Длинная и пугающая лента Мёбиуса

«Театр яда» — таинственная группа московского электронного андеграунда конца 90-х и начала нулевых. Она стояла особняком, отгораживаясь от происходивших в ту пору музыкальных процессов, и была объектом интереса, даже культа узкого круга посвященных. Группа распалась в 2012-м после трагической гибели ее лидера и основателя Яна Никитина.

На этой неделе лейблы Destroyed Room Tapes и softunderground выпустили на виниле ремастированную версию альбома «Лучевые машины», вышедшего 20 лет назад, — лучшей работы «Театра яда». Мы публикуем вошедшую в буклет переиздания статью о группе и об этом альбоме, написанную лидером Theodor Bastard Федором Сволочью, который называет «Лучевые машины» одним из самых странных и психоделических альбомов за всю историю русской музыки.

2002 год, Москва. В длинном сумрачном помещении, больше похожем на коридор, сидит чуть сутулящийся человек. Нервно болтает ногой, покачиваясь на хлипком стуле. Этот человек — Ян Никитин. Но в комнате темно, не сразу можно разглядеть его лицо. Вокруг — столы с пишущими машинками и завалами бумаг. Это издательство или редакция газеты, где мы с Яном договорились о нашей первой встрече.

— Ну вот… — он смотрит куда-то за меня и протягивает диск с синей обложкой.

Его детское гладкое лицо, русые, чуть вьющиеся волосы очень странно сочетаются с потоком невероятной энергии, живущим в его глазах. Будто он здесь, со мной, дергая худой ногой в ботинке и узких джинсах, лишь изображает музыканта, которого волнует рецензия на новый диск, а в действительности ему это не так уж важно. Кажется, что за человеческой оболочкой скрыта бездна, темный портал в неведомый космос. Да и диск — и не диск вовсе, а билет куда-то в карнавальное путешествие на аттракцион других миров. В «невидимый лифт на запредельный этаж», говоря словами другого поэта.

Я разглядываю плохо отпечатанную синюю обложку того первого издания, выпущенного чуть ли не кустарным способом, и обещаю, что напишу рецензию. На этом синем компакте, как потом окажется, записан один из ключевых и, без сомнения, великих альбомов российской музыки начала нулевых. Спустя двадцать лет с момента выхода «Лучевых машин» это уже можно сказать с полной уверенностью.

Альбом звучит новаторски и мощно. Со временем он лишь приобрел дополнительные прочтения. Где меткие образы вроде «подземных аэропортов» неожиданно заиграли новыми смыслами в наши сегодняшние дни. Не зря Ян неоднократно настаивал, что занимается не сюрреализмом, как может показаться на первый взгляд, а реализмом. Его кошмарные видения, вьющиеся словесной вязью среди музыкальных шумов, — вовсе не гротескные фэнтезийные образы, а очень точные реалистичные зарисовки. И это открытие пугает как ничто другое.

Записи «Лучевых машин» предшествовало несколько лет звуковых экспериментов, проведенных группой в домашних условиях и самоизданных впоследствии на кассетах. «В этом еще было много незрелого, юношеского, что определенным образом заложило основу нашего последующего звучания», — вспоминает клавишник группы Павел Дореули.

«Театр яда» начинал в 90-х как странный рок-поп-бардовский проект. После распада первого состава вокалист Ян Никитин под тем же названием создал новую группу, к которой примкнули единомышленники: клавишник Павел Дореули, гитарист Сергей Зарослов и перкуссионист Петр Молчанов. Именно с ними на рубеже веков он смог нащупать совершенно новый, ни на что не похожий саунд. На фоне тогдашней российской музыки, доедавшей деревянной ложкой горькую похлебку русского рока, это было впечатляющим событием.

«Мы жили все вместе на моей квартире в Свиблове как в сквоте. Ян со своей девушкой Юлей Баскаковой ютился на кухне, а я — в комнате, — вспоминает Павел Дореули. — Мы рисовали, много гуляли, сочиняли. Были и выпивка, конечно, и вещества. Но нельзя сказать, что мы создавали все в каком-то беспрерывном трипе. Это не было главным. Для меня “Лучевые машины” — и еще “Хруст ос” — вышли максимально цельными прежде всего из-за перманентной вовлеченности в процесс».

Музыканты нового состава создали настоящий алхимический котел, в котором ключевым ингредиентом стал ястребиный голос Яна Никитина. Его безупречное звуковое чутье и его поэзия, которую он сам когда-то определил как «мелодекламативный супрематизм».

Вообще с терминологией, применимой к творчеству «Театра яда» и Яну Никитину, все непросто. Любые ярлыки и словесные штампы, вполне уместно звучащие в описании какой-нибудь другой группы, при разговоре о них распадались в прах. Может быть, из-за того, что интересы Яна всегда лежали где-то за пределами музыкальной области.

«Для меня литература является чем-то куда более массивным, нежели музыка, — заявлял Никитин в интервью того периода. — Музыка — это профанация».

«Ян всегда очень много читал. Лежал на кушеточке на кухне и читал, причем одновременно восемь-десять книг. И всегда что-то коллажировал, выписывал, — говорит Павел Дореули. — У него и к музыке был такой подход. Он очень быстро и ловко делал сборники на кассетах. Мне это казалось жутко сложным — найти одну песню, домотаться до нее, найти другую, вписать, потом найти следующую… а у него это получалось быстро и легко. И рисовал он тоже похожим образом: вырезал кучу картинок из журналов, склеивал и дорисовывал. В какой-то степени по тому же принципу создавались и тексты песен. Он записывал что-то в блокноты, а потом из этих отрывков собирал целостный текст».

Незадолго до этого Ян бросил литинститут, недоучившись всего один год. В отличие от сокурсников, он не пошел по проторенным дорожкам «большой» литературы, а свое «авангардное и хищное» умело завернул в музыкально-психоделическую упаковку. Страсть Яна к сочинению и к чтению органично нашла отражение в квазипоэтическом стиле текстов «Лучевых машин».

«У нас, конечно, не было никакой студии, были просто компьютер и какие-то программы, в которые мы все это записывали на Пашиной квартире, — говорит гитарист группы Сергей Зарослов. — Там царила такая холостяцкая панк-жизнь».

Уже тогда, несмотря на отсутствие соцсетей и редкие концерты, «Театр яда» стал обрастать почитателями — девушками и юношами «с горящими глазами», а слухи о деятельности группы вышли далеко за пределы Москвы.

«Я не помню, чтобы была какая-то тяга к публичности, — говорит Дореули. — Интернет был развит слабо. Концертная сторона нас в то время вообще не привлекала. Нам нравилось состояние творчества. Ну и выпуск диска — сама такая возможность казалась чем-то магическим».

Первое ощущение от прослушивания альбома — интоксикация и одновременное наркотическое привыкание к миру группы.

Запись «Лучевых машин» происходила с помощью простенького пульта Behringer, нескольких советских синтезаторов вроде «Маэстро» и «Юность 70», Yamaha, детского семплера Casio, ревербератора «Лель РЦ» и огромного количества магнитофонных кассет-заготовок, на которые Ян Никитин путем многократного наложения записывал различные шумы и ритмические петли.

Чтобы компенсировать слабый компьютер и отсутствие навыков студийной работы, музыканты задействовали максимум фантазии. Павел Дореули конструировал различные акустические инструменты из металлических листов или использовал переделанные электроорганы. Ян плодил десятки вокальных дорожек, бесконечно дублируя свой вокал и меняя темп и тон воспроизведения.

«Обычно, если мы записывали голос, Ян шел на кухню с длинным таким кабелем: не очень хотел при мне петь. Я же просто включал в комнате запись. Мы писали дорожку за дорожкой, по пять или шесть вокальных партий. Иногда прямо в унисон, иногда нет, — говорит Павел Дореули. — Я уже тогда работал на “Мосфильме”, притаскивал домой какое-то количество студийных микрофонов и предлагал: “Вот, Ян, попробуй в Neuman спеть”, — и т.д. Он пытался, но это совершенно как-то не липло к его вокалу почему-то. Как был у него Shure 58, простенький концертный микрофон, так он в него все и нашептывал. Еще он, конечно, продюсировал звук сам, выбирал партии, по балансу все корректировки делал, как-то очень точно его чувствуя. Интуитивно понимал, что́ нужно сделать громче, что́ — тише, левее, правее, ревера меньше, ревера больше… У него было такое абсолютно магическое свойство: без технических знаний так чувствовать звук. Это меня всегда поражало».

Уже тогда «Театр яда» тяготел к сложным коллажным полотнам, где одна композиция перетекала в другую без начала и конца, а узнаваемые мелодические вставки обрывались грязными шумами.

Ян колдовал над ревербератором и детскими клавишами Casio со встроенным семплером, из которых умудрялся извлекать неповторимые, ни на что не похожие звуки. Часто он приносил какие-то свои старые заготовки-лупы, или наигрывал ритм на синтезаторе, или накладывал партии баса и гитары. Привлекая уже потом остальных членов группы.

«Ян делал 98% всего, — говорит Сергей Зарослов. — То есть вся эта электронная штука — все это записывалось им самим. Паша ему помогал технически, так как это была его аппаратура. Он все Яну рассказывал и показывал: как записывать, как пользоваться программами. Ян при этом сочинял большинство партий: и на басу, и на гитаре, и что-то прямо на синтезаторе. Причем программировал барабаны, просто играя пальцами по клавишам. Так офигенно, что это звучало как какие-то суперлупы. В общем, со всем своим талантом. Что касается меня, я просто приезжал к ним в Свиблово и добавлял что-то в некоторые песни. Еще Вороновский на скрипке сыграл в нескольких композициях».

Евгений Вороновский, скрипач и основатель проекта Cisfinitum, вспоминает, что, когда он встретил Яна, тот его поразил своим замкнутым и потусторонним видом:

«Ян очень необычно выглядел в те времена. У него было абсолютно детское, ангельское лицо, как будто сошедшее с полотен Боттичелли, при этом он был высокого роста, даже очень высокого, и одевался довольно стильно. Тяжелые ботинки. Обязательный шарф, в который он кутался. Прическа под горшок. Русые волосы. Он был похож одновременно на ангела, ребенка и птицу.

В то лето я приехал к ним на квартиру. Там стояли синтезатор Yamaha, кажется, и компьютер. Паша подарил мне компакт-диск с индастриал-шумами. У нас состоялось всего две сессии. Я помню, что это был совершенно ни на что не похожий материал. Что-то на стыке психоделического рока, нойза, индастриала и бардовской песни — и при этом с абсурдистскими “автоматическими” текстами. Меня это тогда совершенно поразило».

После нескольких месяцев интенсивных экспериментов со звуком диск «Лучевые машины» вышел на маленьком лейбле небольшим тиражом, практически мгновенно став раритетом. Несмотря на домашние условия записи, отсутствие опыта и преимущественно бытовую технику, музыкантам «Театра яда» удалось создать один из самых странных, психоделических и завораживающих альбомов за всю историю русской музыки.

С первого же трека слушателя захлестывают бьющиеся вибрирующие шумы с парящим над ними хищным голосом Яна Никитина, плетущего словесную вязь. Концептуальное полотно с запутанными музыкальными ходами, как справедливо заметил Анатолий Рясов, «огромный лабиринт без выхода». Все это превращает прослушивание альбома в настоящее психоделическое путешествие, а все двадцать шесть композиций сливаются в одну длинную и пугающую ленту Мёбиуса.

«Она отравилась тем, что служила мне пищей» — эта строчка из «Радиоперехвата № 678» наиболее полно отражает первое ощущение от прослушивания альбома. Ту интоксикацию и одновременное наркотическое привыкание к миру группы, которые разрывают своей неоднозначностью.

Ян неоднократно поправлял меня, когда я цитировал эту фразу как «служило мне пищей». Он говорил: «Не путай: “служила мне пищей” — и никак иначе». И вот этот, казалось бы, мелкий пример принципиально важен для понимания всего подхода Яна к текстам и их внутреннему содержанию. В одной только этой фразе, если ее проанализировать, обнаруживается бездна значений. За кажущейся — на поверхностный взгляд, бессмысленной — игрой словами скрывается продуманный, идеально сбалансированный текст, наполненный гиперссылками, как тайными дверьми, уводящими в новые пространства. Именно поэтому «Лучевые машины» можно слушать почти бесконечно — альбом не надоедает из-за своей многослойности и интертекстуальности.

«В принципе, изначально существует два рубильника, — говорил в 2001 году после выпуска «Лучевых машин» Ян Никитин. — Один отключает человеческую жизнь, другой — все электричество. Я хотел бы отключить электричество, но вот рубильник, который касается человеческой жизни, я не хотел бы отключать. Было бы интересно посмотреть, что произойдет потом».

Спустя десять лет Ян погибнет при невыясненных обстоятельствах, а группа прекратит свое существование, оставив после себя сотни опубликованных и неопубликованных записей. При жизни Яна казалось, что этих записей слишком много, а сейчас, спустя столько лет после его гибели, кажется наоборот: чудовищно, кошмарно мало.

Тот путь, который «Театр яда» наметил в российской музыке, никем другим так и не пройден. Творчество группы сейчас — достояние лишь архивариусов-меломанов. Поэтому переиздание «Лучевых машин» — очень большое культурное событие. И я искренне завидую тому слушателю, который сегодня откроет их впервые. Как в далеком 2002 году я открывал компакт-диск, подаренный Яном. Открывал и открывал. Словно в поисках противоядия слушал снова и снова, так что в итоге дешевая болванка затерлась и начала икать и цокать в дисководе. На удивление, это тоже органично вписалось в контекст всех двадцати шести музыкальных пьес с этого великого альбома.

Заказать винил «Лучевые машины»

Понравился материал? Помоги сайту!