«Усталость даже не от “Афиши”, а от жизни в России»

— Вы довольно молодой человек. В должности заместителя главного редактора проработали три года, главредом — год, и вдруг — «Я устал, я ухожу».

— Начнем с того, что Ельцин-то не говорил фразу «Я устал». Это результат позднейшей мифологизации. Я имел в виду скорее тезис «Я сделал все что мог». Под ним я готов подписаться — есть ощущение, что мои амбиции по отношению к «Афише» вполне реализованы. А еще важнее — что новых амбиций у меня как-то не возникло. Понятно, что год — смешной срок, в сущности, но для меня, конечно, последняя инкарнация журнала с большими фундаментальными материалами по 80—100 полос — наш совместный с Красильщиком проект, абсолютно свое детище. Когда мне предложили эту должность год назад, я думал: ну да, наверное, надо поприслушиваться к себе, и мне придут в голову идеи, куда это двигать дальше. Но вот чего-то не приходят они, к сожалению. «Афиша», которая есть сейчас, — это, в общем, и есть мой журнал. И мне представляется, что я являюсь для него уже некоторой обузой. Этот фундаментальный формат — он хороший и во многом удачный, но он уже поизносился и рутинизировался. А «Афиша» не может не быть бодрым журналом, бодрость — часть ее органики. А раз я это взбадривание осуществить не могу — уйду с дороги, таков закон, как в песне пелось. Усталость тоже есть, конечно, чего греха таить. Я все-таки все эти девять лет живу в журнальном ритме; каждые две недели — сдача номера, в которую я все девять лет в той или иной степени вовлечен. Я, признаться, даже не уверен, что существуют люди, которые бы работали именно в редакции журнала «Афиша» дольше меня. В компании — да, а вот именно чтобы журнал сдавать в течение девяти лет — не уверен.

— А вы помните свой первый день в «Афише»?

— Да, конечно. Это было в августе 2005 года, я заступал на место Гриши Гольденцвайга, он уезжал в отпуск, а потом переходил на другую работу. Занимался он рубрикой «Клубы и концерты», в ней тогда среди прочего было местами аннотированное расписание концертов на две недели; про некоторые концерты было написано по полторы фразы. И вот Гриша садится за «Макинтош», который я вижу первый раз в жизни, и начинает совершенно в пулеметном режиме мне рассказывать: так, вот тут у нас в «Летчике» концерт французской группы — поднимает трубку, набирает номер: «Алло, Ирочка, привет, ну что там у вас будет, ага, потом едут на поезде во Владивосток, понял, пока, целую» — при этом одновременно пишет этот текст. И за 15 минут делает все расписание. У меня на это по первости целый день уходил, конечно. Еще была редколлегия, где я впервые услышал имя Christian Louboutin и с удивлением обнаружил, что Ольге Уткиной не 35 лет, как мне казалось по ее текстам, а она вообще-то моя ровесница. Шок был изрядный — еще и потому, что предложение Сапрыкина о работе было совершенно неожиданным. Для меня «Афиша» была потолком, до которого еще дорасти надо, а тут тебя берут и к этому потолку поднимают.

— И вы это все оставляете.

— Довольно сильной мотивацией для моего проекта с отъездом была усталость даже не от «Афиши», а от жизни в России. Вероятно, у каждого почти человека определенного круга за последние годы был свой момент, когда его оставляли надежды, что в обозримом будущем ему с социально-психологической точки зрения в этой стране станет хорошо, и приходила в голову мысль, что хорошо бы собирать манатки. Для меня этот момент настал 17 августа 2012 года, в день приговора Pussy Riot.

Я хотел бы верить, что этот журнал делается людьми, которым интересно жить, для людей, которым интересно жить.

— То есть, возможно, после учебы вы останетесь в Америке?

— У меня не будет такой формальной возможности. Fulbright — программа культурного обмена, там виза дается такая, что, по-моему, в течение двух лет после окончания программы не можешь работать в Америке. Это вообще не эмиграция, скорее брейк. Популярная на тлетворном Западе идея, что жизнь свою хорошо бы время от времени менять, мне нравится. Я уезжаю в США на два года, сейчас мне кажется, что это громадный срок, — но если посмотреть, выяснится, что два года назад я занимался плюс-минус тем же самым, что сейчас, и не сказать, чтобы это будоражило. Один из первых номеров, которые мы сделали после моего вступления в должность главного редактора, был про людей, изменивших свою жизнь, — и это, конечно, была в значительной степени сублимация моего собственного (да и моих коллег) желания предпринять что-то подобное. У меня тогда как раз не выгорела первая история с отъездом — я даже поступил в Колумбийский университет в Нью-Йорке, но у них только обучение стоит 55 тысяч долларов, а грант они мне выделили в 10 тысяч, по деньгам никак не сходилось. В рамках Fulbright я, кстати, тоже туда второй раз поступил — но финансирует программу Госдеп, а это не столь состоятельная организация, как думает Дмитрий Киселев, они сказали: вы извините, за те деньги, которые нужны, чтобы вас в Нью-Йорке год учить и содержать, мы можем послать двух человек в два других университета на два года каждого. Так что поедете учиться в Миссури.

— Вы едете в американскую провинцию учиться журналистике, хотя у вас успешная журналистская карьера и вы, наверное, сами чему-то могли бы научить.

— Я же говорю — первичной все-таки была мотивация «отсюда», а не «туда». И я, честно, просто соскучился по учебе. Мне нравится думать, что скоро я буду проводить свои дни, ходя на лекции и сидя в библиотеке. Уж не знаю, могут ли они меня чему-то научить с точки зрения ремесла (подозреваю, что могут, это вообще-то старейшая школа журналистики в мире с очень хорошей вроде как репутацией, несмотря на местоположение), но я точно научусь как минимум писать по-английски. И я тешу себя мыслью, что если буду писать по-английски на уровне тамошних журналистов, то, возможно, буду конкурентоспособным на тамошнем рынке. Это почти наверняка неправда, но отчего бы не помечтать. Ну и потом — это же не журфак МГУ, где нужно слушать курс про историю русской журналистики от Белинского до Аграновского. Насколько я понимаю, можно выбрать некую свою тему и ее разрабатывать, посещая соответствующие курсы.

— И какая тема исследования будет у вас?

— Мне, например, интересна культура second generation immigrants. Дэниел Лопатин, Zola Jesus, Гарри Штейнгарт, Ольга Белл, Регина Спектор — таких людей, которые либо уехали из России в юном возрасте, либо родились в Америке у советских родителей, сейчас в американской культуре довольно много. И мне было бы любопытно исследовать, как устроена вот эта их двойная, одновременно русская-советская и американская, культурная идентичность, как она манифестируется, воспринимается и так далее.

— У «Афиши» недавно был номер с прогнозами будущего России после Олимпиады. Сделайте, пожалуйста, свой прогноз — в какую Россию вы вернетесь через два года? И в какую журналистику?

— Ой, понятия не имею. Если бы вас полгода назад попросили сконструировать сценарий жизни здесь на несколько месяцев вперед, вы бы предсказали Крым? Скорость и произвольность российской истории — это в каком-то смысле козырь страны, потому что это сильно бодрит, но все-таки от этого вправду устаешь. И уж тем более затруднительно думать о том, что тут может быть через два года. Стратегия Путина работает, он доказал, что умеет добиваться своего, и я сомневаюсь, что для людей, скажем так, европейских убеждений тут что-то будет меняться к лучшему.

— Стратегия Путина, про которую вы говорите, заключается в выдавливании людей европейских убеждений?

— Не уверен насчет целенаправленного выдавливания (хотя если учесть, сколько людей навострило лыжи, — вполне возможно), но точно имеет место создание агрессивной, жесткой и плотной культурно-психологической среды, которая заставляет людей определенного склада ума поднять лапки и признать: все, я-так-больше-не-могу. Это ровно мой случай, я отдаю себе в этом отчет абсолютно, да, я признаю поражение. И отдаю должное противнику: Путин, конечно, разыграл все совершенно блистательно — другой вопрос, что я бы все-таки предпочел читать об этом в интересных книгах, чем это проживать.

— Давайте про вашего преемника на посту главного редактора «Афиши» поговорим. Как возникла кандидатура Даниила Трабуна?

— Это как раз сюжет про необходимость взбадривания. Даня пришел в голову и мне, и Сапрыкину, и Красильщику более-менее независимо. С одной стороны, это абсолютно наш человек — умный, талантливый, говорящий с нами на одном языке. С другой, он никогда не занимался бумагой, что как раз, как ни странно, хорошо. У нас есть гипотеза, что для того, чтобы в 2014 году сделать журнал, который будет что-то значить для аудитории, нужно его придумать с какой-то совершенно новой оптикой. Хочется, чтобы и читали этот журнал люди, которые бумажных журналов не читают. Надеюсь и верю, что Даня эту оптику придумать может уж точно лучше меня, отягощенного девятью годами работы в «Афише» и себя от нее уже плохо отделяющего.

— В середине нулевых «Афишу», по выражению Ильи Ценципера (основатель журнала. — Ред.), «дернуло в сторону модных детей», которые пришли в журнал и начали его делать для своих друзей. А сейчас, если рассуждать типологически, кто и для кого делает журнал?

— Меня всегда в тупик ставят такие вопросы, честно говоря, — я их сам для себя не ставлю (наверняка мой большой недостаток как главного редактора). Для кого… Вот у Павла Пряникова была хорошая формулировка (уж не помню по какому поводу) — люди, которым интересно жить. Я хотел бы верить, что этот журнал делается людьми, которым интересно жить, для людей, которым интересно жить.

— Во второй половине нулевых «Афиша» больше следила за трендами, а дальше начались большие тематические исследования.

— Да, это так. Мне кажется, журнал «Афиша» в последние три года занимается феноменологией реальности. Что касается трендсеттерства — с одной стороны, мы с ним в какой-то момент переборщили, и это нас до сих пор преследует. С другой, функциональная его необходимость тоже в последнее время снизилась. Здешняя реальность худо-бедно сама начала производить какие-то феномены и каких-то героев, и нам сейчас важнее их скорее замечать, чем назначать. И мне кажется, это более естественный способ взаимодействия медиа с миром.

Сапрыкин и Красильщик делали революцию, а я в основном редактировал интервью с Сергеем Жуковым и Игорем Матвиенко.

— «Афиша» давала высказаться на своих страницах Егору Просвирнину, что вызвало у части читателей возмущение, да и коллеги вас критиковали. Вы сейчас — а с тех пор много чего произошло, Просвирнин, в частности, пламенно призывал к вводу танков на Украину, например, — не жалеете о том выборе?

— Абсолютно. Если бы мы сейчас делали такой номер, я бы без всяких колебаний сделал это еще раз. Правда, сейчас сложно представить спор между Просвирниным и Ольшанским, потому что они, кажется, слились в экстазе, но тем не менее. Меня, честно говоря, бесит вся эта этика рукопожатности, принятая, уж простите великодушно, в частности, на моем любимом сайте COLTA.RU. Любая аргументированная точка зрения заслуживает того, чтобы быть высказанной, выслушанной и прооппонированной. Попытки игнорировать Егора Просвирнина мне представляются обреченными на провал. У меня есть подозрение, что по состоянию на сейчас издание «Спутник и Погром», вполне возможно, читает больше людей, чем ту же Кольту. И когда Егор появился в «Афише», «СиП» уже заявил о себе как о самом ярком медиафеномене последних лет, не то чтобы мы его раскрутили. Если уж мы занимаемся феноменологией реальности, странно исключать из поля зрения то, что нам не нравится. Я уж не говорю о том, что в том номере точке зрения Просвирнина была противопоставлена альтернативная точка зрения, более того, Ольшанский, как блестящий полемист, на мой взгляд, блистательно вскрыл поверхностность значительной части тезисов Егора.

— А можно — с точки зрения феноменологии — представить себе номер «Афиши», в котором был бы Тесак, например?

— Нет, потому что Тесак не публичный интеллектуал. Егор Просвирнин все-таки формулирует какие-то мысли. Я полагаю, что с людьми, которые высказывают некие мысли и готовы выслушать другие мысли, можно разговаривать. Со всеми без исключения. Вообще, конечно, странно, что я уже не в первый раз становлюсь таким адвокатом Егора Просвирнина, при том что я совершенно не поклонник его текстов, меня корежит от их стилистики. Вот вам другой, более безопасный с точки зрения либерализма, пример того, как устроена феноменология реальности в моем понимании: Стас Михайлов. Следует ли журналу «Афиша» игнорировать это культурное явление, которое, на мой взгляд, куда более безоговорочное зло, ад и п****ц, чем Егор Просвирнин? Я так не считаю. Стас Михайлов — значимое явление жизни, которая нас окружает, оно требует рефлексии, потому что эта рефлексия в принципе может нам довольно многое об этой жизни сообщить.

— Прошло больше полугода с тех пор, как проект «Афиша-daily» был разделен на три автономных сайта. Ожидания оправдались?

— Это была не революция, а абсолютно логичный сюжет. Это разделение фиксировало реально сложившуюся на сайте «Афиши» ситуацию. «Афишу-daily» никто не воспринимал как целостный проект, а ее музыкальный раздел — при том что это была рубрика внутри медийного раздела — воспринимал. Люди приходили на этот сайт с очень разными мотивациями, решение как-то это структурировать было закономерным. Если говорить про ожидания в смысле показателей — совокупная аудитория трех сайтов сильно больше, чем у «Афиши-daily», и она растет. Особенно, конечно, у сайта «Город» — это нормально: людей, которых волнует вопрос, где вкусно поесть, хорошо одеться и приятно провести время, больше, чем тех, кому интересен Джонатан Коу или битмейкер РЖБ.

— Каким номером или материалом журнала вы гордитесь больше всего?

— Это номер про 90-е с Лорой Палмер на обложке — потому что я придумал это после примерно десятичасовой редколлегии, и это было точное попадание. Номер про 25 советских артефактов, который, наверное, мало кто помнит, но он дорог мне, это был первый бигмат, придуманный и сделанный мной более-менее в одно рыло, ну и с идеологической точки зрения он для меня ценный. Про историю медиа, конечно, — тогда мы изобрели, по сути, новый журнал «Афиша» в том виде, в котором он существует в последние три года. Из тех, что уже при мне в качестве главного редактора сделаны, — номер с Навальным на обложке и теми самыми дискуссиями про Россию (не поклонник Алексея Анатольевича, но это было сделано вовремя и точно), номер про историю русского кино, про окраины Москвы. Ну и главное — «99 русских хитов», про историю поп-музыки. Этот номер сдавался в середине декабря 2011-го. В начале был материал, где 50 человек в диапазоне от Акунина до Капкова как-то комментировали протестные события. Было ощущение, что вот наконец-то началась история, и редакция «Афиши» в ней принимала участие самым непосредственным образом — это был момент нашей активной вовлеченности в политику. Номер уходил в печать 16 декабря, через шесть дней после первой Болотной, и всю предыдущую неделю Сапрыкин и Красильщик делали революцию, а я в основном редактировал интервью с Сергеем Жуковым и Игорем Матвиенко. Тогда, конечно, завидовал, а сейчас не знаю — если смотреть из 2014 года, сразу и не скажешь, какое из двух занятий было более благородным и ценным с точки зрения вечности.

— А что вам не удалось? Были упущенные возможности?

— Ну, моя главная боль — интервью с Павлом Дуровым на 30 тысяч знаков, которое он запретил публиковать, предварительно заключив с нами договор, что он может это вето наложить. Оно было для номера про историю интернета. Это, наверное, мое лучшее интервью — наряду с интервью с Навальным после выборов в КС, Дуров там раскрывался совершенно как персонаж из «Атлант расправил плечи». При этом он дикий харизматик, и у меня было ощущение, что я говорю с чудовищным совершенно человеком, который при желании может стать президентом России (ну, тогда так казалось). Увы, Павел сказал, что его аудитории это все неинтересно, и от текста остался крохотный манифест на абзац.

— Чего вам из вашей жизни в «Афише» и, может быть, даже шире — жизни в России будет больше всего не хватать?

— Откуда ж я знаю. Я же еду в абсолютную неизвестность, маленький городок между Канзасом и Сент-Луисом. Вскоре после того, как меня распределили, я увидел материал на Buzzfeed: карта Америки с тегами, расставленными по результатам опроса британских студентов о том, что они знают об американских штатах. Ну там, Техас — ковбои, Теннесси — кантри. Так вот на месте штата Миссури большими буквами было написано: NO IDEA. Вот это мой ответ — «ноу айдиа». Я совсем не понимаю, что меня там ждет, кроме того, что какая-то совсем-совсем другая жизнь.

Понравился материал? Помоги сайту!