало, логику развития, целеустремленность, какой-то конец. В этом смысле, конечно, способом понимания истории, ее базовым аналогом, на основании которого мы о ней говорим, является человеческая жизнь. Мы знаем, в какой момент она начинается, в какой момент кончается, и у нас есть некоторое общее культурное представление о том, по какой логике она развивается — человек живет от молодости к старости, в его жизни есть определенные фазы.

Когда мы начинаем думать о событиях прошлого, мы склонны их историзировать, рассказывать о них вот эту историю. Так в истории как науке возникает то, что мы называем мифом основания. Почти всякое сообщество людей — государство, народ, воображаемое сообщество, так или иначе понимающееся как сообщество, — приписывает себе миф основания. Так было не всегда, но в сегодняшних государствах он обычно отражен в системе национальных праздников. Государство придумывает себе день, когда оно началось, и празднует его, как человек празднует день рождения. Вот наше начало. Мы идем логикой пути. Узнавание себя, молодое общество — это все наложения на динамику исторического процесса представления человека о логике устройства собственной жизни.

Я несколько раз употребил слово «логика», и представление об истории как о знании — это обычно попытка в этих самых событиях логику найти. Человек приписывает какой-то смысл собственной жизни. Есть характерное известное сочетание — «смысл жизни», есть ли он, какой, у всех ли он общий или у каждого свой и так далее. И вот этот же смысл, эту же логику мы стремимся найти в истории.

Когда начинают писаться исторические труды — летописи, хроники, — в них, как правило, описываются события. Но это еще протоисторический текст. То есть он уже отчасти исторический, потому что мы говорим о событии — это то, что произошло, то, что уникально, то, что нарушает ожидания. То, что происходит всегда при всех условиях, событием не является. Событие — это то, чего мы не ждем. Поэтому, когда начинают фиксироваться события, в их отборе уже есть способ исторического понимания. Вот одно случилось, другое, третье — мы вспоминаем о событиях. Но это все же еще протоисторический способ размышления, потому что события просто фиксируются, между ними не устанавливаются внутренние взаимосвязи, в них нет логики развития.

Чтобы понять историчность предмета, нам надо рассказать о нем историю, приписать ему начало, целеустремленность, конец.

Дальше, когда мы начинаем думать об этой логике — а как, почему она такая, — мы начинаем приписывать истории причинность, связь между событиями. Это тоже, как я хотел бы сразу обратить внимание, не очевидное умственное допущение — что историческое событие имеет причину. Это надо предположить, что оно не происходит просто так, что у него есть какая-то логика.

В понимании этого есть два полюса. Один полюс — фаталистический, это обычно какие-то провиденциальные представления: Книга небес, Книга судеб, где все записано, Господь знает, что случится, все предопределено, фатально детерминировано. И другой полюс, противоположный, — это бесконечное нагромождение хаотических случайностей. Эти полюсы противоположны, но их не так трудно логически свести в одно. Что все это абсолютнейшая лапша — просто мы не можем увидеть никакой логики, а тот, кто наверху, знает, зачем это нужно, он нас вот в эти цепочки простраивает, а для нас это все видится как абсолютный и тотальный непонятный неуправляемый хаос.

Существенный вопрос здесь: почему вообще важно об этом думать? Что это значит — есть причина, нет причины? Написано в Книге судеб или не написано? Какая практическая разница? Разница, конечно, очевидна, потому что человек принимает решения, и ему надо знать, имеет его решение какое-то значение или нет. Я не буду уходить из области истории в область психологии — современная психологическая наука вообще поставила под сомнение вопрос, насколько человек способен сознательно принять решение, и есть гипотеза, что человек принимает решение до того, как он об этом узнает, что он не принимает сознательно никаких решений. Но все-таки та культура, в которой мы жили последние две тысячи лет, основана на предпосылке, что человек есть ответственное существо, само принимающее решение, и я буду в этой логике рассуждать дальше.

Так вот, для того чтобы принять решение осмысленно, нам надо знать, на что мы можем повлиять, на что не можем, что от нас зависит. Всякое решение принимается исходя из горизонта будущего. У человека настоящего не существует, это только разделительная точка, а есть опыт прошлого и ожидание будущего. Он принимает решения на основании опыта прошлого, исходя из горизонта своего ожидания и представлений о желательности-нежелательности того или иного развития событий.

Эти фундаментальные дихотомии были определяющими, пока не появилось представление о том, что существует наука как таковая, которая обладает своими правилами, и должны быть какие-то законы, которые мы сможем научным путем понять. Это примерно конец XVIII — начало XIX века и вторая половина XIX века в особенности, когда возникают идеи научного закона, и тогда же появляется идея исторического детерминизма: все события так или иначе определяются монументальными макроисторическими факторами. Представления о том, какого рода эти факторы, могут быть различными, но, как правило, разные ученые и историки исходят из монистических представлений об истории — что есть один главный фактор. Человеческие общества очень разнообразны — я чуть не сказал «бесконечно разнообразны», но не бесконечно, хотя чрезвычайно. Так почему они так разнообразны? Как объяснить?

Событие — это то, что нарушает ожидания. То, что происходит всегда при всех условиях, событием не является.

Одним из фундаментальных ответов, очень живых для сегодняшнего дня, является географический детерминизм. Что развитие общества определяется локусом, в котором оно находится, природными условиями, плодородностью почв, продолжительностью светового дня, климатом и размером государства. В теории Монтескье разница между тираниями — или деспотиями, как он их называл, — демократиями и аристократиями описывается исключительно исходя из размеров государств. Демократическая республиканская система, с его точки зрения, подходила для маленьких сообществ. Среднего размера сообщества порождали аристократическую систему, которую он считал вообще идеальной, как и средний размер государства. А для государств больших размеров подходила только деспотия. Его теория очень понравилась Екатерине II, потому что она, с одной стороны, позволяла ей считать себя просвещенной и находящейся на уровне развития европейской мысли, а с другой стороны, оправдывала для России — уж больше государство трудно себе представить — деспотическое устройство как единственное подходящее.

Это, конечно, очень грубый измеритель, поэтому сторонники моделей географически-климатического детерминизма потом очень софистицировали его как теорию. Появились идеи морских и континентальных цивилизаций с вытекающей из этого теорией торговой цивилизации, выходящей к морю, и замкнутой континентальной цивилизации — и таких теорий было чрезвычайно много. Для тех, кому любопытно посмотреть на это на русской почве, есть классическая книга академика Милова «Великорусский пахарь», где вся история России выведена из специфической географический широты и русского климата. Она совершенно не заслуживает иронического отношения, потому что в нее вложена интеллектуальная энергия, и интеллектуальный фокус, который тут проделывается, чрезвычайно силен и изыскан. Меня мало убеждает эта логика, но сделано здорово.

С этими логиками чаще всего сталкиваются люди старшего поколения, но тем не менее они заложены как бы в подпочве систем преподавания и сегодня, поскольку логика мышления меняется медленно. Это, конечно, марксизм — идеи экономического детерминизма: что все определяется развитием производительных сил и производственных отношений и что все общественные явления, включая тончайшие, рафинированные, культурные процессы, определяются экономической логикой и классовыми интересами тех или иных участников событий. Речь идет о положении каждой группы в системе распределения труда и общественных продуктов и ресурсов, и интересы и позиции группы определяет именно это. Идея экономического детерминизма, конечно, чрезвычайно разработана и глубока.

В теории Монтескье демократическая система подходила для маленьких сообществ. А для государств больших размеров подходила только деспотия.

Не менее популярной и распространенной среди детерминистских моделей истории является — ее можно назвать по-разному — модель культурного или цивилизационного детерминизма. Что есть культуры и они определяют культурные условия. Некоторое время назад, в эпоху моей, интеллигентно выражаясь, средней молодости, приобрел невероятную популярность термин «ментальность». Сейчас как-то немножко с этой ментальностью поуспокоились. Но тогда была идея, что вот есть каким-то образом исторически сложившаяся культура или ментальность — слово «ментальность» акцентирует почти биологический характер, — что есть какие-то сообщества, в которых все разделяют определенные умственные представления. Эти системы культурных представлений определяют всю историю человека, общества, государства, народа и так далее, смотря какие социумы мы рассматриваем. Они замкнуты в этой зоне.

Но одной из самых последних и интеллектуально сильной в этом смысле была цивилизационная модель Сэмюэла Хантингтона, который делил все человечество на цивилизации и говорил, что все определяется ими. Хантингтон недавно умер, а сейчас, в эти дни, он, конечно, потирал бы руки, поскольку он многократно говорил, что Греция не может быть членом Европейского союза, так как она принадлежит к другой цивилизации. Он успел застать время, когда греков приняли в Европейский союз, и у него объяснение другой цивилизационной парадигмы греков было простым: они православные, в то время как Европейский союз и эта цивилизация основаны на протестантско-католической традиции. Хантингтон говорил, что Грецию надо исключить, а то это плохо кончится. Сейчас он был бы очень рад. Хотя до его смерти туда были приняты и Румыния, и Болгария.

То есть Хантингтон считал основой цивилизации религию как сложившуюся систему представлений. Она, в частности, позволяла создать вот эти самые культурные модели и уйти от прямолинейных биологических, расистских объяснений. Скажем, сравнивались Доминиканская Республика и Гаити, при том что это один остров, один этнос и практически одна история, но разные религии — верования на основе вуду в Гаити и католицизм в Доминиканской Республике. В итоге был сделан совершенно определенный вывод, что race doesn't matter, culture does: одна страна все-таки оказалась способной к развитию, другая — не особенно. Культуру можно до какой-то степени преодолеть, но она обладает высокой степенью, так сказать, упругости, сопротивляется переменам.

Хантингтон недавно умер, а сейчас он, конечно, потирал бы руки, поскольку многократно говорил, что Греция не может быть членом ЕС, так как она принадлежит к другой цивилизации.

До этого я говорил о том, что эти теории объединяет. Вот этот монизм — один базовый фактор. Но что их разъединяет? То, что, например, культурный и географический детерминизм делает акцент на устойчивости, на постоянности, на неизменности. Что есть какая-то сложившаяся культура или география и она в значительной степени определяет. В то время как экономический детерминизм подчеркивает телеологическую логику изменений. По теории Маркса, экономические отношения и экономические формации постоянно сменяются. В последнее столетие теория была уточнена, и последним изводом стала теория модернизации — что все общества ее проходят, но по-разному, в разной степени, с разной остротой, однако тем не менее модернизации сопутствуют одни и те же признаки. Некоторые общества оказываются полностью модернизированы, некоторые — частично, но есть ясная телеология движения по пути. Хотя цивилизационные и культурные модели тоже любят метафору пути.

Мне доводилось выступать в Московской школе социальных наук — она проводит ежегодную конференцию под названием «Пути России», и это такая интересная сама по себе идея, что у России есть какие-то пути. Я посмотрел по Гуглу, как обстоит дело с другими известными мне языками, есть ли пути у каких-то стран, которые изъясняются на других языках. Обнаружил, что «the way of Britain» и «the way of England» не существуют вообще. Упоминаний подобного рода буквально единицы, их очень мало. «Le chemin de la France» — это исключительно железнодорожное правление, которое отвечает за развитие железных дорог Франции. Но зато «Deutsche Wege» больше, чем «путей России»: у Германии невообразимое количество путей, набираешь — и на тебя вываливаются сотни и сотни тысяч упоминаний. Понятно, что все эти идеи — немецкого происхождения, они были перенесены на русскую почву, как и идеология особого пути — Sonderweg — из Германии, что мы куда-то откуда-то идем. Соответственно даже больше, чем в немецкой традиции, в современной России актуальна железнодорожная метафора: мы шли по пути, но потом с него сбились, съехали, и нам надо вернуться обратно, вопрос — куда. Это еще в перестройку обсуждалось: то ли в досталинский период, к идеалам революции, то ли в царистский период, то ли в допетровскую Россию, то ли еще куда.

Это интересный вопрос, потому что первым об этом заговорил знаменитый русский мыслитель Петр Яковлевич Чаадаев в «Философическом письме», и он говорил, что главной исторической ошибкой был неправильный выбор религии — взять ее у падающей Византии. Чаадаев, конечно, никогда не пользовался железной дорогой, но удивительным образом появление его первого философического письма совпадает с началом строительства русской железной дороги. Это произошло совершенно синхронно. То есть способ размышления очень характерный: путь, ветка, боковой путь, возвращение, съехали с пути, потеряли колею — почему-то мы представляем себе страну и государство идущими по железным дорогам.

Интересная сама по себе идея, что у России есть какие-то пути. Я посмотрел, как обстоит дело с другими известными мне языками, и обнаружил, что the way of Britain и the way of England не существуют вообще.

Теперь я решительно перейду к противоположной идее — что история не детерминирована, а наоборот, определяется поступками и действиями людей, сознательным, волевым решением, воздействием и так далее. Кто эти люди, которые так или иначе влияют на исторический процесс? Это, прежде всего, цари, боги и герои. Свойство быть исторической личностью приписывалось начальству — князьям, вождям. Вот они принимают решения, и отсюда биографический интерес к жизни тех, кто принимает решения за других. Еще Толстой смеялся над идеей, что если бы у Наполеона не было насморка на Бородинском поле, он принял бы правильное решение и история пошла бы по-другому. Звучит смешно, хотя, с другой стороны, неизвестно, так ли это смешно. Я мало знаком с французской частью истории войны 1812 года, но, скажем, чудовищная идиосинкразия русского императора Петра Алексеевича к жаре — у него начинали плавиться мозги, он терял самоконтроль и способность командовать войсками в условиях жаркого климата — сыграла очень значительную роль в геополитическом развороте России от Черного моря к Балтийскому. Он же начинал с Азовских походов, но там у него что-то не получалось. Как всегда, сработали глобальные исторические факторы, но, вероятно, какие-то его интересные биологические идиосинкразии не остались без влияния на этот процесс.

Вторая идея, кто влияет, исходит из того, что власть над историей — это власть над умами. Соответственно влияют поэты, пророки, авторы и создатели религий — они являются главной движущей силой истории. В совсем недавнее время возникли новые модели, понятные в этом смысле, что история человечества — это история научных открытий и соответственно именно ученые, открывая, все определяют. И хорошо понятная модель — что это деньги. Что те, кто обладает деньгами, обладают реальной властью, принимают решения и меняют все. Но что существенно во всех этих представлениях и моделях? Это то, что люди делятся на две группы: на тех, кто принимает решения, кто определяет, и на тех, кто ими заражается.

Крайним выражением этих систем представлений об историческом процессе являются так называемые теории заговора. Есть специальные исследования по теориям заговора, которые могут приобретать почти эпидемический характер, когда общество фактически заражается идеей, что где-то есть заговорщики, которые тайно рвутся к мировому господству и манипулируют обществом тем или иным способом, добиваясь выгодных для себя целей. В отличие от идеи экономического, географического или цивилизационного детерминизма, здесь просто поставить некоторый мысленный эксперимент, чтобы проверить эту теорию.

Думаю, каждому доводилось в своей жизни что-то организовывать — какое-нибудь выступление, мероприятие, чтобы все вовремя пришли, чтобы все подготовились, чтобы все сделали, чтобы все сработало. Если это три человека — в общем-то, запросто. Задача, не отличающаяся никакой сложностью. Девять человек — уже становится трудно. Решаемо, но трудно. 27 — можно, но нужно иметь какие-то специальные способности, чтобы получилось, не у каждого получится 27 человек организовать. 81 — уже нереально, никто не может. Так, чтобы все работало как часы, правильно, чисто, без накладок и так далее.

Идиосинкразия Петра к жаре — он терял способность командовать войсками в условиях жаркого климата — сыграла значительную роль в геополитическом развороте России от Черного моря к Балтийскому.

Насчет всемирного заговора — все понятно, да? Вероятность организовать что-нибудь подобное, чтобы оно вот так работало, ниже нуля. Опять же, бывают локальные заговоры — можно убить главу государства, можно совершить теракт, локальных заговоров сколько угодно. Но практически никто, осуществляющий теракт, государственный переворот и так далее, уже не может контролировать успешную реализацию своего замысла. То есть из всего, что я перечислил, это интеллектуально самая слабая модель. Но очень популярная, потому что она соответствует идее истории как истории, которую рассказывают. Это история про ужасных заговорщиков, про тех, кто с ними борется, про столкновение двух сил — особенно нынешнее массовое искусство страшно склонно к воспроизведению этой модели, где есть силы добра и силы зла, осуществляющие такую коллизию. И это, конечно, объяснительная модель, обладающая колоссальной умственной привлекательностью именно потому, что она страшно проста как способ объяснения непонятного.

Последнее, о чем я хотел сказать очень кратко, прежде чем переходить к заключительной части, некоторому подведению итогов, — это развившееся в последние полстолетия представление о том, что никакой истории не существует вообще, что история — это выдумка. Мы не можем узнать, как что было на самом деле, потому что ничего и не было. Это уже борьба за власть, то есть ретроспективная манипуляция с целью символического контроля над прошлым. Те или иные группы, люди борются за контроль над прошлым и навязывают свои версии прошлого с целью усиления своих статусных финансовых и ресурсных позиций в настоящем. Это такое очень распространенное представление об истории: все чистое вранье, просто мифы. Слово «миф» снова приобретает чрезвычайное значение.

В XIX веке знаменитый немецкий историк Леопольд Ранке вывел формулу, что дело историка — узнавать, как он сказал, «как это было на самом деле», как это было в действительности. Но только ленивый двести раз не сказал, что это какая-то ужасная глупость, наивность и идеализм — кто может знать, как было на самом деле. Мы действительно ничего не знаем и, вероятно, не узнаем никогда, как что было на самом деле. Но тем не менее мне кажется, что без этого импульса, без желания узнать, как было на самом деле, думать об истории бессмысленно. Что уже сам процесс ее обдумывания определен желанием узнать, как было на самом деле, даже если это у нас никогда не получится.

Соответственно я перехожу к заключительной части всего того, что я хотел сказать. Мне представляется, что все те объяснительные модели, о которых я говорил, при их невероятной разности обладают одним и тем же фундаментальным свойством. Их цель — это устранение из истории ее загадочности и непонятности, устранение незнания, создание модели, которую мы можем считать объяснительной, непротиворечивой, дающей нам силу предсказывать будущее на основании прошлого и так далее. То есть речь идет о попытке интеллектуального вытеснения или объяснения присутствующей в ней тайны и непонятности.

История Эдипа — это история об ответственности за то, чего ты не делал, не хотел, не рассчитывал. Но принятие ответственности есть акт сознательного решения.

Опять-таки, если пользоваться ресурсом английского языка, там есть прекрасное словосочетание, вернее, глагол to explain out — когда ты ликвидируешь проблему путем объяснения. Мне кажется, что все эти модели объединяет идея объяснения загадки истории, вытеснения ее, ликвидации, подчинения ее понятной нам логике. В то время как фундаментальным свойством интересной истории является неопределенность. Есть прелесть в истории, особенно истории, которую рассказывают детям: дети любят знать, чем кончится. Мы заглядываем наперед в конец книжки, нам нравится рассказывать сказки, потому что мы слышали другие и знаем, чем кончаются сказки, что в конце все будет хорошо. К тому же у нас есть опыт человеческой жизни, и мы тоже знаем примерно, чем всякая человеческая жизнь кончается. Здесь все известно. Но именно поэтому интеллектуально очень трудно принять неопределенность, многофакторность, наличие процессов, о которых мы не знаем.

Есть книга Карла Поппера «Нищета историцизма» (она многократно выходила по-русски), где он пишет, что главный закон истории — это закон непредсказуемости последствий. Принимая решение, человек не знает, к каким последствиям это приведет. Поппер говорил об unintended — ненамеренных последствиях и приводил простой пример выхода человека на рынок. Вы хотите купить дом, заинтересованы в том, чтобы купить его дешевле, но, предъявляя платежеспособный спрос, автоматически повышаете его цену. Это понятная всякому экономисту логика. Но суть в том, что последствия действий человека всегда непреднамеренны, мы никогда не знаем, какими они будут. А ответственность — реальна. За те последствия, которых ты не только не предусмотрел, но и не имел возможности предусмотреть. И это историческая ответственность.

Это не я придумал, это знали давно, и об этом поразительно сильно написано в трагедии Софокла «Царь Эдип». Ему на роду было написано — греки верили в судьбу и предопределение, — что он убьет отца и женится на матери. И он сделал все возможное, чтобы этого избежать. Тем не менее все, что он сделал, привело его к тому, что он совершил. Для него все это было полной неожиданностью, но когда он узнал, что все исполнилось, он принял на себя ответственность за оба преступления. Это интересная история с точки зрения права, этики, отношения к жизни, это история об ответственности за то, чего ты не делал, не хотел, не рассчитывал. Но принятие ответственности есть акт сознательного решения.

История — это действия в условиях неопределенности. У меня не было возможности подробно говорить о субъекте действия — что такое государство, которому приписывается право быть активным игроком, народ или другие абстрактные общности, каково во всем этом место индивидуального человека. Но в этом смысле я хотел бы вернуться к тому, с чего начал. Я не описываю вам, как устроена история: я не знаю. Я рассказываю, какие есть способы о ней думать, и просто делюсь тем, как пытаюсь о ней думать я. Что история и есть результат сознательных действий и сознательных решений людей — многих, всех. Только никто из них никогда не знает, что выйдет из сознательных решений, и всегда бывает не то, что мы хотим, думаем и планируем. Что не отменяет нашей ответственности за то, чтобы хотеть, думать и планировать, принимать решения и действовать.

Понравился материал? Помоги сайту!