Вся правда о Yello

Дуэт Yello — парадоксов друг. Единственная поп-группа из тихой-спокойной Швейцарии, известная на весь мир, была основана в 1979-м архитектором и саунддизайнером Борисом Бланком и бизнесменом-художником Дитером Мейером. Бланк и Мейер — прекрасные дилетанты, которые никогда не учились ни музыке, ни кино, потому, как говорят, и преуспели — в послужном списке Yello есть и альбомы-бестселлеры, и видеоклипы, которые выставляют в галереях и музеях. При том что начинали они с откровенно арт-панковских и абсурдистских электронных композиций, сочиненных виртуозом сэмплинга Бланком и озвученных медовым баритоном жовиального Мейера, издавались на лейбле близких по духу музыкальных террористов The Residents, но постепенно мигрировали на территорию шлягеров, пусть и построенных на рычании двигателей спортивных машин и визге тормозов. Впрочем, Yello до сих пор вплетает абсурдные шуточки в свои песни и видео, что можно видеть по их последней работе — альбому и виртуальному фильму-концерту «Touch Yello», который они собираются еще раз везти в Россию осенью.

Yello редко давали концерты и интервью — Борис Бланк предпочитал сцене спокойную работу в студии, заполненной электронным оборудованием. У Дитера Мейера, жившего одновременно жизнью швейцарского богача и богемного художника, всегда находились другие занятия — он то писал книги и колонки, то снимал кино, то открывал выставки, то путешествовал по миру. Поэтому о швейцарском дуэте сложился миф как о нелюдимых затворниках, снобах-миллионерах, чуть ли не мизантропах. На поверку это, разумеется, оказалось неправдой. COLTA.RU удалось провести почти сутки с легендарным дуэтом, впервые приехавшим в Россию представлять свою музыку на вечеринку «Сон в летнюю ночь», — мы записали их удивительные истории, засняли приключения в Москве и даем вам слово, что более открытых, радушных и веселых поп-звезд давно не встречали.

Борис Бланк: В моей жизни есть только одна любовь — музыка. А у Дитера — сотни интересов. Он человек фантастически разносторонний и очень деятельный. Выдающаяся личность! Но в музыкальной технике Дитер совсем не разбирается. Да и в любой технике. Он с трудом может лампочку вкрутить. Кстати, он даже снял фильм о том, как вся семья помогает ему вкрутить лампочку. Я серьезно!

Дитер Мейер: После окончания школы я пошел учиться на юриста. В университете мне было жутко скучно, так я увлекся игрой в покер и стал профессиональным игроком. Покер — это как бокс, разница только в том, что боксерский матч длится час, а игра в покер может растянуться на сутки. Игрок — одинокий волк, который подсажен на игру. Для него не существует ничего за пределами стола, он озабочен только тем, как выжить в игре. Все проблемы и вопросы, которые могут возникать у человека, вытесняются игрой. Это побег из реальности.

Я оставил покер ради съемок фильмов — новой страсти, в которую я ушел с головой. По иронии судьбы, в свою последнюю игру я выиграл больше всего денег. Я играл на чужие 5 тысяч долларов — и в конце выиграл 40 тысяч. Мы поделили с моим партнером деньги пополам — каждому по 20 штук. Видимо, боги игры хотели, чтобы я вернулся. Но я навсегда вышел из клуба с толстой пачкой денег в кармане и направился в рыбный магазин — купить лосося. Очень хотелось есть. Я съел лосося, полюбовался тем, как рассветное солнце отражается в водах Цюрихского озера, и стал думать, что мне делать с этой кучей денег. Неожиданно мне пришла в голову мысль — куплю-ка я гитару. Я сроду не играл на гитаре, а тут вдруг захотелось. Я пошел в магазин музыкальных инструментов и попросил у продавца лучшую гитару — тот выбрал акустический инструмент ценой в 6—7 тысяч долларов. Я сказал ему, что беру его — заверните. «Но как же так, — удивился продавец, — вы должны попробовать поиграть на инструменте, чтобы понять, нравится ли он вам, чтобы оценить звук». Я объяснил ему, что играть не буду — не умею и у меня руки пахнут рыбой, потому что я только что ел лосося. Продавец сказал, что он так не может, и стал сам играть мне на этой гитаре. Ему профессиональная гордость не позволяла продать гитару просто так.

Поскольку на гитаре я играть не умел и учиться не собирался, я снял с нее все струны, кроме одной. На одной струне я бренчал сутками: «Бам-бам-бам-бам». А потом стал напевать под этот бой все, что придет в голову. Так я увлекся пением. Если бы я не выиграл в последнюю игру 20 тысяч и не купил гитару, я бы не стал певцом. Почти все важное, что произошло со мной в жизни, произошло по воле случая.

Бланк: Мы познакомились с Дитером в 1979 году. У меня с Карлосом Пероном, который тогда был моим лучшим другом и наставником, была простейшая студия, установленная на кухне квартирки Перона. Там были четырехканальный микшерный пульт, два ленточных магнитофона и два-три синтезатора. На этой нехитрой технике мы записывали наши первые композиции, вместо того чтобы готовить завтраки и обеды. Мы были знакомы с владельцем лучшего винилового магазина в Цюрихе, который назывался MusikMarket, — там был прекрасный выбор пластинок из Англии и Штатов. Мы часто туда заходили — слушали музыку, покупали диски. Я, конечно же, дал ему послушать кассету с нашими первыми опытами. «Прекрасная музыка, Борис, — сказал хозяин MusikMarket. — Но она станет еще лучше, если вы найдете вокалиста. Знаю тут одного парня, который вам подойдет». Это был Дитер Мейер. Он пришел к нам на кухню сам — в два часа субботнего дня. Мы дали ему микрофон, запустили один из наших треков, и он начал петь. Он пел так громко, что на следующий день соседи выперли нас из этой квартиры. Нам пришлось переехать с нашей кухонной техникой в студию Дитера. Он занимал большое пространство на заколоченной фабрике — хранил там свои картины. В одной из краснокирпичных комнат, где раньше стояла громоздкая машинерия, мы установили наш пульт, магнитофоны и синтезаторы. В этой комнате и родилась группа Yello.

Я объяснил ему, что играть на гитаре не буду — не умею и у меня руки пахнут рыбой, потому что я только что ел лосося.

Мейер: До Yello я играл в разных группах. Одна называлась Fresh Color, а другая — The Assholes. Мой принцип был — никогда не репетировать. Я выходил на сцену к музыкантам и импровизировал что есть сил — от шепота переходил к крику и обратно. После одного такого концерта я четыре недели не мог разговаривать. Я устраивал абсолютно анархические импровизации, которые в большинстве случаев заканчивались полной катастрофой. Публике это было мало интересно. Нам нередко приходилось выступать перед аудиторией из двух человек, и я прекрасно помню концерт, на который вообще никто не пришел.

Бланк: Я учился на архитектора, потом получил второе образование — пошел на графического дизайнера. Сменил десятки работ — был водителем грузовика, чинил телевизоры, строил дома. Потом основал собственный бизнес — ателье дизайна, которое занималось разнообразными заказами. В какой-то момент я увлекся музыкой, но необычной. У меня ведь нет музыкального образования. Я стал записывать разные бытовые шумы — стуки, трески и прочее. Я переписывал их на магнитные ленты, делал из них кольца, зацикливал, удлинял и укорачивал, ускорял и замедлял — у меня получались сумасшедшие треки со странным ритмом, звуками и шумами. Занимался тем, что сейчас называют «сэмплинг». Потом мне в руки попал магнитофон Revox, завороживший меня возможностью записи с эффектом эха. Это был первый электронный инструмент, которым я стал активно пользоваться, — до знакомства с Пероном.

Этот интерес к эксперименту со звуком — он у меня с детства. Я начал записывать звуки на маминой кухне — выдувал воздух через соломинку в стакан с водой и записывал, с каким звуком идут пузыри. Потом проигрывал на замедленной скорости, и получался дикий звук: «Уоп-уоп-уоп». Почти такой, какой сейчас популярен в дабстепе. А эхо, кстати, меня завораживало с детства — я много бывал в горах и никогда не упускал случая крикнуть, чтобы запустить эхо. Или когда ты попадаешь в анфилады пустых комнат — какое там грандиозное эхо! Горы и комнаты, наполненные отраженным звуком, — это прекрасный мир моего детства и в некотором роде мир, в котором я по-прежнему живу. Я так и остался ребенком.

Мейер: Свою арт-карьеру я начал с кино — я снимал низкобюджетные экспериментальные фильмы. Я работал с кадром, с макросъемкой, с наслоениями изображений. Отсюда и появились видеоклипы Yello, большинство из которых я снял сам. Я начал снимать, когда понятия «видеоклип» еще не существовало, — я делал фильмы под музыку Бориса Бланка. Снимал на макролинзы разные объекты — например, чашку с кофе или кусок фольги, медленно перемещая камеру вдоль него. Снимал на 16-миллиметровую камеру. Потом монтировал. Я называл свою технику «движущиеся фрески». Я снимал эти фильмы для сценического дизайна — предполагалось, что мы будем выступать на фоне этих проекций. Потом эти фрески превратились в клипы Yello, некоторые из них входят в коллекции современного искусства галерей и музеев.

Бланк: Когда мы начинали, я был большим поклонником The Residents и той странной, необычной музыки, что они выпускали на собственном лейбле Ralph Records. Однажды мы с Карлосом Пероном поехали к ним в Сан-Франциско — совершенно наобум. Это было еще до знакомства с Дитером. Мы собирались выехать из Цюриха на каникулы, Карлос предложил поехать в Африку — в Абиджан. Я совершенно не понимал, что мы будем там делать, и уговорил его ехать в Сан-Франциско — заодно мы захватили пленки с нашими записями, на всякий случай. Мы тогда были отвязные и слегка наивные юноши — помню, прилетев в аэропорт Лос-Анджелеса, мы взяли напрокат автомобиль, купили пару бутылок виски и покатили в Сан-Франциско. По дороге мы выпили это виски — представляете, какое безумие, пьяные за рулем! Палило солнце, так что, пока мы доехали до места, мы страшно обгорели. Вот такие — жутко пьяные, с красными лицами — мы заявились в Сан-Франциско. На следующий день, с похмелья, мы начали звонить в офис Ralph Records. Это было в субботу! Но чудо: трубку подняли. «Привет, мы два парня из Швейцарии, которые хотели бы показать вам свою музыку». Нам ответили: «Да? А, Швеция! Прекрасная страна! Приходите. О'кей». Мы пришли и познакомились с этими парнями, которые скрываются за масками глазных яблок в цилиндрах — впрочем, тогда они еще до такого, кажется, не додумались. Они нам показали свою студию, технику и то, как они работают. Мы им поставили наши кассеты. Наша музыка им вроде бы понравилась.

Потом в Лос-Анджелесе мы прошлись по офисам других лейблов — RCA, EMI, Warner Brothers и т.д. Но там над нашей музыкой, конечно, только смеялись. Уж очень она была дикая по тем временам. Когда мы вернулись в Швейцарию, в почтовом ящике нас ждало письмо от The Residents c предложением подписать контракт. Вскоре после этого мы встретили Дитера, и сразу как-то все завертелось.

Мейер: Одной из моих первых работ как художника был уличный перформанс. На одной из площадей Цюриха я отгородил участок — 4 на 4 метра, на который привел грузовик и выгрузил 100 тысяч металлических палочек. Я неделю сидел в этом квадрате и сортировал эти палочки в мешки — по тысяче в каждом. Я ходил на эту площадь как на работу — с 8 до 12 и с часу до 6. Две недели спустя в одном из баров ко мне подошел человек, представился директором музея современного искусства в Люцерне, сказал, что узнал во мне того художника с палочками, и предложил мне сделать выставку в его музее. «Конечно, да, — ответил я, — но мне нечего выставлять». «У тебя есть четыре месяца, — сказал директор музея, — за это время ты придумаешь, что выставить». Так я стал концептуальным художником и считал себя им до 1976 года. У меня была вполне успешная карьера — выставки в галереях и музеях, в 1972-м я принимал участие в Documenta. Но в 1976-м я решил оставить арт-мир, потому что понял: этот мир полностью контролируется узким кругом людей — критиков, кураторов, галеристов, от отношений с которыми и мнения которых зависит судьба любого художника, желающего международного признания. Для меня это было невыносимо и невозможно. Поп-музыка гораздо более демократична. Сейчас я, кстати, возвращаюсь к искусству — по абсолютной случайности, как и все, что происходит со мной в жизни. У меня состоялись большие выставки в Гамбурге, Карлсруэ и Штатах. Но я уже не отношусь к арт-миру — мне просто приятно видеть свои работы выставленными в музее.

Бланк: В другой раз с The Residents мы встретились при странных обстоятельствах. Мы уже расстались с Ralph Records. У нас была запланирована вечеринка по случаю выхода пластинки «You Got To Say Yes...» в лондонском клубе Camden Palace. Обычная вечеринка для журналистов и друзей — прослушивание альбома, фуршет и т.д. Первое, что мы увидели в Лондоне по дороге из аэропорта, — афиши с рекламой лайва Yello в Camden Palace. Это было заведомой ложью — мы не играем лайвы, но владелец клуба очень нас упрашивал ему помочь, и мы согласились, решив сделать шоу под минус — сделать вид, что играем, потанцевать, пооткрывать рот в микрофон и т.п. Народу пришло много. Все шло хорошо. Когда я начал исполнять песню «Swing» — делать вид, что исполняю, а я делал это довольно правдоподобно, — вдруг заиграла «Let's Dance» Дэвида Боуи. Я в ярости грохнул микрофон о сцену, бросился к звуковому пульту, где стоял ничего не понимающий звукач — он только развел руками: мол, я тут ни при чем. Это была проделка одного из The Residents, которые тусовались у нас за кулисами. Я чуть не бросился на него с кулаками — они ведь сорвали нам выступление. Но самое смешное, что английские газеты Melody Maker и New Musical Express на следующий день написали положительные рецензии на это выступление. Журналисты решили, что Yello таким образом высмеяли шоу под фонограмму — тогда, в 80-е, ведь все выступали под минус, а делали вид, что поют живьем.

Мейер: В юности, когда мне было совершенно непонятно, чем заниматься, и очень скучно, я писал киносценарии. Потому что нет ничего легче, чем написать плохой сценарий. Я писал их, чтобы убить время, и просто складывал в шкаф. Я никогда и не думал посылать их продюсерам. Однажды в мою студию пришел человек и увидел название одного из сценариев: «Желание всего». Ему понравилось это название, и он послал сценарий своему другу, продюсеру из Германии. Тот переслал этот сценарий в немецкий совет по кинематографии со словами: «Может, они тебе дадут деньги на съемки». Я уже почти забыл об этой истории, как вдруг какое-то время спустя, путешествуя по Сицилии, я наткнулся в одном кафе на немецкую газету двухмесячной давности, которая выцвела на солнце, и из этой газеты я узнаю, что мой сценарий получил миллион долларов. Безумие! А я даже не представляю, как снимают кино. Поэтому мне пришлось ехать в Берлин и устроиться ассистентом на съемки фильма. Там я поработал два месяца, прикинул, как это устроено, и потом пошел снимать свое кино. Меня несет течением жизни и всегда заносит в очень удивительные места.

Бланк: Электронное оборудование во времена, когда мы начинали, стоило жутко дорого. Мы смогли купить наш первый серьезный сэмплер Fairlight только после второго альбома. И то нам пришлось брать кредит в банке. Я помню, что жесткий диск к этому сэмплеру, который был размером в 900 мегабайт, стоил 7000 франков — это около 10 000 долларов по тогдашнему курсу. Огромные деньги!

В моей студии до сих пор хранится немало редкого старого оборудования. В исправном состоянии. У меня есть первый Vocoder от Roland. У меня есть первый OSCar, который сейчас невероятно трудно достать в хорошем состоянии. У меня сохранился ARP Quadra, который в те времена не очень ценился, есть Nord Lead, есть очень старый ритм-бокс Denon — я думаю, годов 50-х или 60-х. У меня остался тот самый Fairlight, который я думаю продать — уж очень он стал медленен и неповоротлив, поэтому мои ассистенты сейчас копируют с него библиотеку сэмплов, накопленных за годы работы. Вообще я сейчас работаю на современных компьютерных системах, иногда с плагинами, которые воссоздают звук старых синтезаторов. Я использую звуки из старых библиотек, но при этом подвергаю их полной обработке — ресинтезу и ресэмплингу, чтобы получить новый звук.

Мейер: Я был в Москве в 1982 году. Это были бесславные времена мистера Тихонофф (председатель Совета министров СССР. — Ред.) — совсем непохожие на нынешние. Я пробыл здесь 10 дней и был потрясен контрастом двух миров, сосуществовавших в Москве, — официального и подпольного. Подпольную Москву мне показал человек, случайно встреченный мной на Красной площади, — он хотел купить у меня пиджак, в котором я вышел прогуляться. По-моему, он был двойным агентом — спекулянтом и информатором спецслужб одновременно, и тем не менее он устроил мне невероятную экскурсию. На следующий день он подъехал к моей гостинице на огромной машине, украшенной флагами Вооруженных сил СССР. Снаружи она выглядела как джип, а внутри была обустроена как лимузин. Это было представительское авто какого-то генерала, и вот так мы раскатывали с ним по городу 10 дней кряду. Он показал мне цыганский рынок, расположенный в каких-то катакомбах, где за доллары можно было купить что угодно. Еще я помню нелегальный клуб с названием что-то вроде «Норвегия», где была дискотека, батареи бутылок и главное украшение интерьера — большая скульптура, собранная из пачек сигарет Marlboro, которые, разумеется, нельзя было приобрести легально. Мне удалось побывать на приеме посольства Люксембурга, куда пригласили самых свободомыслящих советских поэтов, писателей, диссидентов и музыкантов. Это был остров художников, где я познакомился с очень интересными людьми. Эти параллельные миры — официальный, где все запрещено, и неофициальный, где люди обменивались идеями со страстью, более сильной, чем на Западе, — меня потрясли. В Советском Союзе, где, казалось бы, свободное искусство, поэзия и музыка были под запретом, они существовали и имели большее значение, чем в Европе и Штатах. Когда я вернулся из Москвы в Нью-Йорк, где тогда временно жил, я написал об этом эссе.

Бланк: Когда мы выступали в нью-йоркском клубе Roxy в 83-м, билетов продалось столько, что нам пришлось давать дополнительный концерт. Я хорошо запомнил эти выступления, потому что чувствовал себя как на боксерском ринге. Сцена в Roxy находится в центре зала — ты окружен зрителями, так что тебе некуда бежать в случае провала. Вокруг — несколько тысяч человек народу, в основном афро- и латиноамериканцы. На сцене — два огромных охранника, которым я до подмышек. Крайне нервная атмосфера — у меня подкашивались ноги, когда я выходил на сцену.

Мы с Дитером очень готовились к этому концерту — репетировали программу три недели. Но на сцене он не исполнил ни строчки так, как было задумано, а всю дорогу импровизировал — пел на выдуманном африканском диалекте под суахили. Я был удивлен, но что оставалось делать. Дитер так разошелся, что не заметил, как у меня закончилась музыка и что он бормочет уже в одиночку. Мне пришлось буквально подкрасться к нему, наступить на ногу и яростно зашептать в ухо: «Ди-тер, по-ра за-кан-чи-вать!» Впрочем, публика была в восторге и хотела еще.

Мейер: Я знаю, что Yello в Советском Союзе была очень популярной группой, несмотря на то что наши пластинки нельзя было купить в магазинах, и я не знаю, звучали ли наши песни по радио. Но отголоски этой большой популярности доходят до меня по сей день. Я сейчас временами живу в Лос-Анджелесе. Когда меня кто-нибудь узнает в ресторане и говорит: «Привет, вы — тот самый человек из Yello?» — я всегда отвечаю: «Да, это я, а вы из России?» Я еще ни разу не ошибался — в Америке знают нашу музыку, но никто не знает, как мы выглядим. А русские — знают.

Бланк: Yello редко выступают, потому что моя музыка сложно устроена, чтобы воспроизводить ее живьем. Дитер — прекрасный артист и очень любит быть на сцене, поэтому он на меня немного за это обижается. Однако у нас были выступления в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Даже очень большие — однажды мы играли в Дортмунде на электронном фестивале Mayday перед толпой в 25 тысяч человек. Я считал и продолжаю думать, что выступать под запись, изображая, что нажимаешь кнопки и что-то там поешь, — это глупо. Я не хочу стоять на сцене, окруженный стенами из аппаратуры и синтезаторов, так, чтобы видна была только макушка, и тем самым вводить публику в заблуждение — понятно же, что музыка запускается по щелчку мыши. Поэтому мне пришла в голову идея сделать виртуальный концерт — фильм «Touch Yello» о том, как бы мог выглядеть наш концерт в 2012-м. Виртуальный концерт — что может быть современнее?

Мейер: Я очень неусидчивый человек, несистематический. Я не могу долго и упорно работать над чем-то. Мой творческий процесс подобен грибнице — он распространяется во все стороны. Невидимо — под землей. Потом проходит дождь, и на поверхность внезапно выскакивает гриб. Например, мне очень нравится писать, но я очень ленивый человек, который к тому же не умеет концентрироваться. Я, как китаец за обедом, пробую со всех десяти тарелок, стоящих передо мной. А для писателя это плохо. Ему нужно сосредоточиться на книге, пока он ее не закончит. Для меня это возможно единственным способом — уехать на свою ферму в Аргентину, которая расположена за 500 километров от ближайшего города, и запереться на ней в абсолютном одиночестве. Тогда, после двух-трех недель тотального безделья, когда уже совершенно нечем заняться, я сажусь писать. Именно поэтому я издал всего одну книгу и над еще одной повестью работаю уже лет 10 — и мне предстоит еще много работы. Еще я недавно издал автобиографию «Out of Chaos», но она больше походит на фотоальбом с подписями — так что за настоящую книгу не считается.

Бланк: Я небольшой поклонник Kraftwerk, потому что они делали слишком механистическую, слишком холодную электронную музыку. Я всегда был противоположных взглядов — хотел вложить душу и страсть в осцилляторы и синтезаторы. На меня больше повлиял джаз — Сан Ра, Джон Колтрейн, Майлз Дэвис, фри-джаз. Больше всего влияния на меня оказал, пожалуй, Херби Хэнкок — он был одним из первых, на мой взгляд, кто смешал джазовую ритмику с интересными электронными звуками, которые издавал синтезатор ARP Odyssey. Он разбудил во мне интерес к электронной музыке. Наслушавшись Хэнкока, я тоже купил себе ARP Odyssey — кстати, он до сих пор стоит у меня в студии. Еще я был большим поклонником ранних Pink Floyd. И до сих пор остаюсь. Я считаю, что Pink Floyd исторически были даже важнее The Beatles — особенно для развития электронной музыки. Я, кстати, все еще не оставляю надежды пригласить на запись новых песен Yello Дэвида Гилмора, чтобы он сыграл соло на гитаре, — у меня с ним есть один хороший общий знакомый.

Мейер: 25 лет назад я дал денег одному приятелю, который хотел открыть часовую компанию. Дела у него идут хорошо — компания производит отличные часы, у них есть несколько магазинов и в Москве. Я с ним периодически встречался все это время, но никогда не знал, чем он занимается, и не лез выяснять подробности. Я относился к этому делу несерьезно, хоть и ссудил на него немалую сумму. Таков мой главный принцип: не относиться к вещам и к себе серьезно. Это чрезвычайно важно!

Понравился материал? Помоги сайту!