Борис Фрумкин: «Наш джаз развивался параллельно с западным»

23 апреля фирме «Мелодия», старейшему российскому лейблу и бывшему советскому монополисту, исполняется 50 лет. В советское время одним из наиболее часто издаваемых фирмой был джазовый ансамбль «Мелодия» — штатный эстрадный оркестр, который записывал пластинки с собственными джаз-роковыми сочинениями, виртуозно переиначивал песни советских композиторов — от Шаинского до Пахмутовой, аккомпанировал певцам и певицам — от Тамары Кравцовой до Владимира Высоцкого и исполнял музыку к знаменитым фильмам — от «Бременских музыкантов» до «Романса о влюбленных». Пианист Борис Фрумкин, нынче являющийся художественным руководителем Государственного камерного оркестра джазовой музыки имени Олега Лундстрема, стоял у истоков «Мелодии» и десять лет руководил ей — до расформирования ансамбля в 1992 году. Потомственный джазмен рассказал COLTA.RU, как жила и работала «Мелодия», параллельно сделав экскурс в историю советского джаза.

— До ансамбля «Мелодия» вы играли в оркестре Вадима Людвиковского. Как вы там оказались?

— В 1966 году, вернувшись из армии, я получил приглашение в оркестр Людвиковского — один из самых, а может быть, и самый. Единственным конкурентом у нас был оркестр Олега Лундстрема. Кстати, основные солисты пришли как раз из тогдашнего оркестра Лундстрема: саксофонисты Алексей Зубов, Георгий Гаранян и Юрий Албеков, тромбонист Константин Бахолдин, трубачи Герман Петров и Владимир Чижик. Оркестр Людвиковского появился весной 66-го года, первое выступление состоялось на фестивале «Джаз-66» в Москве, в день моего рождения — 26 мая. Было мне тогда 22 года, я был самый молодой в оркестре — остальные музыканты были меня старше лет на семь или восемь.

Эллингтон жил в номере с роялем. Я у него был. Что-то ему играл трясущимися руками.

Оркестр был потрясающий — очень интеллигентный, начитанный. Почему интеллигентный? Потому что музыканты — как правило, люди не очень широкого кругозора, а тогдашние джазовые солисты не были музыкантами по образованию. В джаз шли люди из институтской передовой молодежи. Алексей Козлов окончил архитектурный, Гаранян окончил станкоинструментальный, Костя Бахолдин окончил, по-моему, Институт стали и сплавов, Леша Зубов окончил с отличием мехмат Московского университета. Они увлекались джазом, брали инструменты, начинали на них играть и достигали больших высот. Потому что очень этого хотели и очень к этому стремились. Интересные люди, интересное время было — это же было сразу после оттепели, тогда такая была свобода общения.

Единственный альбом оркестра Вадима Людвиковского («Мелодия», 1969)

— Почему оркестр Людвиковского просуществовал недолго?

— Все меняется — в 71-м или в 72-м году вместо очень прогрессивного и весьма демократичного председателя Гостелерадио Месяцева пришел печально знаменитый господин Лапин. И случилось так, что Вадим Людвиковский попал в неприятную историю — этим моментально воспользовались. В 73-м году оркестр с большим удовольствием расформировали. Передовым музыкантам надо было куда-то деваться, и они подались в ансамбль «Мелодия». Владимир Чижик и Георгий Гаранян пришли на Всесоюзную студию грамзаписи, директором которой был Борис Давидович Владимирский, большая умница, с настоящим музыкальным образованием, и предложили услуги в качестве ансамбля. Практически все музыканты «Мелодии» пришли из оркестра Людвиковского. Только ритм-секцию мы сменили, потому что мы выбрали направление с легким уклоном в джаз-рок — тогда это было очень модно. На барабанах — Александр Симоновский, бас-гитарист — Игорь Кантюков. Вот с этого и начался ансамбль «Мелодия».

Я познакомился недавно с одним сумасшедшим, который гоняется за пластинками «Мелодии».

Первые же диски были направлены на более популярную музыку и более молодую аудиторию. Первый альбом назывался «Ваши любимые песни», туда вошли песни советских композиторов в нашей обработке, второй назывался «Популярная мозаика» — туда вошли пьесы из западного репертуара. Первые же диски, мне кажется, попали в точку, мы стали завоевывать аудиторию. До 1978 года мы существовали на договоре, и только с 78-го года ансамбль приобрел статус штатного коллектива фирмы «Мелодия». Это был уникальный коллектив, у которого и сегодня очень много поклонников — до сих пор на концерты приходят люди со старыми пластинками, горящими глазами и просят что-то подписать.

Ансамбль «Мелодия» — «Ваши любимые песни играет ансамбль “Мелодия”». Дебютный альбом (1973)

— В чем была уникальность «Мелодии»?

— Как я уже сказал, все музыканты были прекрасными джазовыми солистами, то есть это обеспечивало определенный уровень понимания и исполнения той музыки, которой мы занимались. У нас шесть музыкантов — Бахолдин, Зубов, Гаранян, Фрумкин, Кантюков, Бухгольц — были аранжировщиками. Писать для нас не мог никто. Все, что нам приносили, — а мы записали много материала для эстрады и кино — мы аранжировали своими силами. 99,9 процента. Все остальное мы не принимали — это было беспомощно. Мы знали, в чем кулак этого оркестра, как использовать такую немногочисленную духовую группу, чтобы она звучала плотно, как в биг-бенде. Мы знали, как расправляться с ритмом, то есть мы были передовыми в этом деле. Вот в этом основная заслуга и слава этого коллектива.

Но материала, который на нас сваливался, было очень много — мы же записали около сорока своих сольных дисков и около двухсот дисков, где мы аккомпанируем певцам. Вот это было тяжело. Можно было бы сделать все лучше, если бы не советское плановое хозяйство и нам не нужно было бы за каждую смену записывать определенное количество минут. С одной стороны, нас это дисциплинировало, а с другой — иногда, слушая записи, я слышу много огрехов, но исправить их уже невозможно. А тогда еще одним дублем можно было все исправить.

Главной работой «Мелодии» была текучка. Фирме грамзаписи нужен был свой ансамбль, чтобы обслуживать бесчисленное количество артистов, которых она писала. В свободное время мы как-то пропихивали свои альбомы. Хотя и среди них было много плановых — посвященных Аркадию Островскому, Матвею Блантеру, Олимпиаде-80 — их даже ни у кого из музыкантов ансамбля не осталось, никто не купил.

Ансамбль «Мелодия» — «Не грусти». Фрагмент фильма-концерта «Грустить не надо» (1976)

— Какие альбомы «Мелодии» вы для себя выделяете?

— Много было хороших альбомов. Первые два: «Ваши любимые песни» и «Популярная мозаика». «В старых ритмах» — частично обработки под ретро, но в основном восстановленная джазовая музыка 30-х. Половина этой пластинки была записана еще с оркестром Людвиковского. Интересная была пластинка под названием «Лабиринт» — она сильно отличалась от того, что тогда было принято играть. Из последних альбомов: «Besame Mucho» и «C'est Si Bon», которую аранжировал Игорь Кантюков, — это западные такие шлягеры 50—60-х годов. Двоякое отношение к пластинке «Произведения Дюка Эллингтона», хотя я принял участие в большой композиции и там есть хорошее фортепьянное соло, за которое не стыдно. Но вот эта джаз-роковая обработка классиков… как-то стыдно сейчас за нахрапистое отношение к потрясающему музыканту и композитору и к целому пласту музыки. Наверное, тогда с точки зрения молодого человека это было храбро, смело и замечательно. Сегодня я уже это так не воспринимаю, хотя пластинка неплохая — очень джазовая.

Ансамбль «Мелодия» — «Ленкорань». Композиция с альбома «Лабиринт» (1974), который называют первым советским джаз-роковым альбомом

— Многие виниловые диггеры и коллекционеры сейчас гоняются за некоторыми пластинками «Мелодии» — в частности, за альбомом «Лабиринт».

— Да, я знаю. Я познакомился недавно с одним сумасшедшим, который гоняется за пластинками «Мелодии». Он мне назвал один ансамбль джазовый — стыдно повторять название, потому что я знаю, чего он стоит и какое его качество, но цена на их пластинку, оказывается, доходит до 1000 долларов. Понять логику мышления коллекционеров невозможно.

— Вы к альбому «Лабиринт» не относитесь как к значительной работе?

— Я — нет. Отношусь как к обычной. Я знаю, что ценят коллекционеры. Им нравится, что это не американская музыка. Что это наша музыка, где звучат не чисто джазовые мотивы, а какие-то новые, которые им приятно слушать. Но... мы его записали быстро — практически за два дня или за один день. Писалось в неурочное время — было лето, жара чудовищная, в студии не было никакого кондишена... Я им не горжусь.

Джаз не может существовать в изоляции.

— Кроме того, ансамбль «Мелодия» записывал саундтреки к знаменитым советским фильмам.

— Безумное количество фильмов озвучено. Мы были на виду у редакторского отдела «Мосфильма», и когда надо было что-то сделать стильно, а не записывать кондовую симфоническую разлюли-музыку, тогда приглашали «Мелодию». Плюс к этому нам помогало, что Жора Гаранян не любил работать в одном месте — кроме «Мелодии» он еще попутно дирижировал на «Мосфильме». Этих фильмов была груда: «Покровские ворота», «Волшебные фонари» Гинзбурга на телевидении, «Обыкновенное чудо», все фильмы Гладкова, все эти бесконечные «Будулаи»... Много очень, трудно вспомнить — это нигде не записано.

Кстати, многие фильмы писались прямо на фирме «Мелодия». Например, «Мимино» — я помню запись этого фильма прекрасно. Я сидел за электроорганом «Хаммонд», рядом сидел Данелия и говорил: «Боря, давай не так играть, а вот так». Он очень хорошо себе представлял, чего хочет от музыки. А Гия Канчели, который написал эту музыку, старался при этом не присутствовать, потому что у Данелии были свои взгляды.

— Вы играли на рояле для Дюка Эллингтона...

— Ну, это было давно и неправда, это был 71-й год или 72-й.

— Почему же неправда?

— Дело в том, что моя приятельница работала переводчицей с оркестром, и она мне организовала встречу неофициальную, тогда официальная очень погано могла бы кончиться. Эллингтон жил в номере с роялем, я у него был, что-то ему играл трясущимися руками. Ну, ему понравилось вроде бы. Знаете, как американцы — они все время говорят «sounds great», но это не значит, что они так думают. Они все — «nice guys». Стараются, во всяком случае, потому что они понимают, что это жизнь в профессии, их контракты, и на всякий случай они всех хвалят. А вообще было очень интересно, потому что мы тогда работали в оркестре Людвиковского и оркестр Людвиковского пригласил оркестр Дюка Эллингтона на радио, где мы сели в пятой студии на полу, а они сели на зрительские места, и мы дали для них почти часовой концерт.

— Это тоже было неофициально?

— Естественно, неофициально, но это было очень здорово. Там были все ведущие солисты Дюка и он сам. И потом Дюк сказал потрясающую фразу — ну он вообще был человек приятный во всех отношениях — он сказал: «Если бы у меня был такой оркестр, я бы достиг вообще всего!»

— Многие меломаны пытаются найти сейчас в советских джазовых записях, в том числе и ансамбля «Мелодия», что-то свое, оригинальное — отличающееся от того, что было на Западе в то время. Как вы относитесь к сравнениям советского джаза с американским?

— Знаете, мой отец был ведущим трубачом джаза, он в 37-м году играл у Цфасмана. На первых записях оркестра Цфасмана — знаменитые «Звуки джаза», «Неудачное свидание» и «Мне грустно без тебя» — играет мой отец. Он знал всю эту беду и всю эту радость изнутри. Поначалу наш джаз развивался практически параллельно с западным — конечно, американцы были сильнее, но европейцам в 30-х годах мы не уступали. При том что, вот парадокс, это было страшное время страшного времени — 37-й год. Но джазмены тогда здорово жили. Папа говорил, что зарплаты было очень много — они же фильмы тогда писали, и деньги были большие: он ходил с маленьким таким чемоданчиком, чтобы деньги туда складывать. Неплохо жили. Потом началась война. А после выступления в 1947-м тогдашнего министра, будем говорить, пропаганды Жданова со знаменитой речью о космополитизме в искусстве досталось по шапке многим — и Мурадели за его оперу «Дружба народов», и Шостаковичу, и много кому еще, а джаз просто отмели. Тогда возникла приснопамятная поговорка «сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь». Джаз был практически запрещен. Фатальным и чудовищным образом — к примеру, нельзя было играть на трубе, если у нее узенький раструб, это считалось джазовой трубой, нельзя было играть на аккордеоне, потому что это был джазовый инструмент, он с клавишами, рояльный, надо было, чтобы кнопочки были.

Мне смешно, когда Андрей Макаревич говорит, как они в СССР играли, будто на баррикады шли.

— Только на баяне то есть?

— Смешно, да? А многие за это поплатились. В частности — я. Когда я начал заниматься музыкой (с четырех-пяти лет), отец категорически был против того, чтобы я развивался в джазовую сторону, потому что он знал, чем это грозит. У него друзья за джаз сидели. Он очень был против: считал, что этот вид искусства всегда будет гоним и презираем. Эти годы репрессий в значительной степени отбросили развитие нашей музыкальной культуры. Сейчас-то мы очень успешно развиваемся, потому что у нас есть джазовые учебные заведения, которые готовят очень приличных музыкантов — если не американского, то, во всяком случае, европейского уровня. А есть и американского! Из последнего состава «Мелодии»: Саша Сипягин — сейчас один из знаменитых американских трубачей. Или наш контрабасист Боря Козлов — сейчас тоже в полном порядке. Он — музыкальный руководитель знаменитого джазового коллектива, который держит вдова Чарли Мингуса. Он играет на контрабасах Чарли Мингуса.

— Ваша юность пришлась на оттепель, когда джаз должен был вернуться из опалы.

— Никто ничего не запрещал, но никто ничего и не разрешал. Вот в 67-м году оркестр Людвиковского слушал один английский импресарио — он предложил нам трехмесячные гастроли по Англии. Кто нам разрешил? Никто! Потом шла речь о какой-то Южной Америке. Кто нам разрешил? Никто!

А джаз не может существовать в изоляции. Потому что, чтобы научиться играть джаз на некоторых инструментах, например на барабанах, музыкант должен не только слышать музыку, но и видеть ее исполнение. Он должен быть в личном контакте, должен живьем слышать эту музыку, а не только на виниле, должен рядом стоять. Можно добиться какой-то степени развития, но если нет почвы, если нет атмосферы, если ты не можешь найти приложение своим силам, то чем ты будешь заниматься? Ровно настолько, чтобы заработать себе на хлеб.

Поэтому оттепель дала нам понюхать, но на вкус не дала попробовать.

— Я читал в чьих-то воспоминаниях, что в конце 60-х в Москве существовали подобия джаз-клубов — например, в гостинице «Советская» выступал оркестр Людвиковского.

— Мы никогда не играли в гостинице «Советская». В конце 60-х? Нет. Не было никаких джаз-клубов, было единственное кафе «Молодежное», куда пробиться было невозможно, но там бы не сел оркестр при всем желании, там максимум на сцене вмещалось четыре-пять музыкантов. Второе джазовое кафе было «Аэлита», и чуть позже появилась «Синяя птица». Вот три кафе, где проходила какая-то джазовая, я бы сказал, сектантская деятельность. Пройти туда непосвященному было невозможно. Не все даже джазовые музыканты могли пробиться в эти клубы.

Мурад Кажлаев. «Крутые повороты». Исполняет ансамбль «Мелодия» (1973)

— Были ли записи ансамбля «Мелодия», которые не успели выйти на виниле, и какова их судьба — остались на пленках в архивах или утеряны?

— Были. Пластинка, посвященная памяти Колтрейна. На ней играют три саксофона: блестящий саксофонист Стас Григорьев, который уже ушел из жизни, Сергей Гурбелошвили и Александр Пищиков. Аранжировал Николай Левиновский, который руководил известным ансамблем «Аллегро». Сейчас он очень много пишет для Бутмана и живет в Америке. Она, кажется, полностью утеряна. Вторая — «Пробный камень», ее мы записали в 85-м или 86-м году. Там была авторская музыка — две или три пьесы Левиновского и остальные — мои. Она была записана прекрасно — и тоже утеряна. Потому что с середины 80-х годов, когда началась перестройка, всем было уже не до того. Это обидно.

— Не было случая, когда «Мелодии» не дали что-то записать?

— Нет. Поэтому мне смешно, когда Андрей Макаревич говорит, как они в СССР играли, будто на баррикады шли. Что они там играли крамольного? Beatles — и все. Я в 1969 году записал первый диск своего ансамбля «Граммофон», на котором была «Yesterday». Никто мне не запрещал — играй себе на здоровье. Эта пластинка вышла еще даже на 78 оборотов. Я из нее часы сделал — вставил внутрь механизм. Дома висят.

Понравился материал? Помоги сайту!