Даша Раш: «Я против тестостеронового стереотипа»

Даша Раш родилась и выросла в России, но в сибирской части организованного Гете-институтом фестиваля электронной музыки CTM выступала как почетный зарубежный гость. Что неудивительно — музыкальная карьера Даши началась больше десяти лет назад, после того как она в середине 1990-х переехала в Европу работать моделью. Но в результате Даша Раш стала востребованным диджеем, на контрасте с ангельской внешностью игравшим быструю и жесткую электронную музыку, а потом организовала лейбл Fullpanda для выпуска собственной музыки. В этом году Даша издала сомнамбулический альбом «Sleepstep» на уважаемом немецком лейбле Raster-Noton, нехарактерный по звучанию ни для нее, ни для самого Raster-Noton. В Новосибирске Даша сыграла образцовый диджей-сет в кафе R.A.G.U. и концерт в академическом молодежном театре «Глобус», после которого подробно рассказала о том, как переехала в Европу, и о девушках в электронике.

— Большие интервью с вами я читал только по-английски, так что давайте с самого начала. Вы как-то рассказывали, что познакомились с электронной музыкой благодаря группе Zodiac.

— Это была самая волшебная для меня пластинка из родительской коллекции, одна из любимых в детстве. Во-первых, из-за обложки — роботы, женщины, рыбы, какой-то science fiction. Во-вторых, музыка соответствовала — тогда вообще было засилье итало-диско.

— Как родители относились к вашему увлечению музыкой?

— Без особого энтузиазма. Я занималась в детстве художественной гимнастикой и танцами — родителям казалось, что это лучший выбор. В музыкальной школе меня определили на домру; когда я увидела этот инструмент, испытала большой шок и не стала больше туда ходить.

— Банальный вопрос: как появился псевдоним Даша Раш?

— Раш — ну потому что Даша фром Раша (смеется), но и не только, конечно, — тогда писалось бы по-другому, к тому же у слова есть определенные коннотации. Один мой друг услышал, как я играю быструю, жесткую музыку, и сказал: «Посмотри на себя! Как ты входишь в раж, когда играешь!»

— Что вы сейчас считаете своим домом?

— Город, где моя студия, — Берлин. У меня есть сын, и когда он был маленьким — сейчас ему 16, — то дом был там, где были мы с ним. Потом все поменялось, сейчас я чувствую себя свободнее, поэтому сильная связь со студией. А вообще — планета Земля.

— В каком возрасте вы начали ходить на рейвы?

— Довольно рано. Первый раз я попала на дискотеку на районе в ДК железнодорожников, когда мне было четырнадцать. После этого был клуб Manhattan Express, местами противный, но по понедельникам Женя Жмакин проводил там творческие вечера с электронной музыкой. Затем последовали клубы «Птюч», «Титаник» и другие. Потом другие ребята начали делать рейвы в разных местах, но я тогда уже уехала из России.

— В 1995-м? Ради модельной карьеры?

— В начале 1996-го. Модельный бизнес для меня стал своего рода билетом. Наверное, хорошо, что мне тогда предложили контракт. Я не стремилась стать моделью, но было любопытно попробовать, ну и так совпало, что к 1995-му свобода начала 90-х заканчивалась и начиналось что-то совсем странное. Было интересно посмотреть, что за границей, к тому же это давало некую подушку безопасности. Модельная канитель, хождение по кастингам — все это казалось мне очень скучным, но это были так или иначе гарантированные зарплаты. Параллельно я занималась тем, что мне нравилось, — собственно, музыкой.

Мне никто не нужен, буду сама все делать, я знаю, как открывать лейбл и чем мне вообще заниматься.

— А кто вас вообще открыл как модель?

— Какие-то скауты подошли ко мне в клубе, дали визитку, сказали — приходите, у нас такое-то агентство. Когда папа увидел эту визитку, сказал: пойдем. Я говорю: «Не-е, я спать хочу!» Мы пошли, все оказалось закрученно. Конечно, три раза все перепроверили, посмотрели на контракт. Были разные варианты, и так или иначе требовалось разрешение от родителей — я же не могла улететь, будучи несовершеннолетней.

— Куда вы уехали?

— В Париж.

— Что для вас было там сложнее всего?

— Мне нужно было сориентироваться, понять, как люди вообще живут. У нас говорят: «Дайте булку, пожалуйста». — «С маслом, без?» А у них это просто не принято — надо сперва сказать: «Здравствуйте, как у вас дела? Какой прекрасный день. Дайте, пожалуйста, булку». И к этому надо было привыкнуть — чисто на человеческом уровне было непросто. Мой работодатель из агентства говорил: «Нельзя так общаться с клиентами!» — «Как нельзя?» — «Нельзя выражать свое мнение!» — «Как нельзя выражать свое мнение?» Конечно, потом я притерлась, но все равно не стала менять некие внутренние стержни и осталась достаточно прямолинейным человеком, хотя научилась выражать свои мысли мягче. Ну и тот же быт; когда вокруг нет близких и родителей и ты юн — быстрее взрослеешь. Главное, что совсем скоро на зарплату я смогла себе позволить покупать технику и пластинки.

— Вы диджеили, когда жили в России?

— Первый рейв, на котором я играла, был под Петербургом, в Сестрорецке. Мероприятие делал Миша Воронцов. Они доверили мне выступить в чиллауте. Я играла эмбиент-сет. Было непросто, так как пластинок было мало; ставила большей частью записи друзей. В то время магазинов винила практически не было. Если кто-то приезжал из-за границы и привозил щепотку пластинок, их тут же все разбирали. Да и финансов у меня на винил в то время особенно не было, зато был большой интерес к электронной музыке.

— Я читал, вы какое-то время играли габбу…

— Да, хардкор и габбу, когда мне уже было к восемнадцати. В этот момент тебе кажется, что ты все понял и мир такой-сякой; жесткая, быстрая, теребящая, disturbant музыка отражала эти внутренние состояния. Тем не менее я слушала достаточно разнообразную музыку, включая эмбиент и классику. Из электронных музыкантов трогали Biosphere, Cosmic Baby, Aphex Twin. Мне кажется, что эмбиент — очень тонкий стиль, хотя хардкор и индастриал я тоже люблю. И пару треков габбы могу поставить. Тут дело не в BPM — скорее, всегда остается определенная музыкальная характерность. Музыка, которая меня интересует, не веселая — не в смысле грустная, но она идет со стороны меланхолии, раздумья. Нет пышного застолья, когда все пляшут непонятно для чего. В ней так или иначе присутствует глубокая мысль, когда ты копаешься в себе или во всем мире, что примерно одно и то же.

Ага, раз Mouse on Mars, буду котом.

— Итак, вы работали моделью и собирали пластинки. Когда вы стали писать музыку?

— В конце 90-х мы с другом Женей Игнашевым, который рассказывал мне начальные вещи и показывал, как работает секвенсор, написали что-то, вдохновленное девяностыми. Я пробовала, училась, узнавала, что такое LFO, что-то читала про физику звука… Первую пластинку я выпустила только в 2004-м.

— Вы говорили, что вкладывали в музыку много денег.

— Я решила, что буду autoproduction — мне никто не нужен, буду сама все делать, я знаю, как открывать лейбл и чем мне вообще заниматься. Некоторые говорили: давай мы выпустим этот трек, только вот здесь надо немножко поменять, а тут тоже чуть-чуть так сделать. Я поняла, что это просто не мое: что значит «так сделать»? Моя картина — это моя картина: если нравится, мне очень приятно, не нравится — спасибо, до свидания. Так как я уже привыкла быть одна, мне хотелось полной independency. Поэтому я вкладывала деньги в выпуск пластинок.

— Забегая вперед: ваш последний альбом «Sleepstep» вышел на лейбле Raster-Noton. Это по вашей инициативе?

— Это скорее случайность. Ну как: со временем ты знакомишься с коллегами, круг общения становится шире, вы обмениваетесь музыкой — а что ты сейчас делаешь, а пришли послушать. Я отправила Карстену (Николаи — художник и электронный музыкант, основатель лейбла Raster-Noton. — Ред.) один трек, когда «Sleepstep» уже писался. Карстен говорит: все, мне нужен целый альбом. Конечно, меня это заинтересовало, Raster-Noton — хороший лейбл. С другой стороны, это совсем не моя эстетика — она очень холодная, очень мужская. Линеечки-квадратики, как я их называю, по сути, прекрасны, но альбом все-таки получился больше поэтичным, женственным. Мы долго общались и поняли, что это интересный вариант для нас обоих: я маньяк — все сама-сама-сама, у них очень четкая эстетика лейбла. Мы о-о-очень долго обсуждали artwork. Мне предлагали геометрические фигуры с каким-то силуэтом, но я не видела их соответствия с музыкой. У меня было четкое предложение, но в то же время слишком театральное. Я немного отпустила свое маньячество, и вышла все-таки коллаборация, хотя в какой-то момент я сказала, что мне ничего не нужно и я все отменяю.

Мне приснился Эдгар Аллан По и во сне сказал, что я ему должна написать ответ. Вот я и написала.

— Вы чувствуете к себе особое отношение со стороны других электронных музыкантов из-за того, что вы — женщина?

— Сейчас девушек в электронике все-таки больше, это раньше было раз-два и обчелся. Хотя до сих пор я езжу на фестивали, смотрю лайнап — и вот я одна. Раньше, когда я ставила хардкор, ко мне перед сетом подходил молодой человек и говорил: «А, диджей? Что ты там играешь, хаус?» Ага, хаус. Он стоял и слова не мог выговорить. А так специального отношения нет.

— Еще вы говорили, что не против того, чтобы женщины использовали привлекательность в артистических целях.

— Если женщина чувствует, что она по-другому не может, то я совершенно не против. Если это делается не только ради работы на массовую аудиторию и музыка при этом не on surface… Хотя опять же все очень субъективно. Кому-то и on surface нравится — почему нет? Тут еще имеется в виду роль сексизма. В нашей цивилизации есть следующий момент: образ женщины был составлен мужчиной исходя из его даже не всегда эстетического, а животного вкуса. Есть клише: женщина должна себя вести так и эдак. Некоторые пытаются соответствовать этому тестостероновому стереотипу — я против.

— А почему вы решили играть на Boiler Room в маске?

— Потому что свет, камера и все прямо в глаза — это раздражает. Но никто не понял шутку. Передо мной выступали Mouse on Mars. Я подумала, что в очках буду выглядеть неуместно, а лампа действительно светит в лицо постоянно — это просто неудобно с моей светобоязнью. Благодаря маске к тому же создается дополнительный интимный момент. Я решила: «Ага, раз Mouse on Mars, буду котом». В шутку, хотя никто этого не понял.

— Второй довольно известный электронный музыкант из России — Нина Кравиц. Вы общаетесь с ней?

— Иногда. Она сейчас тоже живет в Берлине, мы иногда видимся, но у нас с ней совершенно разные миры. Мы иногда играем в одних клубах, но артистический подход у нас немного различается.

— Вы говорили, что очень любите Бьорк.

— Она моя муза.

— Вам было бы интересно…

— Поработать с ней? Я уже думала об этом. Вы знаете, у меня была возможность познакомиться с ней поближе, но я почему-то испугалась и отказалась. У нас есть общий знакомый, который пригласил меня на пару дней на Новый год к ней домой. Я поняла, что это слишком близко для меня. Я не могу, я боюсь, что муза вдруг как-то… Я решила, что если так сложится, то, может, мне было бы интересно. Но пока я не готова.

— То есть это по-другому должно произойти.

— Видимо, да. Но я ее очень уважаю и люблю, она меня вдохнов… (пауза) …ляла и сейчас, наверное, тоже вдохновляет. Я стала меньше следить за ее работами, но по энергии, фантазии, подходу — она одна из неспящих.

— С модельным бизнесом вы закончили?

— Уже да, с 2009 года. Я в 2008-м решила все оборвать, потому что хотела заниматься музыкой фултайм, хоть это и приносит намного меньше денег. Мне кажется, история с модельным бизнесом подошла к естественному концу — просто в интеллектуальном плане стало уже совсем неинтересно. Есть действительно талантливые фотографы, но в основном это денежная работа — для того, чтобы продавать одежду.

— Когда вы решили переехать в Берлин?

— В 2008-м все поменялось и на личном фронте, и тогда я решила сменить город — выбирала между Барселоной и Берлином.

Какой смысл делать, если совсем не рисковать и не фантазировать?

— Почему вы называете «Sleepstep» женственным альбомом?

— Полное название альбома — «Sleepstep: Sonar Poems for My Sleepless Friends», «Аудиопоэмы для моих неспящих друзей». Это не те, кто не спит ночью, а те, у кого awake mind, то есть открытое сознание в смысле свободы мысли, фантазии. Песни посвящены Альберту Эйнштейну, Чарли Чаплину, Эдгару Аллану По, который мне приснился и во сне сказал, что я ему должна написать ответ. Вот я и написала. Женственный он в плане трогательных моментов, которые мужчины не позволяют себе в электронной музыке. У них зачастую более механический, не то чтобы менее эмоциональный, но все-таки совсем другой подход.

— Лейбл Fullpanda занимает у вас много времени? Важно ли для вас, откуда вам присылают музыку? Много ли вообще шлют?

— Демо присылают очень много, у меня нет возможности послушать все. Веселую музыку присылать не нужно — это не то, что я ищу для Fullpanda. А так могут хоть с Юпитера писать — чем дальше, тем лучше. На музыкантах из России я не зацикливаюсь, хотя сотрудничаю, например, с DJ Yuka. Был украинский артист, с которым я начинала очень интересное сотрудничество, — Станислав Толкачев. К сожалению, он очень спешил, у нас была нарушена коммуникация, планы не сработали, все сломалось. Последняя пластинка у меня вышла аргентинского музыканта — молодого, 23 года, очень хорошего. Лейбл для меня — явно не бизнес-машина: я делаю то, что нравится, для удовольствия.

— Сегодняшний зал, театр «Глобус», был для вас необычен?

— Все-таки у меня уже была пара подобных концертов — например, очень впечатлил старый маленький театр в Португалии. Все прошло хорошо. Играла я там босиком — чтобы лучше почувствовать атмосферу. Да и другие краткосрочные проекты у меня были связаны с театром — я делала музыку для современной постановки, например. Театр — это совсем другое состояние, притом очень приятное. Клубы мне импонируют, но, как бы я ни любила техно, периодически мне становится скучно. Тогда я начинаю ныть — кто эти люди вокруг, они даже не обращают внимания на музыку. Еще я слушаю записи некоторых коллег и понимаю, что все очень рассчитано, очень рационально. Какой смысл делать, если совсем не рисковать и не фантазировать? Пусть это даже будет ошибкой, но нужен шаг, нужно попробовать что-то новое. Становится скучно, когда все играют одно и то же. При этом, конечно, есть совершенно чудесные артисты, про которых такого сказать нельзя.

— Вы часто бываете в Москве? Как она изменилась, по вашим ощущениям?

— Время от времени приезжаю к родителям. В Москве есть клубы, островки, где хорошие люди делают что-то интересное, но в целом город злой и неприятно-истеричный. Может, он такой и был? Но мне казалось, что раньше Москва была добрее. Она была больше расположена к людям — сейчас там надо, наоборот, выбиваться из сил. После трех дней нахождения в Москве у меня начинается фобия. В такие моменты хочется играть хардкор.

Понравился материал? Помоги сайту!