«На наших репетициях ребята с аутизмом озабочены только добыванием счастья»

БДТ им. Г.А. Товстоногова привез в Москву спектакль «Язык птиц» в постановке Бориса Павловича, где профессиональные актеры играют наравне с подопечными центра «Антон тут рядом», людьми с аутизмом, синдромом Дауна и другими особенностями развития. Спектакль показывается 13 и 14 октября в Электротеатре «Станиславский» в рамках XI международного фестиваля-школы современного искусства «Территория». Наталия Зотова расспросила об этом проекте Бориса Павловича и руководителя центра «Антон тут рядом» Любовь Аркус.

— Как получилось, что вы решили делать театр с такими необычными актерами?

— У меня давно было намерение совмещать искусство с той реальностью, которая от него далека. Мне нравится сама идея, что искусство не живет в резервации. И если есть такой генератор смыслов, как БДТ, то этот генератор должен работать на полную мощность. Так что меня никто особенно не уговаривал. Я уже в БДТ должен был начать то, что мы с Андреем Могучим условно называли социальными и просветительскими проектами. Уже работала Педагогическая лаборатория БДТ, где учились говорить о современном театре. Или во время осенних каникул режиссеры с командой актеров БДТ заехали в школы на окраине Питера и сочинили в коридорах, столовых, спортзалах спектакли по главам «Героя нашего времени» Лермонтова. И в первый день новой четверти школьники застали школу преображенной.

— И как вы от этого пришли к спектаклю «Язык птиц»? Как вы решились?

— Мне позвонила Зоя Попова, исполнительный директор фонда «Выход в Петербурге», учредителя центра «Антон тут рядом», и сказала, что приглашает меня встретиться с ней и Любой Аркус, создателем центра. Который в Петербурге, а сейчас, думаю, и в стране, — очень заметное явление: единственное место, которое так многогранно работает со взрослыми людьми с аутизмом. И дело даже не в аутизме. У них в самой организации работы, в каждой детали ощущается установка на горизонтальные связи. Никто не занимается благотворительностью в привычном смысле слова.

Вот я сижу в редакции журнала «Сеанс», где Люба Аркус рассказывает об их работе: уже и графическая мастерская есть, и керамическая, и швейная, и музыкальный ансамбль, и все на свете, а театра нет. Я сказал, что никогда не занимался инклюзивным театром, на что Люба сказала потрясающую вещь, которая меня сильно раскрепостила и сняла вопросы вроде этого «как решиться». Она сказала: «Ты, Павлович, чем умеешь заниматься? Театром? Вот и занимайся. Есть специальные психологи, которые, если что, будут оказывать психологическую поддержку. А ты не терапевт, ты делай театр».

Так и возник проект, где профессионалы вместе с людьми с аутизмом, синдромом Дауна, с другими особенностями сочиняют спектакль. Это не демиургическое творчество, когда режиссер рассказывает всем, что делать. Мы создаем поле возможностей, в котором все участвуют в достаточно пропорциональной степени. И проект живет уже два года.

Это не коллаборация, это человеческая сшибка, встреча по-настоящему, человеческое столкновение. И чем дальше мы движемся по жизненному пути, тем реже бывают такие встречи.

— А сколько времени прошло от начала репетиций до премьеры?

— Когда мы начали репетировать, не было еще конкретного произведения. По пути к «Языку птиц» мы перебрали несколько вещей, они не прижились. С октября 2014 года по весну 2015-го мы занимались упражнениями, тренингами, этюдами, нашей задачей было найти общий язык. И название суфийской поэмы «Язык птиц» неожиданно срезонировало с нашей технической задачей. Вообще вопрос искусства — это вопрос языка. А вопрос языка — это ко всем участникам коммуникации.

На моем курсе в питерской театральной академии, где я учился режиссуре, были иностранцы. И корейцы с японкой общались на русском: другого общего языка не нашлось. Время от времени мы находили записки, которые они оставляли друг другу в общежитии, где корейцы на broken russian объясняли что-нибудь японке. И это, конечно, был чистый Хлебников, удивительный новояз. Этот язык был далек от русского литературного — он был сформирован участниками этого диалога. То же самое происходило и у нас. Есть участники работы — и они должны найти собственный лексикон.

— И что вы делали, пока не нашли материал для спектакля?

— Как я уже сказал, занимались упражнениями полгода. На самом деле это очень здорово, когда делаешь что-то, лишенное прагматической установки на премьеру. Художник ведь всегда делает зарисовки, наброски. А в театре мы часто оставляем работу над технологией в театральном институте. И это были полгода чистого поиска, глоток свежего воздуха для актеров. Проект во многом вернул нас к нашей профессии. Мы вроде как опустились на базовый уровень — ребята из центра делали в театре буквально первые шаги, и мы, профессионалы, с ними переосмысляли основные вещи: что такое выйти на площадку и помолчать. Или: прежде чем что-то сделать на площадке, нужно на ней себя обнаружить. Или: важно, чтобы никто никого не подтягивал, а все двигались в общем направлении.

— Но театрально работать с людьми с особенностями нужно как?

— Как с артистами. Базовый профессиональный уровень актера — это же очень условно. На сцене находится не только носитель навыков, но и человек. Навыки актера — в том, чтобы преодолеть свою закрепощенность, зашоренность, на сцену выйти в состоянии себя как такового. Актерский навык — это навык быть самим собой. Но актеру для этого нужны колоссальные инструменты.

А что такое аутист? Это человек без кожи, без защитных покровов. Он не умеет выстраивать социальные игры, окружать себя паутиной социальных связей. Мы создаем эту стену безопасности, стену между нами и другими, и именно поэтому мы можем легко устраиваться на новую работу, переезжать, устраивать семью с человеком, которого мы можем до конца не понимать. У людей с аутизмом восприятие мира происходит безусловно, напрямую — поэтому мир и несет им в основном травмы.

Для артиста это как раз то состояние, к которому надо прийти. Артисты учат ребят не имитации, а выстраиванию правил игры. А у ребят они учатся безусловности обстоятельств: я стою здесь перед вами, вы на меня смотрите, никакого дополнительного смысла не нужно.

— Вы тоже у них чему-то учитесь?

— Сейчас в наш проект как драматург будущего спектакля влилась сценарист Люба Мульменко. Но пока она провела три дня с нами, просто глядя на наши репетиции «Языка птиц». Вернувшись назад в Москву, она на следующий день написала мне, что не может привыкнуть, что вокруг нее нет этих людей. Это какой-то забытый, детский опыт, когда летом встречаешься с человеком с соседней дачи и вдруг он для тебя оказывается половиной мира. Вы вместе катаетесь на велосипеде, играете в прятки по заброшенным домам, опыт совместного проживания жизни становится таким колоссальным, что, когда лето заканчивается, вы не представляете, как будете жить друг без друга. Это не коллаборация, как у коллег на работе: это человеческая сшибка, встреча по-настоящему, человеческое столкновение. И чем дальше мы движемся по жизненному пути, тем реже бывают такие встречи. А ребята встречают каждого человека без этих защитных покровов, и через три дня ты не понимаешь, как жил без них раньше. Это другая концентрации подлинности. Для актеров эта высота пока недосягаема.

У людей с аутизмом восприятие мира происходит безусловно, напрямую — поэтому мир и несет им в основном травмы. Для артиста это как раз то состояние, к которому надо прийти.

— Вы два года плотно общаетесь с людьми с аутизмом. Что в них общего, кроме этой открытости?

— Как только мы начнем обобщать, будет мертвечина. Кроме вот этой беззащитности перед миром — общего знаменателя у людей с аутизмом нет. Это же индивидуальности. И как раз в силу своей обнаженности каждая индивидуальность видна сразу.

За два года не появилось ничего, никаких социальных масок, никакого внешнего объединения. Наша Нина, наш Паша и наш Антон не стали меньше Ниной, Пашей или Антоном от того, что два года работают со мной. В группе есть серьезные люди, есть иронисты, которые все высмеивают, есть скрупулезные педанты, которые требуют посекундного соблюдения плана. Есть, наоборот, люди, которые пользуются любой секундой, чтобы улизнуть и устроить какой-нибудь дестрой. Наши занятия похожи на пионерский лагерь, где все вырвались из города и предаются безудержному тому, что было «в удерже» в городе.

— Люди с особенностями развития понимают, что их считают странными?

— Те, кто участвует в театральном проекте, — люди, все-таки склонные к рефлексии, поэтому они отдают себе отчет в том, что отличаются от других людей.

— Не пытаются ли они доказать что-то окружающим, выходя на сцену?

— Театр для них — это точно не средство кому-то что-то доказать. Это источник радости, и они используют его в этом смысле на полную катушку. Когда мы заканчиваем этюды и я спрашиваю: «Что вам особенно понравилось?» — каждый говорит: «Ну, вот я сегодня здорово работал!» И актеры в этот момент сползают со стульев, потому что они-то как раз привыкли отвечать: «Я, конечно, неудачник, а все вокруг такие талантливые…» А эти ребята приходят, чтобы получить радость, и когда случается что-то интересное, они воспринимают это исключительно как приобретение. У них нет амбиций. Это потрясающе, я пытаюсь у них этому научиться.

Поэтому с ними не чувствуешь себя уязвимым. Когда приходишь на репетицию с каким-нибудь народным артистом, то не можешь быть уверен, что он не заденет тебя. А наши репетиции — самое безопасное место. Приходя к нам, ты встречаешься с людьми, которые озабочены только добыванием счастья.

— Значит ли это, что они не оценивают других, не судят?

— Суда нет, а оценка есть. Совершенно спокойно кто-то может сказать тебе в лицо: «Слушай, а почему у тебя такая дурацкая кофта сегодня?» или «Ой, а ты плохо сейчас спел». Но в этой честности нет приговора: оценивается не сам человек, а его действие.

Философы говорят, что единственная ненаблюдаемая вещь — собственное сознание. Чтобы встретить себя, нужно отправиться в другого человека.

— Расскажите, пожалуйста, о самом спектакле.

— Это вариации на тему суфийской поэмы, наше коллективное размышление. Это история о птицах, которые отправляются на поиски царя, потому что между собой не могут договориться и жить в мире. Мудрая птица удод говорит, что если они преодолеют семь долин и семь страшных испытаний, то найдут этого царя, который будет всеми справедливо руководить. Сначала в путь отправляется несколько тысяч птиц, но с каждым испытанием многие отваливаются, возвращаются домой. Через все семь долин проходят только тридцать птиц. В конце пути они видят озеро — им говорят, что там живет Симург. В удивлении они заглядывают в него, видят свое отражение, и тут им открывается, что Симург в переводе означает «тридцать птиц».

Поэма состоит из множества маленьких притч, которые птицы по дороге друг другу рассказывают. Мы пересказывали друг другу эти притчи, и из наших ассоциаций возникал спектакль. Все тексты, которые произносят ребята, если это не тексты суфийской поэмы, придуманы ими самими.

— Что вы хотели бы, чтобы зритель понял или почувствовал в спектакле?

— Наверное, что себя ты можешь обнаружить только в другом. Знаете, философы говорят, что единственная ненаблюдаемая вещь — собственное сознание. Чтобы встретить себя, нужно отправиться в другого человека.

Любовь Аркус, режиссер, руководитель центра «Антон тут рядом»

К людям с аутизмом не нужен никакой «особый подход». Когда начинается «особый подход», ничего как раз не получается. Открытость, способность чувствовать другого человека и уважение — больше ничего и не надо. Проблема в том, что в современном обществе это называется «особым подходом», а вообще-то это норма.

Традициям социального театра очень много лет. Это театр, который построен на открытости другому языку, другому способу выражать себя. Ребята с аутизмом — это иначе устроенные люди. У них нет социальных предрассудков, которыми мы забиты и переполнены. И когда актеры БДТ говорят, что они больше получили от ребят, чем те от них, они правы. Современный актер невероятно зажат — это говорят все режиссеры, с которыми я близко знакома. У него очень мало свободы. Сейчас не время искусства, сейчас время, которое противодействует искусству: все ощущают кризис языка, идей.

Ребята из центра «Антон тут рядом» ограниченно дееспособны. Мы пока создаем им их микросоциум, чтобы они постепенно могли выйти в большое общество. Проблема-то не в них, проблема в обществе. Но я замечаю, что нам удается инфицировать максимальное количество людей пониманием того, что никакого «особого подхода» быть не должно. Мы приходим в чужое пространство, и через некоторое время оно становится своим. Вот так же сотрудники «Газпрома» стали постоянными волонтерами центра после того, как мы всего-навсего провели у них ярмарку. Такое постепенное движение.

Понравился материал? Помоги сайту!