Алексей Айги: «Только жучки там, только жучки»

9 июля в Московской консерватории им. П.И. Чайковского состоится мультимедийный концерт-перформанс «Курехин и Айги в консерватории», ради которого композитор и руководитель ансамбля 4'33'' Алексей Айги на слух расшифровывал безумную музыку выдающегося пианиста, композитора и культурпровокатора Сергея Курехина.

Алексей Айги рассказал COLTA.RU о том, каково это было, и о том, каким мистическим образом случился концерт в консерватории.

Я не был ни на одном концерте Курехина и не застал выступлений «Поп-механики». Поэтому сложно сказать, где и когда впервые его увидел или услышал — в программе «Музыкальный ринг»? На альбоме «Аквариума» («Радио Африка». — Ред.), куда он внес такую нотку безумия, что после него ленинградский рок стал наконец музыкой?

Моя единственная встреча с Курехиным была коротка. Был какой-то концерт в ЦДХ, устроенный Николаем Дмитриевым, он как раз с Курехиным собирался открыть лейбл «Длинные руки», где, кстати, вышел и один из моих первых дисков. Я зашел за кулисы поговорить о чем-то с Колей — там сидел Курехин. Мы поздоровались, Курехин улыбнулся. Вот и вся встреча.

Курехин не занимался серьезной композиторской работой в том смысле, что не сидел и не писал для потомков, для вечности, а писал музыку буквально на ходу, перед концертом, записывал музыку на каких-то бумажках и рассказывал музыкантам общее направление. Поэтому нотного материала не существует — потеряно практически все. Даже прекрасная «Воробьиная оратория», которую как-то исполнили с оркестром, — утеряно все, все партии. Когда мне позвонила Настя Курехина и зашла речь о восстановлении музыки, то мы пытались что-то найти, но тщетно.

Видимо, ноты просто выкинули после записи или исполнения. Я по себе знаю: музыканты часто оставляют ноты на пюпитрах, и я всегда за всеми хожу, собираю. Поэтому мой дом постепенно превращается в бумажный остров, к радости квартирных жучков. Вот они и ползут со всех сторон, ползут и ползут. Я как-то пришел на «Мосфильм» и обнаружил, что там в углу валяется партитура Бадаламенти к фильму «Сталинград» — я ее забрал себе. Это глупо, нельзя такие вещи разбрасывать. Уж лучше жучки по квартире будут ползать. Да, я еще с мухами постоянно борюсь, летать они тут хотят. А я работаю, мне мухи не нужны. Только с жучком разобрался — муха. Здрасьте.

Да, о чем я? О таинствах оркестровки.

Пришлось помучиться, восстанавливая музыку на слух, меня завалили треками и отрывками из фильмов, где поверх музыки разговаривают герои. Потихоньку я все это расшифровал и оркестровал — чуть с ума не сошел к премьере.

Я не пытался переделать музыку Курехина, как обычно поступают профессиональные аранжировщики. Не стал приукрашивать или делать из нее «симфоническую поэму». Я так не умею и не люблю. Для меня было важнее всего просто донести музыку Сергея до слушателя в близком к первозданному виде. Мне было приятно, что Летов и Гайворонский, которые много работали с Курехиным, сказали, что моя интерпретация очень близка к Курехину.

У Курехина есть очень сложные для расшифровки куски — импровизации, смешанные с оркестровой музыкой, и если их играют, скажем, Волков и Гайворонский, которые настолько умело вклиниваются в звуковую фактуру, то разобраться сложно. Приходится их (Волкова и Гайворонского) оттуда, из фактуры, тащить обратно, чтобы нормальным музыкантам ноты расписать. А они цепляются обертонами: вон у Волкова контрабас какой! А Гайворонский? Ни ноты в простоте.

В итоге на премьере в «Гоголь-центре» за два-три часа до концерта я сидел и печатал ноты — принтер стоял у дирижерского пульта, а помощник бегал и раздавал их оркестрантам.

Когда мы первый раз играли курехинскую программу в Питере, несколько людей в зале заплакало, а кому-то даже стало плохо. Они столько лет не слышали эту музыку живьем, и на какое-то мгновение многим показалось, что сам Курехин дирижирует на сцене. Не потому, что я на него похож, а потому, что вдруг атмосфера сложилась: играют музыканты «Поп-механики» — Летов, Каспарян, Гайворонский, Волков, на сцене среди оркестрантов мечется человек, и у них было полное ощущение, что они вернулись в то время.

Курехин стоит особняком и не поддается установке на постамент. Он не примыкает ни к джазовой, ни к рок-, ни к академической традиции, он пронесся через все эти круги как метеорит, оставив больше воспоминаний, чем музыки. Его ум и талант просто фонтанировали, и потому он прорывался в такие области, куда никто раньше и нос не совал. Только жучки там, только жучки. Он оперировал даже не музыкальными стилями, а пластами общественного сознания.

Далеко не всю его музыку можно перевести в концертный, нотный формат. Курехина не смогут играть обычные симфонические оркестры — это будет мертвяк. Та программа, что мы сделали, без оригинальных участников «Поп-механики» теряет половину обаяния, так как Курехин учитывал индивидуальность каждого музыканта — не важно, для записи или концерта.

И, надо сказать, у Курехина совершенно особенный мелодический дар: вокруг одной или двух нот он мог разворачивать целую историю, скупыми средствами — чуть меняя гармонию — он делал очень выразительную музыку.

Я, конечно, включил в программу самые известные вещи Курехина — «Донну Анну», несколько знаменитых тем «Поп-механики». К ним добавил ту музыку, что больше всего цепляла меня самого. Были вещи, которые очень хотелось сделать, но они были сложнореализуемы — например, музыка из «Замка» Балабанова. Она очень красивая и странная, но написана на каких-то фальшивых старинных фисгармониях и существует между нот.

Концерт же в консерватории случился мистическим образом. Мне позвонили оттуда и пригласили поговорить. Я очень удивился, потому что из Московской консерватории мне никогда не звонили. Только из налоговой или школы, но это давно было. Программный директор консерватории предложил сделать какой-нибудь кроссовер-проект — что-нибудь из музыки к кино, может быть, немного джаза, но так, чтобы мы сильно не безобразничали. Святые стены.

Кстати, наш барабанщик съел две шаурмы подряд на сцене Большого зала Питерской филармонии, и ничего. Там-то нас уже знают с нашими жуками. Я подумал, что самому вылезать на сцену консерватории со своей собственной, пусть и гениальной, музыкой рано — мы просто не соберем 1700 человек любителей этого дела. И предложил им сыграть музыку Курехина в том числе.

Мне отвечают: есть дата — 9 июля. А это день смерти Курехина. У меня аж мурашки пошли по коже. Что ж, говорю, — хорошо, давайте делать. Саша Кушнир, который написал книгу про Курехина, говорил, что у Сергея был назначен концерт в консерватории — в мае 1996 года. Концерт предполагался в конце месяца, но в начале он уже попал в больницу. Вообще вокруг Курехина много мистики, причем такой нехорошей — история с его внезапной болезнью совершенно таинственная. Я даже предпочитаю об этом не думать.

Я в Большом зале консерватории буду играть второй раз в жизни. Первый был, когда я играл в студенческом оркестре и единственный из всего оркестра вступил на такт раньше. Я хорошо это помню — мою громкую одинокую ноту. Хотя в конце 1980-х я поучаствовал на сцене консерватории в съемках какого-то фильма, в массовке, сидя в оркестре. Вдруг там была музыка Курехина?

Так как я не принадлежу к кругу академических музыкантов, не понимаю, как играть джаз, и роком мою музыку назвать нельзя, то о себе могу сказать только гениальной курехинской фразой: «Классики считали меня рокером, рокеры — джазменом, а джазмены — м*даком».

Записал Денис Бояринов

Понравился материал? Помоги сайту!