Блаженный

9 сентября в парке Горького пройдет фестиваль Fields, описывающий свой формат как совмещение электронной и академической музыки. Одним из его участников станет американский музыкант Эдвард Ларри Гордон, более известный как Laraaji. 74-летний Laraaji в первую очередь известен благодаря пластинке «Ambient 3 (Day of Radiance)», выпущенной в 1979 году под патронажем Брайана Ино и вошедшей в серию из четырех альбомов, фактически задавших канон жанра «эмбиент».

Можно долго перечислять его заслуги (с тех пор он записал несколько десятков альбомов, стал классиком нью-эйджа и поработал с такими музыкантами, как Билл Ласвелл, Майкл Брук и Sun Araw; к тому же Laraaji — возможно, самый известный в мире исполнитель на цитре), но интересен он совсем не только этим. Laraaji — человек с крайне необычной биографией. Даже на фоне разношерстного музыкального мира, в котором фактически нет никаких законов и правил, как добиться успеха, Laraaji выглядит слегка блаженным. Его сорокалетняя карьера словно бы развивается не «благодаря», а «вопреки», как непрерывная цепь счастливых случайностей. Свой любимый инструмент, цитру, он совершенно случайно купил в ломбарде, а с Брайаном Ино так же случайно столкнулся на улице.

Начнем с того, что становиться профессиональным музыкантом Эдвард Гордон вроде бы и не собирался, но вмешалась какая-то высшая сила. «В 10 лет я начал учиться играть на скрипке, а вскоре после этого — еще и на фортепиано. Моя мама, которая работала в государственной школе в городе Перт-Амбой, Нью-Джерси, всегда поддерживала мое детское увлечение музыкой и вдохновляла меня. Но в старших классах я совсем не думал о том, чтобы стать музыкантом, а собирался поступить в инженерный колледж. И вдруг лет в 17 ко мне пришло осознание того, что исполнение и сочинение музыки более важны для меня. Это заставило меня поменять программу обучения и поступить в музыкальный колледж. В результате с 1962-го по 1966-й я учился в колледже искусств Говардского университета, но диплома так и не получил».

Ни о какой экспериментальной музыке юный Laraaji тоже не помышлял. Он любил джаз, соул и поп-музыку, как и многие американцы тех лет. «В то время меня вдохновляли скрипач-виртуоз Флориан Забах, пианисты Либераче, Андре Превин, Дейв Брубек, Оскар Питерсон, Эрролл Гарнер, а также Кёртис Мэйфилд, The Beatles, Арета Франклин, Марвин Гей, Джеймс Браун, Фэтс Домино, Смоки Робинсон».

Не преуспев в системе американского музыкального образования, Laraaji решил посвятить себя другому искусству. Он перебрался в Нью-Йорк, стал сочинять юмористические скетчи и пробовать себя в качестве комедийного актера. Но и тут начали происходить странные совпадения. «Когда я практиковался в стендапе в Гринвич-Виллидж в конце шестидесятых, в клубах, где я выступал, часто играли блюграсс-ансамбли. Музыканты там частенько играли на необычном инструменте, который меня очень заинтересовал. Это была автоарфа; ее еще называют аккордовой цитрой».

Далее в жизни Эдварда Гордона происходит еще одна вещь, благодаря которой мы и знаем его сегодня как Laraaji. Он открывает для себя восточную философию (что в конце шестидесятых — начале семидесятых было, можно сказать, частью культурного кода современного человека: вспомним хотя бы The Beatles) и увлекается йогой и медитацией. И тут — снова счастливое совпадение. «Спустя восемь лет после того, как я впервые увидел цитру, какое-то мистическое озарение привело меня в Квинс на распродажу музыкальных инструментов из местного ломбарда. Там я и купил свой инструмент. Это было время, когда медитация и духовные учения открывали мне путь к космическому сознанию. Цитра как будто сама толкала меня к экспериментам и поискам нового звучания. Я мог часами импровизировать, глубже и глубже погружаясь в измененное состояние сознания. Цитра стала для меня инструментом для медитации и просто другом. Используя экспериментальные техники игры и настраивая ее на необычный строй, я мог играть и записываться бесконечно».

Немного освоившись с новым инструментом и приладив к нему звукосниматель, Laraaji по старой нью-йоркской традиции (так делал, например, один из кумиров его юности Сонни Роллинз) стал выходить попрактиковаться на улицу. Вскоре (к тому моменту у Эдварда был уже один альбом, записанный под «паспортным» именем) музыкант попался на глаза Брайану Ино. Совпадение? Ну вы поняли. «Дело было в Вашингтон-Сквер-парке в Нью-Йорке в 1979-м. Ранним осенним вечером я играл там на электрической цитре. Я играл с закрытыми глазами, поэтому он просто оставил мне записку со своими контактами и предложением связаться по поводу записи (Брайан тогда работал над серией альбомов “Ambient”). Невероятно воодушевившись, я позвонил ему на следующий день, и мы договорились встретиться у него дома в Гринвич-Виллидж». Дальше все продолжало происходить будто бы само собой. «Мы быстро всё обсудили и договорились устроить сессию записи с цитрой. Запись прошла легко и непринужденно — Брайану сразу понравились вариации трека “The Dance”, но для медитативной части нам понадобилась более тихая студия, подальше от поездов метро».

Альбом и впрямь вышел необычным. С одной стороны — непривычный звук цитры и цимбал (вся пластинка записана, по сути, на акустических инструментах) и восточная медитативность. С другой — по структуре эта музыка имела много общего с набиравшим тогда ход академическим минимализмом — в первую очередь, со Стивом Райхом и его бесконечными петлями. Влияние Райха сам Эдвард не отрицает, но первичным в своей музыке считает именно восточно-мистический корень, а себя — не более чем скромным проводником космической энергии. «Музыку Стива Райха я нахожу очень смелой. Она, без сомнения, вдохновила меня на поиск трансовых состояний через повторы. Но музыка, которая приходит ко мне и течет через меня наружу, не имеет жанрового названия. Она просто красивая, радостная, она помогает войти в состояние транса. Я стараюсь быть открытым к гармонии, искать тот строй и те сочетания звуков, которые стимулируют воображение, открывают сердце свету и помогают найти космический порядок вещей».

Последующие пластинки (а издавался музыкант охотно и часто) в совокупности с активностью в области йоги (Laraaji совместил два своих увлечения и стал экспертом в области смеховой медитации) сделали его классиком нью-эйджа. Но если к нью-эйджу как образу жизни Laraaji относится с теплотой, то музыкальный термин кажется ему сомнительным. «Этот термин может быть обманчивым или даже вредным в том случае, если мешает слушателю полностью отдаться моменту. Настоящий нью-эйдж и заключается в этом постоянном присутствии, а самая лучшая нью-эйдж-музыка не создается людьми: это внутренний космический надам, свободный поток звука, вибрация космического поля, ощущаемая корой головного мозга, а не ухом. В этом потоке нет ни начала, ни конца. А музыканты — не более чем каналы, по которым музыка приходит в наш мир».

Когда в конце девяностых нью-эйдж вышел из моды и спрос на музыку Laraaji со стороны издателей снизился, он открыл для себя самиздат и принялся записывать по несколько альбомов в год и распространять их среди верной и достаточно многочисленной публики, посещавшей всевозможные семинары, воркшопы и ретриты, связанные с йогой. Десятилетие спустя опала нью-эйджа закончилась, и Laraaji снова оказался на гребне волны. Его пластинку выпустил модный и передовой бруклинский лейбл RVNG Intl., снова взялся за издание его музыки мощный All Saints, аффилированный с Брайаном Ино (Ино и Laraaji стали близкими друзьями и все это время поддерживали отношения), а в конце концов старые записи Laraaji материализовались там, где их уж совсем не ждешь, — на американском инди-гиганте Stones Throw Records, а точнее, на его подразделении — лейбле Leaving Records.

«C Мэтью Дэвидом Маккуином, продюсером лейбла Leaving Records, мы познакомились в Лос-Анджелесе на семинаре по смеховой медитации через замечательного визионера Дугласа Макгована (основатель Yoga Records и арт-директор чикагского лейбла Numero Group. — Ред.). Мэтью предложил отправить ему кассеты с моими ранними записями, что я и сделал, после чего он собрал из этих кассет релиз для своего лейбла. Эта встреча и то, что из нее получилось, — отличный пример того, что я называю нью-эйджем. Удовольствие, осознанность, неподвластность времени».

Самое удивительное, что Laraaji удалось отлично вписаться в современный контекст. Нынешние музыканты-новаторы от Дэниела Лопатина до Sun Araw сформировались в том числе и под влиянием его музыки и всячески подчеркивают эту преемственность. А сам он не просто выпускает пластинки на модных лейблах, но и гастролирует по крупным фестивалям вроде финского Flow, где собирает аншлаги, играя для людей, которые годятся ему во внуки и слышат его музыку впервые. Опыт игры перед новыми зрителями он находит абсолютно позитивным: «У меня создалось впечатление, что они глубоко погружены в звук, а не просто получают поверхностный опыт. И это очень вдохновляет меня дальше распространять по миру то, что было даровано мне космосом». На восьмом десятке он по-прежнему выглядит совсем не престарелым профессором, а подтянутым, веселым и моложавым хиппи в цветастых нарядах. И играет, кажется, с той же легкостью и с той же энергетикой, что и 40 лет назад в Вашингтон-Сквер-парке, когда попался на глаза Брайану Ино.

Понравился материал? Помоги сайту!