«Была опера, где мне пришлось мерзнуть еще сильнее»

В Большом зале консерватории впервые в России выступила выдающаяся американская певица Дон Апшоу; в сопровождении Симфонического оркестра консерватории Бард-колледжа (Нью-Йорк, США) под управлением Леона Ботстайна она исполнила вокальный цикл Витольда Лютославского «Chantefleurs et Chantefables» («Песнецветы и песнесказки»). Репертуар Дон Апшоу практически не имеет границ — от барокко до музыки наших дней. Широкую известность ей принесла запись «Симфонии скорбных песен» Хенрика Гурецкого (1992), проданная более чем миллионным тиражом; уже до этого ее записи дважды были удостоены премии «Грэмми» и затем еще трижды. Апшоу впервые исполнила несколько десятков сочинений, среди которых особое место занимает «Любовь издалека» Кайи Саариахо — одна из лучших опер нашего времени.

— Немного странно, что ваш российский дебют сопровождает не какой-либо коллектив с именем, а студенческий оркестр.

— Мне это не кажется странным. Я стала меньше гастролировать и очень этим довольна. Москва — одно из мест, где я еще не бывала, и мне не так важно, с именем ли оркестр. Главное — делать музыку с чудесными молодыми музыкантами. Я хорошо их знаю, пусть и не каждого по имени, так как со многими занимаюсь камерной музыкой: в консерватории Бард-колледжа я возглавляю двухлетний курс вокального мастерства, а Леон Ботстайн предложил мне принять участие в этом туре и спеть с оркестром. Цикл Лютославского предложила я, очень люблю его. Не так уж много кто его знает... А Леон уже выстроил программу в целом, добавив Пятнадцатую симфонию Шостаковича.

— Шостаковича вам петь не приходилось?

— Совсем немного. Я пела дважды — очень давно — романсы с фортепианным трио... Да, «Семь стихотворений Блока». А больше, пожалуй, и ничего. Обожаю петь «Детскую» Мусоргского, один из моих любимых циклов. Не пела «Песни и пляски смерти», но очень люблю. Пела Рахманинова, хотя и не слишком много. Чайковского не пела никогда. Еще спеть Шостаковича мне бы действительно хотелось.

— В вашем репертуаре есть еще один композитор из России: Вернон Дюк — псевдоним Владимира Дукельского, писавшего под одним именем легкую музыку и под другим — академическую, за что его упрекал Сергей Прокофьев, с которым они дружили. Как вы к нему пришли?

— Дукельский — двуликий Янус! В Америке он писал потрясающие мелодии, органично влившись в американскую традицию и обогатив ее замечательными песнями, зачастую очень самобытными. Неожиданно для российского композитора, согласитесь. Он великолепно работал с английским языком, который не был для него родным. Как я к нему пришла? Продюсер Томми Краскер — с ним мы работали над другими проектами — предложил мне подумать насчет Вернона Дюка. «Насчет кого?» — переспросила я. «Ну как же, — говорит Томми, — “Осень в Нью-Йорке”, “Апрель в Париже” — это все он». Эти песни я, конечно, знала, не зная, кто их автор. Так мы решили их записать. Думаю, Прокофьев был к нему не вполне справедлив... у Прокофьева я пела только «Пять стихотворений Ахматовой», признаться, не очень хорошо знаю этот репертуар.

— Мы знаем вас как специалиста по современной музыке, хотя понятно, что вы не родились с именем Кайи Саариахо на устах...

— (Смеется.) Да, росла я совсем не на классике, тем более не на современной. Но в колледже мне встретился учитель, который считал, что исполнять музыку нашего времени не просто необходимо, а совершенно естественно. И пока я не приехала в Нью-Йорк завершать образование, мне не приходило в голову, что новая музыка отнюдь не всем по душе; почему-то казалось, что все академические музыканты стремятся исполнять сочинения современников, как это было веками. Это ведь так захватывающе — окунуться в музыку своего времени, общаться с композиторами, проникаться свежими идеями, стараться выразить в исполнении что-либо по поводу мира, где мы живем!

— Вам доводилось петь немало новых опер, в том числе «Любовь издалека» Кайи Саариахо, «Великого Гэтсби» Джона Харбисона и другие. Есть ли у них шанс стать репертуарными?

— Трудно сказать, когда мало времени прошло и ты находишься внутри процесса. Но «Любовь издалека» уже выдержала несколько постановок, хотя и не знаю, ставили ли ее в последние годы. В Америке также много ставилась опера Освальдо Голихова «Ainadamar» («Фонтан слез»), я даже удивилась.

— Меня гложет любопытство: трудно ли было петь в финале «Любви издалека», лежа в воде?

— О! (Смеется.) Холодно было. В некоторых городах, где шла постановка, — особенно. Хуже всего — в Санта-Фе, вечернее представление на открытом воздухе. Вечер был очень, очень прохладным, и у меня, как только я коснулась воды, перехватило дыхание — а надо было сразу же петь дальше! Однако визуальный эффект был столь силен, что я не возражала Питеру Селларсу. Не знаю, было ли это прямо уж так необходимо, но очень красивая постановка. Посмотрев видео, я согласилась с тем, что вид героини в воде производит сильное впечатление. Была опера, где мне пришлось мерзнуть еще сильнее, — «Святой Франциск Ассизский» Мессиана; она также была поставлена в Зальцбурге. Она шла на сцене школы верховой езды, и я пела босиком на каменном полу! Еще хуже, чем в воде.

— Расскажите, пожалуйста, подробнее о работе с Питером Селларсом.

— Я слышала, он что-то поставил в России, где-то в Сибири, это правда?

— Да, он ставил «Королеву индейцев» Перселла в Перми.

— Верно, там участвовала одна моя студентка. Там еще новый ансамбль, о котором много говорят... Питер сыграл в моей жизни очень важную роль, его постановки научили меня многому по части и музыки, и игры на сцене — это высшие точки моей работы. Первой нашей постановкой был «Святой Франциск» с премьерой в Зальцбурге — Мессиан скончался за несколько месяцев до начала репетиций. Мы никогда не встречались, к моему огромному сожалению; люблю петь его сочинения и хочу расширить их круг. Следующей работой с Питером была «Теодора» Генделя, затем — «Похождения повесы» Стравинского и «Фрагменты из Кафки»  Куртага. Куртаг — лучшее на моей памяти, что сделал Питер, очень надеюсь, что постановка выйдет на видео. Эту вещь, предназначенную для концертного исполнения, Питер выстроил как серию виньеток — эпизодов из жизни домохозяйки. Все они очень коротки, их разделяют небольшие паузы; в начале каждого на экране дается перевод текста и затем — некий визуальный образ, иллюстрирующий текст. Было очень красиво! Питер ставил для меня также «Ainadamar» Голихова, кантату № 199 Баха и недавно — один из вокальных циклов Джорджа Крама «Ветры судьбы», основанный на песнях Гражданской войны.

— Вам доводилось встречаться с Куртагом? Он известен особенно строгим отношением к исполнителям, старается присутствовать на репетициях и контролировать весь процесс. И даже сразу после концерта может раскритиковать без всякого снисхождения.

— О да, я наслышана! (Смеется.) Однако мы не встречались. Совершенно не уверена в том, что ему понравилось бы наше исполнение. Возможно, он раскритиковал бы и нас, для кого-то это может быть обломом, для кого-то, напротив, стимулом. Композиторам тоже трудно, я работала со многими, им часто кажется, что исполнитель все делает не так.

— Встречи с кем из них наиболее важны для вас?

— Трудно выделить — все они такие разные... Например, я работала с композитором по имени Эрл Ким, его уже нет на свете. Невероятно дотошный, вы себе не представляете! Он не указывал в нотах многих деталей, верности которым тем не менее требовал. Нам было непросто понять друг друга. А есть композиторы, которые дают достаточно свободы и понимают, что каждое исполнение будет отличаться от другого: Освальдо Голихов, Джон Адамс. Скажем, когда Адамс работал над оперой-ораторией «El Niño», посвященной Рождеству, он посылал мне фрагменты еще до окончания партитуры. Я отвечала, что не все из этого будет легко спеть, и он без возражений переделывал. Кайя Саариахо обычно почти не делала замечаний. Да, она серьезно относится к своей работе, но она не диктатор. Эса-Пекка Салонен тоже очень открыт к разным интерпретациям своих сочинений, без этих лишних строгостей. Я люблю его, он очень солнечная личность, с отличным чувством юмора. Вообще неудивительно, что в Финляндии столько отличных композиторов: в странах Скандинавии великолепное образование во всех областях искусств. С уровнем музыкального образования в моей стране и сравнивать нечего. Я бы могла только мечтать о том, чтобы у нас так поддерживали музыку.

— Что вам наиболее дорого из исполненных премьер?

— Сочинение Джона Харбисона «Simple Daylight» на стихи Майкла Фрида. Там идет речь о расставании с точки зрения того, кто решил уйти, — а не с точки зрения покинутого, как бывает чаще. Думаю, это одно из лучших сочинений Джона — для голоса и фортепиано. Другой композитор — Мария Шнайдер, мы только недавно работаем вместе. У нее мало общего с академической традицией, она из мира джаза.

— Вы получили «Грэмми» за запись ее сочинения «Winter Morning Walks».

— Да, верно. Вы хорошо выполнили домашнее задание. Это приятно. Совсем непривычная для меня музыка, но она также очень близка мне — напоминает музыку, на которой я росла. Для записи этого сочинения Мария пригласила настоящих джазовых музыкантов. «Грэмми» была неожиданностью... очень радостной. Мы исполняли это сочинение в нескольких турах, и мне очень нравилось — не то, что я пою обычно, но я счастлива петь и это, делая свой мир богаче.

— У вас в репертуаре есть также Чарльз Айвз. У него прекрасные песни, но звучат они вполне традиционно, мало говоря о том, каким самородком был Айвз...

— Айвза знают в России? Вам он нравится? Я так счастлива слышать это! У него много песен, больше сотни. Среди них есть достаточно простые, однако есть и совершенно незаурядные, такие, как «Tom Sails Away», довольно-таки сложные и богатые. Очень тронута тем, что вы его назвали, — у него столько песен, из которых я пела лишь десятка два. И непременно хочу спеть еще. Мне очень повезло — мой постоянный пианист Гилберт Кэлиш блестяще исполняет Айвза. Вы не слышали его запись сонаты «Конкорд»? Это сногсшибательно!

— Ваша дискография все растет — уже более 30 названий. Насколько имеет смысл выпускать новые диски сегодня, когда их покупают все меньше?

— Мне кажется, труд музыкантов должен быть вознагражден: бесплатно скачать можно почти все, и это печально. Уже лет десять я не мыслю в таких категориях, как «выпустить новый диск». Когда у тебя контракт с лейблом и ты должен выпускать определенное количество записей, иные суперзвезды издают три, четыре, пять дисков в год, но мне это неинтересно. К счастью, и бизнес этот не слишком заинтересован во мне. Обычно для меня запись — уже результат работы над сочинением, которое я исполняю в течение какого-то времени, возможность зафиксировать удачное исполнение, когда оно созрело.

— Какие премьеры предстоят вам в ближайшее время?

— Новое сочинение Доннахи Деннехи — второе, которое он написал для меня. Первое, «That the Night Come», я записала несколько лет назад — то был цикл песен, теперь это будет сочинение для голоса с оркестром, премьера пройдет в октябре (Апшоу пела также премьеру первоначальной версии сочинения, которую можно услышать здесь. — И.О.). Называется «Голод» и посвящено Великому голоду в Ирландии 1845—1849 гг. — рассказ от лица американской женщины, помогавшей голодающим. Мне скоро 54, и голоса может хватить еще лет на шесть. Не так много. Я вполне представляю себе, чем буду заниматься в ближайшие два года, остается еще четыре: есть время подумать, что и с кем еще хотелось бы сделать. Впрочем, с Австралийским камерным оркестром я готова петь почти что угодно. Это сегодня один из лучших оркестров на планете, они играют как хороший струнный квартет. Музыканты собраны со всего мира — самые лучшие. Там каждый всю душу отдает игре, а как они тебя слушают, как они все желания твои выполняют! Обязательно хочу выучить и спеть большой цикл «Harawi» Мессиана для голоса и фортепиано.

— Что ждет вас после концерта в Москве?

— Два фестиваля — в Банфе и в Тэнглвуде. На обоих буду петь и преподавать. Затем в течение нескольких месяцев у меня много сольных концертов с моим постоянным пианистом Гилбертом Кэлишем и несколько камерных программ. Иногда пою с оркестром, на оперной сцене уже некоторое время не появлялась, меня сейчас трудно заинтересовать оперным проектом — слишком уж многое должно совпасть: режиссер, дирижер, кастинг, постановка. Я уже потратила на это столько времени, что пока больше не хочу, и счастлива тем, что делаю. Я стала меньше заниматься оперой, когда дети начали подрастать. Пока они были маленькие, брала их с собой, но позже это стало труднее, и мне не хотелось слишком подолгу отсутствовать. Сейчас они уже взрослые — им 24 и 20 лет соответственно.

— В вашей биографии сказано, что в детстве у вас в доме часто играла музыка Боба Дилана, Джоан Баэз и так далее. Повлияла ли она на вас, слушаете ли вы ее теперь?

— Влияла на меня не только эта музыка, но и то, что мои родители были вовлечены в гражданскую активность, борьбу за права человека, участвовали в митингах и шествиях. Я выросла в этом, и музыка была важной частью происходящего, казалось, она может изменить мир. В этом смысле ее сила выше, чем у классической музыки, хоть это и моя профессия. Неотъемлемой частью музыки были и тексты — Боба Дилана и особенно Джони Митчелл. Она замечательный поэт, ее песни время от времени я слушаю до сих пор. Боба Дилана тоже — под настроение, порой он звучит все так же злободневно.

— Тема борьбы за права человека сейчас весьма актуальна и в России.

— К сожалению, я знаю об этом не так много и уверена, что из новостей всей правды не узнать. Я опасалась, не будет ли у оркестра Бард-колледжа проблем с поездкой сюда, с получением виз, но их не было. А о ситуации в России лучше вы мне расскажите.

Понравился материал? Помоги сайту!