На стороне добра

Месяц назад я написал для Кольты статью «На стороне зла» о людях, которые в той или иной форме делают свой жизненный выбор в пользу государства, находят с ним общий язык и общие ценности, находят в государстве самих себя и в результате превращаются черт знает во что. Заостренная формулировка «сторона зла» — ловушка для автора в том смысле, что если уж ты взялся описывать ту сторону, то не стесняйся, опиши и другую — и тогда ты сам увидишь, насколько иллюзорно и спорно добро, а значит, и зло, потому что оно может быть безусловным и безоговорочным только в сравнении с безоговорочным и безусловным добром, а где это добро — его нет. Тьма, которой не противопоставлен свет, — это ведь не вполне и тьма; по крайней мере, без света к ней будет применимо любое определение вплоть до того, что сама она и есть свет, просто вот такой несовершенный, и попробуй возрази, когда у тебя у самого в руках нет фонарика.

Собственно, это вопрос на полях статьи «На стороне зла» — где искать сторону добра и как понять, что это именно она. Самым простым (и наглым, но это-то уж точно не проблема) ответом был бы «добро — это мы», но это будет чистая ошибка 404, ссылка, которая никуда не ведет. Что такое «мы»? Нет никакого «мы» в наших условиях. «Мы, хорошие люди»? В ответ на это выйдет миллион людей, искренне считающих себя хорошими, в том числе самые невообразимые упыри, от которых захочется немедленно убежать с криками «нет, нет, я плохой». Какие-то более узкие определения? Ну давайте переберем самые вульгарные: «Мы, русская интеллигенция» — ага, а теперь попробуйте исключить из русской интеллигенции хотя бы Никиту Михалкова, и интересно, что у вас получится. «Мы, оппозиция»? О да, и за спиной зашмыгает носами партия «Парнас» и еще с десяток партий, включая знаменитые спойлеры масона Богданова, — попробуйте сказать «мы» о них. «Мы, креативный класс»? Тогда вам на фестиваль «Урбантино», и дальше можете не читать.

А кто-то чист как слеза, ни в чем не участвовал, можно объявить стороной добра его, но это как историческое кино, где оператор старается двигать камеру так, чтобы в кадр не попали электрическая розетка или стеклопакет.

При этом интуитивно ведь все понятно. Волкодав прав, людоед — нет, но когда художник Павленский попытался отдать свою премию тем, кого он считает волкодавами, выяснилось, что для многих именно они и Павленский заодно с ними — людоеды, и нет здесь формулы, по которой получится вычислить точный ответ. В этом-то и проблема — у нас и волкодавы у каждого свои, и людоеды (а также говнодавы и говноеды). Стоп, я ведь сейчас сказал «у нас» — значит, кого-то имею в виду, но кого?

Да, конечно, имею, но называть этих «нас» будет проще всего поименно; есть такое нехорошее слово «Фейсбук» в странном его значении, сужающем миллиард аккаунтов до нескольких сотен людей, пишущих по-русски, знакомых между собой, частью ненавидящих друг друга, частью терпящих, частью презирающих — но кого-то и любящих, и ценящих, и уважающих. Показательный пример — скандальный манифест «стороны зла», написанный сотрудничающим с нею в рамках «Стрелки» Григорием Ревзиным — в поясняющих интервью он говорил, что Москва, которую он хочет построить, должна идеально подходить «Фейсбуку»; описывая эту Москву, Ревзин даже называет поименно людей из «Фейсбука», которые будут гулять по ней и радоваться, — я там тоже назван по имени, поэтому могу подхватить правила игры и искать сторону добра именно в этом «Фейсбуке», тем более что больше-то и негде.

Эти несколько сотен или несколько тысяч — это и есть «мы». Сверхмалая часть российского общества, играющая чуть по другим правилам, нежели остальное общество. Наверное, в нормальных условиях это было бы субкультурой, рискующей доиграться до социальной шизофрении, но сложившиеся в России условия извиняют почти всех: в России сегодня собственные правила волен задавать себе каждый по своему усмотрению, такая свобода, наверное, находится в прямой зависимости от общей несвободы — собственно, это не секрет, самые свободные люди всегда обнаруживаются в самых ужасных тираниях, и руки (чаще, конечно, языки) их оказываются тем более развязанными, чем сильнее пытается связать их власть. Мандела невозможен в современных США, Валенса невозможен в Норвегии, Солженицын — в Германии. Наша нынешняя тирания отвратительна, но еще не чудовищна, поэтому Мандел и Валенс нет и у нас, зато есть эти несколько сотен или тысяч в диапазоне от Шендеровича и Бабченко до Ревзина и Серебренникова. Наверное, сторона добра — где-то там, где они. Ну, предположим такое, по крайней мере.

Легко быть хорошим, когда ты погружен в хорошую среду; интереснее, что с тобой будет, когда среду станут уничтожать, и куда ты себя денешь — здесь ведь тоже много всяких развилок.

И здесь не обойтись без дополнительных оговорок. Про кого-то все просто понять — да, умнейший, да, талантливейший, но, видимо, исходит из того (и не факт, что он неправ), что ум и талант как-то расширяют пространство для компромисса, и в резюме у него — и «Стрелка» с Собяниным, и фонд «Эгида» с Сурковым, и «Сколково» с Медведевым, и много чего еще вплоть до дружбы с Волошиным во времена его наивысшего могущества (то самое «дней путинских прекрасное начало», когда громили НТВ, бомбили Чечню и принимали еще робкое, но по тем временам довольно чудовищное антиэкстремистское законодательство — но многим нравилось, и кто-то до сих пор скучает по тем временам). Это люди хорошие, но место им — все-таки хотя бы в примечаниях к статье «На стороне зла», а не в статье «На стороне добра». Но это просто.

А у кого-то смотришь анкету (ну, не анкету, конечно, но цитатник за хотя бы пятнадцать лет) — чист как слеза, Путина впервые обозвал х**лом в новогоднюю ночь 2000 года, ни в чем нехорошем не участвовал, плохих коллективных писем не подписывал, а хорошие подписывает, не пропуская ни одного. Не ходит на телевизионные ток-шоу, не отвечает на звонки «Лайфньюз», не подает руки вообще никому, замечательный человек, и как бы можно объявить стороной добра его да и успокоиться — все равно больше искать негде, но это получится как малобюджетное кино о какой-нибудь давней исторической эпохе, в котором оператор старается двигать камеру так, чтобы в кадр не попадала современная электрическая розетка или стеклопакет в окне — здесь в роли розетки или стеклопакета может оказаться что угодно. Девяностые, или Украина, или отношение к народу — почему-то у каждого такого человека есть струнка, коснувшись которой, ты услышишь от него несвойственное любому добру «пытать и вешать» — будь то «наши танки в 1993 году расстреляли большевистскую сволочь», или «в Одессе пожгли колорадов», или «убить как можно больше сирийцев», или «на честных выборах победят фашисты» — да что угодно, от чего тоже захочется спрятаться и больше этого человека не слышать. Раз уж все происходит в Фейсбуке, мелкий случай из личной практики: я однажды расшарил пост незнакомого человека, какой-то прямо очень хороший был пост, один в один мои мысли, которые у меня у самого не получалось сформулировать, — не помню, про что, но про что-то важное, про свободу, наверное. И вот я его расшарил, а мне пишут: эй, ты чего, ты знаешь, кто это? Оказывается, автор поста в свое время прославился, сняв нашумевший во «ВКонтакте» ролик, в котором девушка зверски убивает котенка. Даже у произвольно взятого малоизвестного человека из Фейсбука в бэкграунде оказался такой ролик. Неужели не бывает людей с правильными словами и мыслями, но без такого ролика, и без Собянина, и без Суркова, и без «колорадов»?

Это должен быть самый обыкновенный человек, для которого пишем и говорим мы, спорные и неоднозначные, ненавидящие и боящиеся друг друга. Просто мы, видимо, не имеем к нему отношения.

Верю, что бывает. Пусть в этих нескольких сотнях людей из Фейсбука найдется один человек, у которого больше всех шансов претендовать на то, чтобы не иметь вообще ничего общего со злом. Первое свойство такого человека — к сожалению, молодость. Молодость — потому, что чем меньше лет, тем меньше возможностей что-то натворить или куда-то вляпаться. К сожалению — потому что впереди много рисков, а позади мало того, чем можно похвастаться.

Но пусть хотя бы такой человек будет. Лучше, чтобы он был из провинции, чтобы в нем не было московского сословного снобизма и цинизма и чтобы не было у него той знакомой ему с детства княгини Марьи Алексевны, которая расстроится, если он скажет что-то не то. При этом, наверное, у него должно быть хорошее московское образование: и потому, что образование — это вообще хорошо, а московское — потому что в регионах выше риск, если хорошо учишься, попасть на «Территорию смыслов», а там уже и до «Единой России» недалеко.

Наверное, он работает журналистом — иначе откуда бы мы о нем узнали, а альтернативы журналистам в этом смысле мрачные: какие еще бывают небезъязыкие люди в сегодняшней России? Он журналист, и его первое место работы — уничтоженное в середине десятых легендарное СМИ, будь то «Лента», РБК или даже «Русская планета»; почему важно, чтобы это СМИ уже пережило «гребаную цепь», — потому что это самый простой тест для такого человека. Легко быть хорошим, когда ты погружен в хорошую среду; интереснее, что с тобой будет, когда среду станут уничтожать, и куда ты себя денешь — здесь ведь тоже много всяких развилок, и если пройдена одна, станет понятно и про следующие.

Это должен быть самый обыкновенный человек, не какой-то там самородок или гений, каждое слово которого хочется ловить, нет. Это должен быть самый типичный представитель того общества, каким ему стоит быть. Это должен быть тот, для которого пишем и говорим мы, спорные и неоднозначные, ненавидящие и боящиеся друг друга. Он прочитает, и оценит, и лайкнет кого-то из нас в Фейсбуке. Он простит Ревзину заигрывание с Собяниным, а мне — работу на Суркова, он поймет, зачем Гребенщиков ходил к Бастрыкину, и рассудит спор о слитой в «Медузу» стенограмме встречи коллектива РБК с новым начальством. Когда я говорю о стороне добра, я представляю себе такого человека — его не может не быть, ведь зло все-таки точно есть, а значит, должно быть и добро. Просто мы, видимо, не имеем к нему отношения.

Понравился материал? Помоги сайту!