Ты гений, старик!

Почти 30 лет назад, в 1989 году, в отечественном роке появилось еще одно яркое имя — ростовская группа «Пекин Роу-Роу», ведомая поэтом, художником, активным участником знаменитого арт-товарищества «Искусство или смерть» Сергеем Тимофеевым. Коллектив не снискал широкой популярности, но в Ростове-на-Дону до сих пор считается культовым. А песни «Шиги-Джиги», «Весна», «По улице Садовой», «Жу-Жу» пошли в народ и до сих пор звучат в подземных переходах и на концертах группы «Звери». 25 лет назад Сергей Тимофеев трагически погиб в Москве — ему было 34 года. Этим летом контркультурный лейбл «Отделение ВЫХОД» выпустил двойной диск со всем сохранившимся наследием «Пекина Роу-Роу» — CD с отремастированными альбомами «Бесамемуча» и «Живая сила» и DVD c концертными записями, а также клипами и документальным фильмом «Шиги-Джиги, или Все будет хорошо», снятыми начинающим тогда режиссером Кириллом Серебренниковым. Александр Нурабаев связался с участниками группы и близкими друзьями Сергея Тимофеева, которые вспомнили краткую и яркую историю «Пекина Роу-Роу» и его выдающегося лидера.

Дмитрий Келешьян (гитарист, соавтор песен): Все началось, когда я вернулся из армии в совершенно другую страну, которая лишь номинально называлась Советским Союзом. Повсюду в городе можно было встретить людей в ярких, необычных одеждах, каких-то панков с гребнями на головах, чего еще за пару лет до этого представить было невозможно. Особенно мне запомнился высокий парень, одетый в мешковатый пиджак, в шерстяных гетрах по колено, в армейских галифе — выглядел очень необычно. Чуть позже Авдей Тер-Оганьян мне предложил поучиться у одного классного художника в Театре музыкальной комедии. Художником этим оказался Валера Кошляков, и в его мастерской я познакомился с тем парнем в шерстяных гетрах. Это был Сережа Тимофеев. Мы с ним выпили какого-то портвейна, пели, играли на гитарах. Тима сразу же предложил создать группу и на следующий день пришел с песней, текст которой был записан на каких-то салфетках. И слова эти били в самое сердце. И, хоть у меня уже была своя группа, я понял сразу, что именно этим и стоит заниматься, а не пытаться подражать «Кино», «Зоопарку» и «Аквариуму», как это делали все вокруг.

«Пекин Роу-Роу» — «Весна»

Виктор Пивторыпавло (барабанщик, лидер «Запрещенных барабанщиков»): С Сергеем меня познакомили друзья в общежитии Ростовской консерватории. Мы встретились на какой-то пьянке, и меня Сережа поразил своей открытостью, широтой взглядов. Он был из тех людей, которые сразу становились центром компании. И я после знакомства еще несколько дней находился под впечатлением от этого человека и его невероятной энергии, свойственной гениям. Мы сразу подружились и стали играть, репетировать, записывать. Я тогда познакомился со своей будущей женой. И Сергей, едва нас увидев, сказал: «Старик, тебе так повезло. Смотри не упусти». Считай, он нас благословил. Мне хорошо запомнились те слова. И вот мы живем вместе уже 26 лет. И это благодаря Сергею.

Келешьян: Странным образом все неформалы, чудаковатые персонажи и творческие личности объединились в одном месте. В какой-то момент они назвались объединением «Искусство или смерть» и так и вошли в историю. Тима был участником этого объединения. Но не влиял очень сильно. Командиром там был Авдей Степанович Тер-Оганьян. Он этим руководил очень тонко, знал, как это должно выглядеть. Тима подкидывал идеи, развивал концепции выставок. Все это было замешено на чем-то новом. Тогда никто не говорил о коммерческой составляющей. Мы были довольны и рады только тому, что нам позволили выражать свои мысли и идеи. Это было искусство ради искусства. Как и в «Пекине», все старались делать что-то свое, ни на что не похожее.

Авдей Тер-Оганьян (художник, акционист, основатель товарищества «Искусство или смерть» и Галереи в Трехпрудном переулке): Я познакомился с Сергеем году в 87—88-м. Сам факт знакомства, первую встречу не помню. Но заочно, конечно, знал о нем. В Ростове он был личностью уже достаточно известной, и все вокруг удивлялись, как это так я не знаю такого замечательного художника и славного парня. И когда это случилось, мы очень быстро сблизились. Была перестройка, и открылись огромные возможности с выставками. Мы сразу включились в активную деятельность и поехали вместе в Москву. Вернувшись, мы сделали выставку «Италия имеет форму сапога», а также выставку в общественном туалете в Ростове, которую на следующий же день после вернисажа власти закрыли. Но все прошло ярко, фурор мы вызвали.

Пивторыпавло: Из всей этой компании художников я знал близко только Серегу и немного Авдея Тер-Оганьяна. Для меня они были как космонавты, не от мира сего. Они всегда ходили веселые, бухие, с гитарами, черт-те как одетые. Асоциальные типы. Даже находиться с ними рядом означало быть под подозрением. Такое тогда время было. Время излома. Да и Ростов сам был городом всегда немного странным. В нем всегда жили фриковатые персонажи, начиная от Порфирия Иванова и заканчивая этими художниками. Так что вполне закономерно, что в конце 80-х, в переломное время, развилось такое течение, откуда вышло так много блестящих художников. Сережа в этой компании был элементом пограничным. Его окружение немного подтрунивало над его рисунками, работами. Сережа относился к этому легко. Он мог взять ручку и моментально на клочке тетрадной бумажки в клеточку нарисовать очень светлый и искрометный шарж. А долго над картинами сидеть он не умел.

Тер-Оганьян: Сережа был универсал абсолютно во всем. Но он делал такую довольно попсовую графику. И мне эта попсовость не нравилась. Мы, конечно, это критиковали. Тогда было принято откровенно критиковать друг друга. Сейчас кто-то кого-то критикует, и это может отразиться на продажах. Тогда не было зацикленности на деньгах. Тимофеев был художником в газете «Комсомолец», хорошо зарабатывал, и его там ценили. Он мог абсолютно в любом состоянии все очень быстро, профессионально сделать. У него была набитая рука.

Цыганская буффонада: много шума, ярких красок. Что-то подобное годы спустя я увидел в фильмах Кустурицы.

Келешьян: Первое, что мы решили с Сережей относительно нашей группы, — никакого рока. В том числе любых аксессуаров, связанных с рок-музыкой, таких, как косухи, кожа, прически. Имиджу мы придавали серьезное значение. Я тогда неожиданно открыл для себя советскую эстраду 50-х — 60-х: Майю Кристалинскую, молодого Муслима Магомаева. Всякие твисты и шейки, которые не были похожи на западную музыку. В них был национальный колорит, очень необычный, немного идиотский. И этот идиотизм нам очень импонировал. И мы попытались все это смешать в одном флаконе и выработать свой стиль. Такая цыганская буффонада: много шума, ярких красок. Что-то подобное годы спустя я увидел в фильмах Кустурицы. Мы так и жили — ярко и весело. И многие музыканты, которые с нами играли, с удовольствием бросали свою кабацко-ресторанную халтуру и переходили к нам. Таким образом, группа из трех человек разрослась до целого оркестра.

Дмитрий Катханов (композитор, продюсер альбома «Живая сила»): На тот момент, когда я познакомился с Тимофеевым, «Пекин» представлял собой следующее: Тима — суперталантливый художник, у которого получалось абсолютно все, за что бы он ни брался, и Димка Келешьян на гитарке, тоже отличный парень. Они брали [в группу] всех подряд, кто был рядом. Например, в первом составе у них был барабанщик — такой рано облысевший мужчина, который играл только одной рукой. И не потому, что у него была одна рука: он просто играл так. Никогда больше подобного не видел. Было впечатление, что студенты собрались, чтобы повеселиться. Так они и звучали.

«Пекин Роу-Роу» — «Пока все в порядке»

Келешьян: Изначально группа воспринималась Тимой, пожалуй, как шутка. И выступления он видел, скорее, как хеппенинги, перформансы. Потом он осознал, что вокруг действительно собрались музыканты и серьезно ко всему этому относятся. Он мнение поменял и стал очень серьезно учиться. Со стороны создавалось впечатление, что все ему легко давалось. На самом деле он часами сидел с гитарой, учил новые аккорды, которых он поначалу знал всего один-два. Так он изначально и сочинял, используя эти аккорды, а я уже дальше развивал и оформлял. Но со временем Сережа стал придумывать и свои музыкальные ходы.

Виктория Тимофеева (вдова Сергея Тимофеева): Слышала, что первый раз Сергей взял гитару лет в 30. На моих глазах он, растопырив пальцы, зажимал струны. Проводил по ним, спрашивал: «А что это такое?» Ему отвечали: «Это у тебя такой-то доминантсептаккорд. А где ты его взял-то такой?» — «Не знаю, просто так получилось». Он сочинял необычайно легко, слишком легко. Разумеется, он много над этим работал, сидел-лежал и писал-писал, но все равно это было каким-то чудом. Не знаю, может быть, много накипело за предыдущие годы, пока не запел. Однажды, пока мы жили на Северном, он за ночь придумал четыре-пять песен ко второму альбому. Пока мы все бухали и куролесили, он сидел за столиком на кухне и так как-то хоп — и написал. Так казалось, что хоп. Понятно, что в голове у автора творится черт знает что; только сейчас понимаю, что это была какая-то невероятная алхимия гения, а тогда мной это воспринималось так: о, круто, да, понеслись дальше.

Катханов: По сути дела концертов не было, а те немногие, что были, выходили ужасного качества. Один, например, проходил на дне рождения какого-то родственника в ресторане «Балканы» — настоящем таком бандитском ресторане.

Пивторыпавло: Концертной деятельности практически как таковой не было. За все время моего присутствия в группе количество концертов можно пересчитать на пальцах одной руки. Если не считать спонтанных выступлений в переходах или у кого-то на квартире. Ну и, конечно, было то выступление в Москве на легендарном фестивале «СыРок».

Тимофеева: В Москву на фестиваль «СыРок» нас привез Саша Болохов, над которым в силу его природной доброты и скромности вечно подшучивали, но без Болохова, Бобы, не было бы ни «СыРка», ни записей двух альбомов. Все страшно волновались, это была первая большая сцена, на которой выступал «Пекин». Я подпевала трио «Касатки» — прекрасным девочкам, которые хорошо меня приняли. Помню, что были какие-то провалы со звуком, фонил микрофон, половина одной песни пропала… Еще помню, что мне одолжила шикарное по тем временам красное платье одна кубинка, жена нашего ростовского приятеля. Платье было в обтяжку, а я была довольно сочным пупсиком, и трусы фривольно выделялись. Прямо перед сценой я додумалась их снять. Деть трусы было решительно некуда, и Тима просто положил их в карман пиджака. Во время выступления он их то вытаскивал, то прятал, периодически пользовался как платком, на записи это видно. Было ужасно смешно… Тима был ослепителен. На нем были специально сшитые брюки в ромашках. И все музыканты были, как мне кажется, диво как хороши.

«Пекин Роу-Роу» — «Каир» (выступление на фестивале «СыРок»)

Тер-Оганьян: К музыке я был равнодушен абсолютно. Но помню, как Сережа, когда мы с ним ездили в Москву, при мне на гитаре сочинял эти песенки. И когда сложилась группа, я ему все время говорил: «Ну что за ерундой ты занимаешься? Давай делать выставки». И только потом до меня дошло, как это ценно и как это круто.

Катханов: Тима меня привлек тем, что его песни к нашему року отношения не имели. Он собрал в себе все то хорошее, что не смогли за эти 70 лет выскрести, выдавить. У него была способность, какую я за все годы карьеры (а я со многими поработал) ни у кого не встречал, — любой, кто бы ни находился в радиусе 100 метров от него, вдруг становился талантливым. Я своими глазами видел, как совершенно невзрачные, ничем не примечательные люди вдруг выдавали вещи, которые они никогда бы не выдали.

Пивторыпавло: Работа в студии проходила всегда интересно и весело. Серега постоянно приводил с собой каких-то непонятных людей. Например, гармониста, с которым случайно познакомился, выпивая в переходе. Или привел двух каких-то девок и сказал: «Эти девчонки отлично поют, будут нам подпевать». И почти на каждой сессии что-то подобное происходило. И самое интересно, что все эти персонажи поучаствовали в записи: кто-то пел, кто-то танцевал, кто-то разок во что-то ударил, кто-то шуршал на стиральной доске. Как-то мы нашли старый ксилофон на чьем-то бабушкином чердаке, на котором не хватало половины клавиш, подвесили его в студии и записали гениальную песню «По улице Садовой».

Катханов: Первый альбом («Бесамемуча». — Ред.) был студенческий. В него я практически не вмешивался, так, подыграл немножко. Но задача была зафиксировать их такими, какими они были. И они зафиксировали. А на втором альбоме Тима уже лично ко мне обратился за помощью. И я предложил такую концепцию: повернуться к слушателю лицом и уже рассказать некую историю. У нас в тот момент появился магнитофон Otari четырехканальный. Саша Болохов, директор группы, его выкупил. Писались мы в ДК химиков. На этот магнитофон потом записывались и «Матросская Тишина», и «12 вольт» (ростовские рок-группы. — Ред.). Четыре дорожки дают не так много возможностей, и поэтому мы решили все сделать следующим образом: записать сначала стерео на две дорожки — Витины (Пивторыпавло. — Ред.) барабаны и Тимин вокал. И в этом и была находка, поскольку, когда записываешь вокал на фонограмму, теряется драйв. А так Тима попадал в тональность. А потом на оставшиеся две дорожки накладывалось все остальное. На первом альбоме у Тимы голос подростковый, дворовый. А надо заметить, что Сережа был сильно старше нас. Если мне тогда было года 23, то Тиме уже тридцатник. Я ему сказал: «Ты ведь лось уже зрелый. Давай будь собой». Он прислушался и изменил манеру пения. В «Ангеле», например, он такие пассажи выдает и делает это абсолютно честно. Может, он не всегда правильно интонировал. Но смысл передавал настолько точно, что эта «лажа» была вполне оправданна. Мы его всегда записывали с первого дубля. Возились уже с другими музыкантами.

Тер-Оганьян: Группа раскрутилась достаточно неплохо. Пошли какие-то записи, в Ростове группа уже была достаточно популярной. И в самый разгар успеха Тима переехал в Москву к нам, в Трехпрудный. И его сразу же взяли работать в «Останкино». Там работал его старый друг Макс Василенко, а также Дима Дибров, тоже из Ростова. Он сразу влился в эту компашку.

Катханов: Никто не занимался распространением. Мы выпустили альбом, и буквально через несколько дней в трамвае я слышал, как какие-то мальчишки поют песни нашего «лося». И это без всякого маркетинга. Запись, между прочим, обошлась в 10 рублей. Стоимость бобины четырехканального магнитофона или двух бутылок водки.

Келешьян: В Москве Тиму взяли главным художником телекомпании АТВ, которую возглавлял Анатолий Малкин. На Сережу упало много работы, много ответственности. Он оформлял студии различных передач, программ. В частности, программа «Времечко» была тогда хедлайнерской. Я у него жил в Трехпрудном в сквоте, где обитали все художники. И когда Тима приходил с работы, то часто бывал в довольно мрачном расположении духа, что ему раньше было совсем несвойственно. Стал меньше улыбаться и меньше заниматься музыкой. Как раз Кирилл Серебренников у него брал интервью в этот период. Тима ему один раз сказал (я хорошо это запомнил), что постоянно видит над собой такую руку распростертую и слышит голос: «Ну что, Сережа, погулял? Повеселился? Покуролесил? Пора и честь знать». И огромная рука спускается с небес и прихлопывает, как букашку. И буквально через два-три месяца это произошло. Это предчувствие в нем было, и это был уже не тот Тима, которого все знали и любили. Но лишь немногие его с такой стороны знали и видели.

В нынешнее время Сережа бы не смог существовать.

Тер-Оганьян: Никаких перемен за Тимой я не заметил. Мы, конечно, сильно бухали, был напряженный режим работы, он еще участвовал и в наших проектах. Разумеется, он уставал. Но все, за что он ни брался, получалось блестяще и очень легко ему давалось. Вообще он был очень легким человеком.

Пивторыпавло: Когда я приезжал в Москву, мы с Сережей всегда старались видеться. И в Трехпрудном у него я бывал. В мае 1993-го я приехал с джазовым оркестром в столицу. Мы остановились в гостинице «Россия», я сразу же набрал Сереже, мне ответила его жена Вика, сказала, что Сережа в реанимации. Это было на следующий день после того, как все это произошло. Я тут же туда примчался, но меня, конечно, не пустили. Вышла Вика, сказала, что Сережа передает привет и шутит. Я решил, что все будет хорошо. А он просто всегда шутил, даже на койке в реанимации при смерти.

Тимофеева: 28 мая мы шли от Петлюры по Страстному бульвару. Я шла метрах в 10—15 впереди. А накануне мы купили два отличных светлых китайских плаща. По 10 рублей, одинакового размера. Почти дошли до памятника Пушкину, до дома оставалось метров сто. Оборачиваюсь — Тима лежит. Ну, думаю, вот как всегда. Ну что за актерство дурацкое. Стирать новый плащ буду я. Подбегаю, Тима говорит: «Викуля, меня убили». Даже не поняла сначала, что он не шутит. А потом увидела, что на люке лежит пуля. Вызвали скорую, приехала милиция. Меня в скорую не пустили, нас повели в отделение, которое за «Макдоналдсом». Не помню ничего, кроме того, что пьяный мент пытался хватать меня за грудь, а я кричала и плакала.

Как рассказывал парень из ларька, Тима покупал сигареты, подошли двое и толкнули его. Тима, улыбаясь, обернулся: «Вы что, я же тут первым стоял». Один из подошедших наставил на него пистолет и сказал: «Я тебя, сука, застрелю». Тима, улыбаясь, поднял руки. Не было ни драки, ни конфликта, ничего. В него просто выстрелили… Вечером хозяин ларька был еще готов давать показания, он говорил, что это были чеченские парни. Утром он сказал, что ничего не видел, ничего не слышал.

Пивторыпавло: Очень скоро после Тиминой смерти на ростовском телевидении вышел фильм Кирилла Серебренникова про Сережу. Тогда, 25 лет назад, я его посмотрел и помню только, что он мне не понравился. Если я пересмотрю, может, и поменяю свое мнение.

«Шиги-Джиги, или Все будет хорошо»

Келешьян: Фильм Серебренникова хорошо характеризует Тиму. Если бы не Кирилл, не сохранилось бы столько видеодокументов, передающих Тимин образ и рассказывающих о нем тем людям, которые хотели бы узнать о нем что-то, послушав песни «Пекина». Вообще первые шаги в творчестве Кирилла — это были клипы нашей группы. И хотя Кириллу не нравились наши песни, он видел в Сергее яркую личность с огромным творческим потенциалом, чувством юмора. Он был для него материалом, персонажем, вокруг которого можно строить сюжеты. В этом особенность Кирилла — он снимает фильмы не о времени, явлениях, предметах, а о людях. И правильно делает, потому что выстраивание отношений между людьми — это самое важное, что есть в жизни. Судьба свела Кирилла в одном городе с такой ярчайшей личностью, и он, как уже тогда большой художник, не мог пройти мимо такого ценного материала, как бы это цинично ни звучало. И так вышло, что фильм послужил трамплином впечатляющей карьеры Кирилла.

Тер-Оганьян: Фильм мне очень не понравился, поскольку все участвующие там коллеги-художники подводят некую закономерность Тиминой смерти. Якобы они ее предчувствовали. Все эти разговоры, поиски чего-то, предвещающего смерть, — это все свойственное ростовчанам декадентство. Я с этим категорически не согласен. Смерть была абсолютной и страшной случайностью. Ничто не предвещало. Какие-то непонятные бандиты, без всякой причины… Вся эта грязь, которая откуда-то в те годы вылезла. В советское время, кто бы что ни говорил, ты чувствовал себя безопасно. Менты ходили без оружия, ночью в любое время можно было выйти на улицу абсолютно спокойно.

Такой вот настоящий провинциальный гений.

Келешьян: В то время, которое сформировалось в 90-е, и в нынешнее Сережа бы не смог существовать. Он никогда не был коммерсантом, бизнесменом. Он уже был достаточно взрослым человеком и не смог бы себя перестроить. Он был настолько открытым, настолько бескорыстным, что если бы его не убила та пуля, то убило бы то время, отношение людей к творчеству, которое стало продуктом на продажу. Он мог бы спиться, сторчаться. Почему-то мне так кажется. Не случайно после его смерти чередой стали уходить многие люди из «Пекина Роу-Роу» и «Искусства или смерти». И умерли они не от водки и наркотиков, а, скорее, убивали они себя этим, так как чувствовали себя лишними в ту эпоху, когда прежние ценности и мироощущение сменялись другими.

Тимофеева: Я, конечно, миллион раз думала, что наворотил бы Тима, если бы был жив. Такая несправедливая, нелепая, нелогичная точка. Конечно, мои претензии к мирозданию (или как там называется все это вон там, наверху) выглядят глупо, но он был до того безыскусно-гармоничен, что эта смерть была совершенно не в том месте и не в то время. Ни пика, ни кульминации, он шел к какому-то необычайному расцвету. Попутно делая прекрасные вещи. Наверное, оттого и не могу принять эту смерть.

Тер-Оганьян: Тима все разбазаривал. Вот в чем его беда. Он все бросал. Он писал стихи, тексты, которые непонятно где сейчас находятся. Такой вот настоящий провинциальный гений. Вот кем Тима был. Такое легкое отношение к вещам, к жизни, к своим работам — оно вообще свойственно нашему поколению. В то время легко дарили работы друг другу. Мне дарили картины Юра Шабельников, Валера Кошляков, а я их не удосужился забрать. А вот Тимины картины пропали, тексты пропали. Все это свободное творчество ничего не стоило, поэтому и не сохранялось. И это, конечно, очень печально. Музыка осталась, потому что она консервируется. А вот когда мы делали каталог «Искусство или смерть», мы не смогли найти его работы. Всего одна Сережина картинка вошла в тот каталог.

Тимофеева: Он постоянно что-то придумывал — картинки, тексты, музыку. После его смерти я узнала, что он изучал компьютер и хотел учиться играть на виолончели. Создал множество красивых концепций для телевидения, еще никогда не было такого красивого ящика — это понимают те, кто помнит то время. Он снялся во всех своих «релаксах» «Все будет хорошо» (социальная реклама — «Главный»). К сожалению, я не знаю, где все эти записи. Вообще почти все Тимины вещи у меня пропали — семь холстов, папка с коллажами. Какая-то мистика. Это очень тяжело, но сходить с ума не буду. Ну, вещи и вещи. По сравнению с жизнью и смертью Тимы это незначительная деталь, а работы его все равно когда-нибудь всплывут.

Келешьян: Нас нигде не было, не крутили по радио, по телевизору. Хотя были клипы Серебренникова. Но те, кто знал, к кому попадали записи на кассетах, на бобинах, эту память сохранили. Я, например, слышал, как наши песни играют на Арбате в Москве. На черноморских курортах слышал, как поют их 16—17-летние подростки. В общем, тех, к кому как-то попали наши записи, они взбудоражили, попали в сердце. Широкого наследия «Пекин Роу-Роу» не оставил, но песни эти уже живут своей жизнью и будут жить всегда.

Катханов: Я довольно долго жил в Германии. И проводил своего рода исследование — давал своим тамошним друзьям послушать разные наши группы, в том числе и успешные. Это очень хороший тест на талантливость. И на успешных группах они всегда морщились, а когда ставил «Пекин», все всегда были в восторге. Они все говорили: «Это очень круто». И суперпрофессиональные музыканты, и академические, и джазмены, и киношные люди. Вообще все мои друзья, хорошие режиссеры, — Попогребский, Хлебников, Бычкова, Ванька Лебедев (лучший монтажер в российском кино) — все они знают «Пекин» и фанатеют от него. Серебренников вообще прикоснулся к прекрасному. Он обожает Сережу, поскольку увидел в нем настоящего художника.

Пивторыпавло: У меня много друзей, которые любят «Пекин». И их молодые дети и друзья детей в моем окружении с этой группой хорошо знакомы. Думаю, определенное место в отечественной музыкальной культуре эти песни занимают. И мне нравится, что молодые люди открывают эти песни и говорят слова благодарности. Значит, это дело живет. На меня же лично Сережа повлиял очень сильно. Я постоянно от него заряжался энергией и очень многое в свое время взял. Например, в плане самоиронии, когда человек не боится показаться смешным, глупым. Помню, мы с ним как-то шли на день рождения к одной знакомой. Молодые, голодные, без копейки в кармане. Я говорю: «Серега, у нас ни копейки. Что дарить-то будем?» Он мне: «Да ладно. Не ссы!» Берет какой-то кирпич прямо у дома и какую-то ветку. Дело было то ли зимой, то ли весной. Мы поднимаемся, дарим эти подарки нехитрые. Она на радостях нас обнимает, расцеловывает. Мы празднуем, выпиваем. Через неделю встречаем эту девушку, и она говорит: «Представляете! А ветка-то у меня зацвела». Она ее в кувшинчик поставила, и она зацвела. А кирпич как-то удобно что-то подпирал. Пригодился, в общем. Человек легко относился к жизни, и она ему отвечала взаимностью. Вот эти примеры жизненные, маленькие уроки я очень берегу и ценю.

Катханов: В тот момент страна была на развилке. Одна дорога — это свобода, любовь, восторг существования. А вторая — это цинизм и понты. В местном регионе «Пекин» пошел в народ. Я приезжаю на лиманчики у нас в Ростове и у каждого костра слышу песни «Пекина». А по стране это не пошло. Страна выбрала второй путь. И когда Сережку убили, эта развилка и прошла. Сережка предлагал альтернативу. Все, за что он брался, он превращал в праздник, талант, но не был услышан. Если о «Пекине» и писали, то писали снисходительно. И [Артемий] Троицкий, к которому наши записи попали, так и сказал: «Это просто веселые ребята». Он не увидел там этого шанса, который нам был дан. Это не имеет отношения к року. Наш рок — это вообще какое-то недоразумение. Какой вообще мог быть рок в несвободной стране? А Сережка в конце песни «Ящерицы-лестницы», когда лирический герой поднимается на крышу, поет: «Только бы на небо не смотреть, только бы не видеть красоты». Слова такого восторга от мира, при том что Тима прекрасно понимал всю несправедливость окружающую. Он любил всем говорить: «Ты гений, старик. Ты можешь сотворить чудо». И чудо действительно случалось.

Понравился материал? Помоги сайту!