«В мире шестьсот скрипок Страдивари и только сто — Гварнери»

На неделю — с 29 декабря по 5 января — Большой зал Московской консерватории станет, как в былые времена, самой востребованной площадкой столицы: там пройдет фестиваль «Новый год в консерватории» с участием Хуана Диего Флореса, Рамона Варгаса, Давида Фрэ и Сары Чанг. В рождественский сочельник, незадолго до вылета из Пенсильвании в Москву, мисс Чанг ответила на вопросы Ярослава Тимофеева.

— Вы начали заниматься музыкой в три года — в том возрасте, от которого у людей обычно остаются первые воспоминания. Из вашей официальной биографии известно, например, что в четыре года родители купили вам первую скрипку. А вы сами помните этот момент?

— Еще как! Она, кстати, до сих пор у меня хранится. Такая маленькая, что больше похожа на рождественское украшение.

— А самое первое воспоминание у вас какое?

— В три года меня начали учить игре на фортепиано. Папа сам играл, но не на рояле, а на скрипке, и я помню, как, пытаясь подражать, потянулась к его инструменту. Родители сказали: «Не трогай, это очень дорогой инструмент, а у тебя грязные ручки». Именно из-за этого запрета я страстно захотела сменить фортепиано на скрипку. Вот мое первое воспоминание. А следующее — как я стою на сцене и играю Третий концерт Моцарта. Это было первое выступление.

— А был момент, когда вы приняли осознанное решение: музыка станет моей профессией? Или само сложилось?

— Мне было 14 или 15 лет. У меня уже был менеджер, агент и прочие люди, которые выстраивали мою карьеру. Они принимали все решения: составляли расписание, управляли моим календарем, планировали в том числе концерты, которые должны были состояться спустя два года. И вот наступил момент, когда нам нужно было понять, где я буду находиться через два года: в колледже, в университете или на сцене? Тогда я впервые задумалась, как я хочу построить свою жизнь. Прервать карьеру на четыре года, чтобы нормально отучиться на очном отделении, или продолжать давать концерты? Я решила продолжать и в то же время попытаться быть студенткой. И в тот момент поняла, что хочу заниматься музыкой до конца жизни.

Каждому инструменту хочется найти исполнителя, который ему подойдет.

— Всегда сложно перейти из вундеркиндов во взрослые артисты. Как вы осуществили эту трансформацию? Было ли больно?

— Видимо, мне повезло — у меня не возникло глобальных проблем. Да, когда ты маленькая, все смотрят на твой возраст, прелести которого очень легко подчеркнуть. Ну, понимаете, дети умиляют, они как щеночки. Я и сама думаю, что дети ужасно милы. Тебе восемь лет, на тебе красное платьице с кружевами, и все, что ты делаешь, чудесно. Перейти от этих умилений к возрасту, когда ты уже не ребенок, но еще и не совсем женщина, очень непросто. Но все, с кем я работала на сцене, были настоящими профессионалами, а профессионалы не смотрят на возраст. И я им за это благодарна. Кстати, что касается взросления: мои родители до сих пор важны для меня, их присутствие в моей жизни дает мне опору.

— В музыкальной индустрии есть негласное правило: скрипачи «высшей лиги» должны играть на Страдивари. Что это — предрассудок, заблуждение? Спрашиваю вас, естественно, потому что в ваших руках — скрипка Гварнери дель Джезу.

— Я играю на Гварнери именно потому, что предпочитаю его Страдивари. Таков мой личный выбор. Это как сравнивать «Феррари» и «Мазерати» — кому что больше по душе. Кстати, сейчас в мире шестьсот скрипок Страдивари и только сто — Гварнери, так что это даже бо́льшая редкость. Заполучить Гварнери очень-очень сложно. Но я люблю свою скрипку не только за то, что это Гварнери, а еще и за то, что на ней играл мой учитель Исаак Стерн. Я получила ее из его рук. Есть тут и сентиментальная составляющая. Мне очень повезло, что это мой инструмент, мой голос. Вообще у скрипок Гварнери глубокий, мощный, почти что мужской звук. Страдивари более сладкий и женственный. Поэтому Гварнери.

— А вообще скрипка для вас мужского рода или женского?

— Это важный вопрос, но тут все зависит от конкретного инструмента. И от исполнителя тоже: от техники работы со смычком, от силы рук, от звука, который ты создаешь. Скрипкам, на которых мы играем, по триста лет. Они существовали задолго до нас и будут продолжать звучать, когда мы все умрем. Каждому инструменту хочется найти исполнителя, который ему подойдет. Надо попытаться понять твою скрипку. Я уважаю естественный голос инструмента и считаю, что исполнитель не имеет права разговаривать с ним языком силы.

— Недавно вы сказали, что все великие скрипачи, которых вы любите, — русские или выходцы из России. Дело в вашей субъективной симпатии или наша скрипичная школа объективно лидирует?

— Русские вообще — не только в скрипичном искусстве, но и в балете, опере, литературе — невероятно талантливы. Да, в ваших консерваториях росли мои любимые скрипачи, титаны ХХ века — Ойстрах, Кремер. Я уверена, что все это неспроста, тут есть какая-то тайна.

— А какая тайна скрыта за решением Барака Обамы назначить вас членом Президентской комиссии по отношениям с Россией? У вас есть русские корни или какие-то особые связи с нашей страной?

— Если честно, я и сама хочу задать ему этот вопрос. У меня нет никаких славянских корней, я кореянка, рожденная в США. Но я благодарна Обаме за доверие. Мне важно и приятно иметь собственный голос в музыкальном мире. Возможно, наличие этого голоса и повлияло на его решение.

Мы живем в мире Джастина Бибера, которого не было бы, если бы не существовал YouTube.

— У вас как у комиссара есть какие-то обязанности?

— Ну я вообще культурный посол США, меня отправляют в разные страны, чтобы учить студентов, увлекать их в мир классической музыки. Такая вот пропаганда искусства. А когда речь идет об искусстве, в мире нет второй такой страны, как Россия. Так что мы решили сфокусироваться на ней. Я всегда стремилась играть у вас как можно чаще.

— Насколько я знаю, вы не выпускали CD с 2009 года. Почему? Индустрия звукозаписи в таком тяжелом кризисе, что уже не стоит?

— Я по-прежнему артистка EMI, теперь это Warner. Я издала порядка 25 дисков и все эти годы была верна одной компании. Но думаю, что сейчас индустрия находится совсем в ином положении, нежели четверть века назад, когда я начинала. Тогда CD выпускали просто для того, чтобы выпустить CD. Ты встречаешь интересного дирижера, хороший оркестр, с которым тебе комфортно, — и сразу мысль: «Почему бы нам не записаться?» Эти дни ушли. Сегодня все записи выходят в цифре, очень многое доступно в интернете, в общем, рынок кардинально изменился. Нам нужно идти по другому пути. Каждому сейчас приходится решать, что из старых добрых традиций он хочет сохранить, а что откинуть.

— Интернет и социальные сети помогают классической музыке или больше вредят?

— Вообще-то вы говорите с очень старомодным человеком, далеким от новых технологий. Я все еще использую Blackberry — кажется, теперь уже единственная на Земле. Я все еще слушаю CD. Люблю ощущение, внешний вид, звук и эстетику компакт-дисков. Понимаю, что я в глубоком меньшинстве. Мы живем в мире Джастина Бибера, которого не было бы, если бы не существовал YouTube. Но мы-то с вами занимаемся классической музыкой — делом консервативным, старорежимным. Мы зачем-то по-прежнему играем Чайковского и Рахманинова. Мы любим атмосферу концерта, мы хотим видеть оркестр во фраках, женщин в прекрасных черных платьях, хрустальные люстры. Все это не очень вяжется с клипами ребят из YouTube. Все хорошо в своем контексте.

— Вы ведь активно пользуетесь Твиттером.

— Я пользуюсь Твиттером, и этим мое пребывание в интернете исчерпывается. Меня нет ни в Фейсбуке, ни в Инстаграме, ни в Снапшоте, нигде. С Твиттером дело было так. Лет восемь назад мой PR-агент сказала: «Ты совсем ничего не делаешь в соцсетях! Как же так?» Она объяснила мне плюсы и минусы каждой соцсети — точнее, двух: Твиттера и Фейсбука (остальных тогда еще не было). И сказала: «Выбери хотя бы что-то одно». Когда я услышала, что в Твиттере нельзя писать больше 140 знаков, тут же решила: «Вот, беру это! С таким объемом я справлюсь». Постепенно я втянулась и сейчас вижу достоинства Твиттера: с ним мир кажется гораздо меньше, и мне это приятно. Но все-таки чувствую себя не совсем в своей тарелке.

— В одном недавнем интервью вы сказали, что хотите создать семью. Считается, что карьера этому делу вредит. С другой стороны, ты получаешь возможность видеть уйму новых людей. Радиус обзора больше.

— Да, ты встречаешь тысячи людей из разных стран и разных культур, и это фантастический бонус моей профессии. Но когда у тебя сто концертов в год, ты все время находишься в пути, а чтобы завязать отношения и построить семью, все-таки надо быть в одном месте. Я не хочу, чтобы моих детей воспитывали семь нянек. Если у меня будут дети, я хочу находиться рядом с ними. Моя мама всегда была со мной. Я планирую быть такой же, но одновременно я хочу быть уверенной, что полностью воплотила в жизнь свою музыкальную мечту. В общем, стараюсь быть реалисткой. Мне надо дождаться того времени, когда я буду на 100% уверена в том, что реализовалась и готова к созданию семьи. А сейчас у меня собака, ей два года, и она — всё для меня, вся моя жизнь. Это маленькое милое существо сильно усложнило мне гастроли, потому что теперь, выходя из дома, я начинаю страшно скучать. Впрочем, это хорошая тренировка: готовлюсь к тому времени, когда у меня будет семья.

Понравился материал? Помоги сайту!