Фрида Хювёнен: «Плотница я никудышная»

12 сентября в Москве в клубе «Мастерская» пройдет ежегодный шоукейс Sounds of Sweden, который знакомит москвичей с актуальными шведскими музыкантами. Его главная героиня в этом году — Фрида Хювёнен, пианистка, сочинительница и исполнительница мелодраматичных баллад о трубочистах, шанхайских улицах и сборе яблок в саду. Сайт Pitchfork, сравнивая ее с Региной Спектор и Тори Амос, спешит добавить, что музыка Хювёнен не поддается категоризации, — а русский слушатель в поисках аналогов автобиографичным текстам, поданным с театральным апломбом, рано или поздно вспомнит о молодой Пугачевой.

Несомненно одно: Хювёнен — на данный момент одна из главных «женщин-которые-поют» в Скандинавии.

На средневековом кладбище в центре Стокгольма прохладно, несмотря на солнце. Фрида сидит, скрестив ноги по-турецки, на лавочке. Она чуть простужена, но, как жительница деревни Фларкен, что на широте Беломорска, возможности посидеть на солнце не упускает. У нее хорошее настроение: она только что нашла новую столичную квартиру по соседству — через Йорель Хансер (Görel Hanser), легендарного ассистента и правую руку ABBA, а сегодня гендиректора студии Бенни Андерссона.

Frida Hyvönen — «Terribly Dark»

— Йорель — как скала, на которой все зиждется. Исключтельно опытный человек, непоколебимый. На RMA Grammofon, лейбле и студии, которыми заправляют Бенни и Йорель, вообще все невероятно приятные люди. У всех собаки, представляете? Мопс, немецкий шпиц, пудель. Собаки бегают по офису и лают. Я очень люблю собак.

Вы слышали, наверно, что я выпускаюсь у Бенни Андерссона. Бенни позвонил мне несколько лет назад, сказал, что ему нравится моя музыка, и спросил: «Может быть, я чем-то могу быть вам полезен?» Я была ужасно удивлена. Звонок застал меня в кафе «Копакабана» на Хурнштулле (модный район в Стокгольме. — Г.Г.). И тут: «Меня зовут Бенни Андерссон, вы, может быть, знаете, кто я». О да, еще как знаю. Мы встретились, договорились, что они будут выпускать мои альбомы, а я буду пользоваться их студией — у них красивейшая студия на острове, на бывшем корабельном складе.

Они финансируют мои записи и занимаются студийным продакшеном. Это мой дом в музыкальном Стокгольме. Я до сих пор не могу привыкнуть — в их каталоге ведь только я, сам Бенни и еще его сын Людвиг со своей группой Atlas.

— А какие у вас были отношения с ABBA — до звонка Бенни?

— Они были везде и повсюду, всегда, до такой степени, что вырасти в стороне от них было невозможно — в Швеции это у каждого крепко засело. Мои родители ABBA не жаловали, но я лично в детстве много слушала их мюзикл «Chess», мамину пластинку.

Мое представление о Бенни быстро изменилось, когда я с ним познакомилась ближе: он ведь очень простой человек, с отличным чувством юмора, с харизмой — в обществе такого человека быстро забываешь, что он легенда. Интересно с ним здесь и сейчас, а не просто с его биографией или регалиями.

Они настолько в стороне от стресса музыкальной индустрии! Это какое-то буддийское спокойствие и самоуверенность — в хорошем смысле. Хотя они не буддисты, конечно, ну вы понимаете.

— Индустрия для вас ассоциируется со стрессом?

— Я никогда не мечтала стать поп-звездой. Меня не интересовали рекорд-лейблы. Я не собирала пластинки. Я вообще не совсем нормальный музыкант, наверно, скорее уж поэт или художник. Не вижу никакой романтики в рекорд-индустрии и никогда не мечтала о ней. Скорее уж я представляла себя в качестве писателя или в кино. Музыкальная индустрия слишком юна и нетерпелива.

Frida Hyvönen — «Picking Apples»

На больших фестивалях я себя всегда чувствую черной овцой. Моя музыка куда больше подходит для театрального салона. 200, 800 человек, пришло пять человек — тоже хорошо. Более деликатные материи, мимика, тонкий контакт с залом — здесь я как рыба в воде. Но каждое лето с 2005 года я почему-то нахожусь на большой сцене, море света, звука, еще ветер иногда, толпа внизу — и думаю: вот какого черта я здесь делаю? Я не здесь, я не с ними, я не рок-группа. Я ведь довольно затворнический образ жизни веду — пишу сама, записываюсь сама, играю соло.

Я вообще писала песни не для публики, а для своих друзей. Или, по крайней мере, обращаясь к друзьям. Первая с «Until Death Comes» — «I Drive My Friend to the Station», я действительно подвозила моего приятеля Давида Сандстрёма, участника Refused, на станцию из нашей деревни. Мы с ним соседи. Интровертные истории. И когда это все на меня свалилось… ой.

— А трубочист Йимми из песни «Dirty Dancing» тоже существует?

— Конечно, существует. В песне же все подробно описано. Он друг моего старшего брата, с ним у нас был детский роман. А теперь он трубочиcт… как это называется… в Робертфоршском трубочистском округе. Там в деревне Фларкен стоит мой дом. Вот он и пришел как-то ко мне чистить дымоход. С моим братом они дружат по-прежнему: мой брат стал исследователем космоса, я певицей, а Йимми трубочистом. Я и написала песню о встрече с человеком из детства. Назвала его по имени.

Потом пришел мейл от него, мол, говорят, ты про меня песню написала. Я ответила: «Да!» — и приложила mp3 и текст. Он был очень тронут. А я еще его девушке отдельно написала на всякий случай — что это все в прошлом, чтобы она правильно поняла.

Но знаете, чем дело кончилось? После того как он внезапно возник передо мной в униформе трубочиста 20 лет спустя и сказал, чтобы я натянула сетку на трубу, иначе там птицы гнездо совьют (о чем я пою в песне), — я, конечно, этого не сделала, и мне пришлось ему недавно перезвонить. Звоню, говорю: я на этот раз не про песню, а про гнездо — ты не мог бы приехать его убрать? Приехал, натянул специальный купол. Больше не будет гнезд в дымоходе.

Frida Hyvönen — «Dirty Dancing»

— Вам вообще такие советы имеет смысл давать? Пианистка Фрида Хювёнен в состоянии залезть на крышу и натянуть сетку на дымоход?

— Я много чего умею, но это не значит, что я это люблю. На крышу карабкаться… Я все-таки хозяйка дома, деревянного дома, ему под 80 лет. Плотница никудышная, правда. Позавчера у нас столярка как раз в деревне сгорела — вы не видели в выпуске национальных новостей по телевизору? Такой большой пожар был (достает телефон и показывает около 20 фотографий пожара в подробностях). Деревня маленькая у нас, три сотни человек от силы, вот здесь, на фото, до церкви, видите, мой садик тянется, а там наш единственный магазин. Хозяйственный. В основном крестьяне живут, поэтому хозяйственный. Если трактористу нужно срочно купить… ну, скажем… отвертку. А так сгоревшая столярка, церковь и я. Вот и вся деревня.

— Как так получается, что в Скандинавии артист может жить в деревне в 800 километрах от города, быть вписанным в контекст индустрии и быть постоянно заметным? Это ведь у вас не с появлением интернета началось.

— Ну, здесь есть условие. Я прожила в Стокгольме лет 12. Я знаю людей. Прорыв у меня случился именно в Стокгольме. Не надо идеализировать, я не смогла бы пробиться, не закрепившись в столице. Сначала база в крупном городе — потом можно ехать в деревню, можно переехать на год-другой в Париж, как я сделала, путешествовать по миру. Потом, в мою деревню можно попасть за пару часов — час лета и час на машине из аэропорта. Не было бы инфраструктуры — все это было бы невозможно.

— Что вы слушали девочкой в деревне?

— Ранние альбомы Бьорк в первую очередь: «Debut» и «Post» — «Hyper Ballad». Стину Нурденстам — во вторую. Лет в 15 так. Это главные.

Пик увлечения Нурденстам пришелся на «Dynamite». Я, наверно, никогда не брала от нее так много, как тогда. Нурденстам — очень целостная личность. Она довольно закрыта, с прессой общалась очень избирательно даже на пике карьеры. Ее роль огромна, она пришла с новым, своим собственным звучанием. Мне всегда было интересно, как она говорит в жизни. Вот этот светлый, детский голос в записи — это ноу-хау или она говорит так же? И этот голос повлиял невероятно сильно на целое поколение скандинавских певиц, которые шли за ней. Нурденстам — гений. Ее невероятно почитают здесь — но вне Скандинавии о ней знают куда меньше, чем о Бьорк. Хотя это, конечно, равновесные величины.

— Такой сильный зонтик, под которым выросло это поколение певиц, — он не мешает делать свое?

— И у Нурденстам, и у Бьорк есть чудачина в вокальной манере, которая выделяет их. Но она не является непосредственным смыслом их музыки. На мой взгляд, это просто штрих, отличительная черта — на физиологическом уровне, если угодно. И, конечно, было множество попыток копирования именно подачи, вот этой «скандинавской» (понимаете, о чем я?) надстройки, без фундамента. Превратить чудачину просто в элемент декора и (хрипло попискивая) петь вот та-а-ак не-абычно. Конечно, некоторые в эту ловушку попали и подхватили стиль, пусть даже точно срисовав, но не обладая при этом даром.

Позавчера столярка у нас как раз в деревне сгорела — вы не видели в выпуске национальных новостей по телевизору?

— А вы?

— Не думаю, что меня это коснулось. Когда я была моложе, искала свой голос. C годами он стал мрачнее и крепче, спустился вниз. На первой пластинке «Until Death Comes» такое высокое «ля-ля-ля». Но тембр ведь зависит и от самоуверенности и чувства контроля… от честности, если угодно. Если уж говорить о влияниях — когда я открыла для себя Нину Симон, вот она осталась со мной на долгие годы. Я могу слушать ее бесконечно. Главное у Нины Симон — постоянное присутствие. У нее дар выразить и рассказать. Плюс она редкой силы пианист. Абсолютный кумир. Что не означает, что я кого-то копирую, вы понимаете. Вот сравнивают меня почему-то все время с Лорой Ниро. А я о ней, собственно, узнала только благодаря этим сравнениям. Новой музыки хорошей я почти не слышу. И совершенно не в восторге от жанра, к которому меня причисляют, — singer-songwriter.

— Это не точное определение для вас?

— Нет, как раз точное: я сочиняю и пою. Но коннотация странная. А лучше слова не находится.

— Судя по вашим альбомам, вы настоящий globetrotter — перекати-поле. Музыка стран, где вы живете и куда приезжаете, оставляет след?

— Когда я жила в Париже, я не сказала бы, что слышала какую-то интересную новую музыку. Походы в оперу в таком уж случае — с консервативной, старой культурой там все прекрасно, это да. В остальном — очень не трендовый город Париж.

На Бали, конечно, потрясает музыка гамеланов, балийская традиционная, — но я все-таки не Колин МакФи, который вник в нее настолько, что переехал на Бали в 1920-е годы и переложил балийские стандарты для фортепиано.

В индийскую музыку я влюбилась, когда объехала страну за шесть недель на поезде. Во флейты, в вокальную традицию, в эти четвертьтоны, орнаментирование и сумасшедшую романтику во всем. Но я, конечно, не этномузыковед и не пытаюсь внедрить то, что я слышу в других, в мою собственную музыку.

— Вы представляете в Москве шведскую музыку на организованном шведским государством мероприятии. Почему бренд шведской музыки работает во всем мире столько лет? Маленькая страна ведь.

— Развитая сеть контактов в музыкальной индустрии? Эффект снежного кома? Может быть, именно в этом все дело? В Берлине, в Париже постоянно действуют клубные резиденции шведской или скандинавской музыки. И такая классификация идет на пользу. Если я приезжаю в Америку — объяснять неизвестную меня через мое шведское происхождение, конечно, удобно. Но в какой момент и почему этот механизм начал работать — мне сложно предположить. Возможно, потому, что Стокгольм и Швеция исключительно чувствительны к трендам, здесь держат нос по ветру и понимают, как быстро распознать тренд и конвертировать это в результат. Шведы — хорошие маркетологи, молодцы по части упаковки: видео, костюмы, стиль всегда продуманы до деталей.

— Кто в этом году, на ваш взгляд, лучше всех поймал тренд?

— Лучше всех или нет — но группу Systrarskap я советовала бы послушать. Они совсем новые, еще ничего почти не выпустили, но живьем это превосходно. Две девушки на сцене, довольно танцевальная музыка, отталкивается от фолк-канона, они одновременно поют, играют на тамбурине, трубят в трубы, управляются с сэмплером. Я их видела летом на маленьком фестивале, в часе езды от моей деревни, и, знаете, до сих пор под впечатлением.

Фрида Хювёнен выступает на шоукейсе «Sounds of Sweden» в клубе «Мастерская» 12 сентября. 

Понравился материал? Помоги сайту!