Петр Налич: «Я себя называю троякодышащей рыбой»

Петр Налич был одним из первых российских музыкантов, которые получили известность благодаря собравшему миллион просмотров ролику на YouTube, но впоследствии певец и композитор потерял интерес к вирусным видеоклипам. Он учился петь оперу в Гнесинке, выступал на «Евровидении», записывал альбомы — посвящения Леониду Утесову и вот сейчас готов показать свои новые песни: 9 ноября в концертном зале «Зарядье» пройдет презентация альбома Петра Налича, получившего название «Отражения в лужах». По этому поводу Денис Бояринов выпил чаю с музыкантом, который никак не может определиться, кто он.

— Мы с вами давно разговаривали в последний раз — лет восемь назад. Это было еще до того, как вы пошли учиться оперному пению в Гнесинку.

— Да, важная веха в моей жизни!

— Как вы отучились?

— Красный диплом получил. Я учился у выдающейся певицы Валентины Левко — к сожалению, недавно ушедшей от нас. И огромной, мощнейшей школой для меня стала Оперная студия при РАМН им Гнесиных. Сейчас она носит имя Сперанского, а когда я поступил, Юрий Аркадьевич Сперанский был жив, и мне посчастливилось с ним работать. Он очень сильно на меня повлиял. А сейчас я опять поступил в Гнесинку — теперь уже на композиторский факультет. Люблю учиться.

— У вас, видимо, получается: красный диплом — это не шутка.

— Он немного розоватый — все-таки по сольфеджио у меня 5 с минусом.

Смотришь на себя иногда в зеркало и думаешь: «Какое же ты странное существо!»

— Вас теперь можно назвать преемником российской теноровой традиции?

— Ну как преемником — она же нигде не прерывалась. Огромное количество чудесных певцов работает в театрах и выступает с концертами. Так что я — просто один из этих певцов; я стараюсь петь хорошо, стараюсь оттачивать роли, внимательно относиться к образно-стилевой составляющей. Просто я люблю это дело и стараюсь делать его хорошо, как и всякое другое.

— Вы не просто один из певцов — не каждый тенор пытается совместить оперное пение с эстрадным.

— О, это совершенно невыносимо — смотришь на себя иногда в зеркало и думаешь: «Какое же ты странное существо! Тебе уже скоро 40 лет, надо определиться с тем, кто ты, а то как-то нелепо». Я себя называю двоякодышащей рыбой, даже троякодышащей. Но пока естественным образом так складывается, что я занимаюсь и оперой, и сочинительством с бендом, каким бы пестрым оно ни было по жанрам, и написанием инструментальной музыки для театра и других проектов. Теперь музыки будет еще больше, раз я учусь на композитора, — надо будет как-то реализовывать свои амбиции.

— В какую сторону вас влечет как композитора?

— Свой композиторский язык у меня уже есть, наверное, но мне как раз хотелось не держаться за наработанные мульки, а найти то, что я не умею. Возможно, это неправильно. Ведь, если у тебя очень много красок, это еще не значит, что ты нарисуешь хорошую картину. Возможно, эти краски надо ограничивать искусственно.

Какие-то вещи я уже отсекаю: есть такого рода академическая музыка — я ее называю «постукивание по декам» — вот это не мое. У меня попроще: я люблю мотивы, мелодии и соединение ритма и грува с академическим звучанием. Как в «Болеро» Равеля, у Георгия Свиридова или в «Заводе» Мосолова, например. Такие вещи мне очень нравятся.

— В «Болеро» и у Свиридова этот грув идет от народной музыки.

— У многих стилей грув идет от народной музыки. Джаз, спиричуэлс, блюз растут из народной музыки. Да и рок растет из фолка.

— В этом нет ничего удивительного. Я хотел сказать, что народная музыка вас всегда интересовала.

— Да, и стилизации мною делались под народную музыку, и разноразмерность, характерная для народной музыки, всегда была очень важным моим инструментом.

Есть такого рода академическая музыка — я ее называю «постукивание по декам» — вот это не мое.

— Ваш новый альбом «Отражения в лужах» для какого состава музыкантов сочинен?

— Там очень разный состав. В основном — для состава моего бенда: барабаны, перкуссия, бас, гитара, пианино, два саксофона, саксофон-сопрано, флейта и труба. Иногда появляется струнный квартет, иногда хор небольшой. В паре вещей добавлено побольше инструментов — бас-кларнет, валторна, тромбон.

— Словом, этот альбом не для гастрольных поездок по России.

— (Смеется.) Не-е-ет. Да я уж давно от них отказался. Иногда думаешь: «Эх, а вот люди ездят — у них так много концертов». Потом спрашиваешь себя: «А ты хочешь ездить?» Нет — не хочу. Я вообще-то чудовищный домосед и не люблю никуда ездить. Даже иногда, когда едешь на отдых, вдруг ловишь себя на мысли: «А может, не ехать?» (Смеется.)

Поездка с концертом в Питер или Нижний Новгород — самые дальние наши передвижения. Каждый раз мы настраиваемся: «Едем! Едем далеко! На “Сапсане”!» (Смеется.)

— Три песни с альбома, что я послушал, написаны на английском, русском и вашем фирменном воображаемом. Это по-прежнему называется бабурский язык?

— Бабурси. Да это как угодно можно называть.

— На каких языках вы еще поете?

— Есть одна песенка — в ней поется о каких-то абстрактных итальянских ребятах, и там вставка на итальянском из одной популярной итальянской песни. Правда, я ее пою на другую мелодию. А остальная песня написана по-русски. Это такая рефлексия на тему неизбывной любви русского человека ко всему итальянскому, которую я и мое окружение постоянно источаем. Все остальное — на русском, английском или бабурси.

Я — такой серединный тенор.

— А почему вы на бабурси поете — вам русских слов не хватает?

— С одной стороны, не хватает русских и английских слов. А с другой стороны, бывает такое, что сочинишь рыбу песни и думаешь: вот попозже напишу текст да еще и с другом встречусь, который хорошо знает английский, — почищу его, и будет хорошо. Написал, встретился, почистил — и понимаешь, что на руках у тебя песня на нормальном английском языке, но что-то из нее пропало. И тут понимаешь, что в этой песне лучше оставить рыбу — она звучит гораздо органичнее, в ней больше интересных эмоций, настроений и смыслов. Я стараюсь поймать эту естественность — клевые моменты в тексте и музыке. Поэтому иногда эскизные линии вокала идут в финальную версию песни, потому что потом, как ни поешь, так живо не получается.

— Вы пишете себе технически сложные песни — чтобы было интересно петь?

— Вокализы? Нет, такой задачи себе не ставлю. Мне кажется, это вообще не должно быть импульсом к написанию музыки. Ну если только не пишешь этюд на беглость пальцев.

У меня есть несколько собственных романсов, с которыми я ходил поступать на композитора и которые показывал профессорам, но я бы не назвал их суперсложными, они просто сделаны в неоакадемическом стиле.

— А в оперном репертуаре что вам нравится петь?

— Там бескрайний репертуар — столько красивейшей музыки для теноров написано. Я пою довольно разную теноровую музыку — в этом тоже проявляется моя всеядность: одновременно Германа из «Пиковой дамы» и Тамино из «Волшебной флейты». Это совершенно разные роли — перестраиваться между ними довольно сложно. А Россини, например, я никогда уже не спою, потому что там высокая подвижность голоса нужна, да и Отелло не спою — уж слишком медвежья партия. Я — такой серединный тенор.

Хиты невозможно сфабриковать.

— Вы были одним из первых российских музыкантов, чей клип собрал миллион просмотров на YouTube, и тем самым предвосхитили новую эру раскрутки музыки — до сих пор каждый музыкант мечтает собрать миллион просмотров на YouTube.

— Сейчас уже какие-то другие цифры, по-моему, — клипы собирают миллиарды. Масштаб изменился.

— Но суть осталась та же. А вы с тех пор махнули рукой на производство вирусного видео. Почему?

— Как-то странно пытаться фабриковать хиты. Да их и невозможно сфабриковать. Почему небу было угодно, чтобы «Кам ту май будуар» выстрелила, — понятия не имею. Был такой опыт — ну, здорово, поехали дальше.

— Для песен с «Отражений в лужах» вы не будете снимать клипы?

— Кстати, у нас есть уже одно видео — правда, оно странного формата. Это VR-клип (виртуальная реальность) со звуком в формате Ambisonic. Насколько мне известно — один из первых в России. Снимал мой друг, художник Николай Рыков. Такой был интересный опыт. Мы иногда делаем видео, но для этого альбома пока не планируем. А может, и надо.

— До «Отражений в лужах» вы записали альбом с версиями песен Леонида Утесова. Почему вы выбрали именно его?

— Потому что у него очень разноплановые песни и совершенно гениальные аранжировки. Хотелось пропустить через себя эту музыку — освоить ее и понять, как она делается. Мы работали с двумя аранжировщиками, которые сняли утесовские аранжировки и адаптировали к нашему составу. Для меня это была супершкола — мой прошлогодний альбом «Паровоз» был во многом рефлексией на музыку джаз-бендов 40-х и 50-х годов.

— Еще вы написали музыку к фотопроекту, посвященному царской семье, — что это за история?

— Это моя последняя большая композиторская работа — музыка к мультимедиа-проекту #Romanovs100, который сделан к 100-летию убийства семьи Романовых и основан на фото- и видеоархивах царской семьи. Ребята, которые делали выставку, снимали инсценировки из жизни — погружения в жизнь Романовых. А я делал музыку — там одна песня и много инструментальных композиций.

— Вы погружались в музыку, которую могла слушать царская семья?

— А я не знаю, какую музыку слушали Романовы. Музыку тех лет мы, конечно, знаем — Римский-Корсаков, Чайковский и так далее, но она у меня никогда не ассоциировалась с Романовыми.

— Романовы могли танцевать и фокстроты, и кекуок.

— Нет, я не пытался изучить, какую музыку слушали Романовы, а писал по своим представлениям. Тут важнее настроение, которое задал режиссер проекта. Он сказал: мы не будем грустить. Знаете, как обычно бывает: показывают старинные фотографии, и играет щемяще-надрывная музыка. У меня, конечно, не танцевальная музыка получилась, но и не минор минорыч.

С русским рэпом сейчас происходит то же самое, что в 1960-е происходило с бардовской песней.

— Вы следите за тем, что происходит сейчас в российской музыке?

— Специально не мониторю, но что-то до меня доходит.

— Интересно, что доходит, — у вас ведь свой мир и по-своему настроенные фильтры.

— И я за них очень держусь! (Смеется.) Но всякий хайп доходит. Очень много делается интересного, но то, что доносится само, естественным образом, далеко не всегда музыкально интересно. Как правило, это хлесткие тексты, а музыка там в третью очередь. Если говорить о получившем второе рождение русском рэпе… Меня, кстати, удивляет, когда я слышу, что вот, мол, появился русский рэп… Когда мне было 14 лет, я слушал песни Дельфина. Русский рэп тогда уже был. Как я понимаю, с русским рэпом сейчас происходит то же самое, что в 1960-е происходило с бардовской песней, когда она пережила прорыв, став новой поэзией для народа.

— А что-то музыкально интересное попадалось?

— Нерусское. Я недавно узнал замечательную американскую группу Lounge Lizards. Я услышал их по радио «Культура» — а там, слава богу, пишут названия треков и исполнителей: для идиотов типа меня, не пользующихся программами распознавания музыки, это очень полезно. Я притормозил автомобиль и аккуратненько, прилежно переписал название (смеется). Теперь слушаю их с удовольствием.

Понравился материал? Помоги сайту!