Нос Бентама / Зачем читателю «НОС»?

В Красноярске почти нет одинаковых домов, и в центре уживаются пустыри, высотки и деревянные домики в один этаж. Мимо них едет добрый таксист, который знает про книжную ярмарку в родном городе. Таксист рассказывает про остров совсем рядом с городом, через каменный мост, там заповедник и парки, возможно, остались и звери. Отец таксиста живет в маленьком деревянном домике на земле, живет там уже много лет, и вдруг ему говорят: «Здесь будет дорога, так что не стройся тут особенно». После расселения обещают квартиру, не в центре, но все же. «Что ему делать в этой квартире?» — сокрушается таксист и показывает на дорогу. «Тут раньше был аэропорт, прямо где мы едем, в центре города, и вот представь — мы на той взлетной полосе сейчас». Потом добавляет: «А метро у нас так и не построили, и дорога — сам видишь». Едем — впереди острые углы и круглые балконы; все кварталы настолько разные, что сомневаешься, в одном ли ты сейчас городе. Гостиницы тут называются «Сибирь» и «Красноярск», а пароходство «Енисейское». Только остановишься — понимаешь: вокруг простор, между домом и следующим кварталом — воздух и небо, в размеры которых веришь не сразу. Подъезжаем к КЦ «Сибирь» — туда привезли книги со всей России и школьников со всего Красноярска, остальные добираются по своей воле.

Красноярская ярмарка книжной культуры (КРЯКК) захватила все пространства КЦ «Сибирь». Фонд Прохорова привез сюда издательства, которые вместе можно встретить только на non/fiction в ЦДХ. Гости ярмарки заняли гостиничные номера, и неделю комплекс напоминал улей.

В холле у информационного окна стоит странный персонаж, сбежавший из советской анимации, немного смахивающий на северного Матроскина и пока не определившийся, на какой круглый стол он хочет пойти и о чем предстоит ему в этой жизни читать. Как только он пересечет зону ресепшена, то попадет в круговорот круглых столов, презентаций, выставок и дебатов. Отдохнуть он сможет в очереди за кофе или обедом, но лучшее укрытие — ретрокинотеатр или кафе на верхних этажах комплекса.

Центральная тема КРЯКК 2015 года — «Карта Родины: художественное освоение пространства». С одной из сцен слышно, как «советский археолог рассказывал об уничтожении советских археологов и случайно упомянул про вырезание всех советских краеведов в 37-м году». Рядом со стендом детского издательства «Поляндрия» произносят: «У нас ничего нет для подростков — могу показать вам смысл жизни и отправить к “Розовому жирафу” и “Самокату”». В холле КЦ «Сибирь» висят плакаты студентов В. Меламеда и не только. Подробнее можно посмотреть тут (куратор проекта — Андрей Логвин). Первый вывод — посетитель попадает в пространство историй. Его постоянно преследуют обрывки диалогов, лекций, ситуаций, сразу понятна фрагментарность жизни.

Впереди — клуб КРЯКК, там и состоятся дебаты премии «НОС»-2015. Лонг-лист можно посмотреть тут — он получился из 165 книг. Любой человек может проголосовать за любимую книгу на сайте премии. Дебаты начинаются, и члены жюри выдвигают 4 книги из лонга и объясняют свой выбор в удобной форме. Напомним читателям особенности «НОСа».

Три кита «НОСа»

1) «Современность/инновационность текущей прозы организаторы премии рассматривают, прежде всего, под углом “новой социальности” литературного текста: как создание новых смыслов, новой системы художественных координат, новой ментальной и метафорической карты мира».

2) «Премия мыслится как важная интеллектуальная площадка для критических дискуссий о художественном эксперименте в современной литературе, о модернизации критического инструментария оценки произведения, о новых взаимоотношениях письма и визуальности, искусства и общества, этического и эстетического, художественного и политического, о самих границах художественности».

3) «Основная задача проекта — усовершенствовать институт отечественной критики путем модернизации жанра литературной премии. Главная особенность премии “НОС” — открытость процесса принятия решений. Непременным условием работы жюри является необходимость публично аргументировать выбор финалистов и победителя в рамках ток-шоу в присутствии и при активном участии журналистов, литераторов и культурной общественности».

Модератор дебатов «НОСа» — издатель «НЛО» и директор Фонда Михаила Прохорова Ирина Прохорова задает первый и традиционный вопрос жюри.

Ирина Прохорова: Почему что-то входит в лонг-лист, а что-то не входит?

Константин Богомолов (театральный режиссер, филолог, председатель жюри): В лонг-листе есть произведения, не принимаемые кем-то из членов жюри. Но все эти тексты отвечают нашим представлениям об интересной, хорошей литературе с точки зрения читателя. Конкретных критериев нет. Нам важно было понять, что очевидно не должно оказаться в этом списке. Мы могли бы сузить лонг-лист до 10 названий, но понимаем, что люди в интернете голосуют и у человека должен быть выбор.

Прохорова: Почему в лонге нет книг Битова и Ерофеева?

Богомолов: Внутри нас и не было обсуждения, включать или не включать. Мы избавлены от некоторой магии имен, и здесь нет позиции «специально не включать мэтров». Каждый из них — это просто один из авторов.

Хотя в лонг-лист произведения мэтров не попали, жюри решило их обсудить.

Дмитрий Споров (историк, руководитель фонда «Устная история») о романе Битова: В своей прозе Битов говорит об отце как о константе существования. Он вроде есть с тобой, но по факту погиб на войне или просто пропал — и ты достраиваешь его сам. Везде в романе чувствуется присутствие «метафизического отца». По языку текст романа пересох. Сам Битов задумал этот текст более 20 лет назад и все это время шлифовал его. Книга Ерофеева про то, как английская королева 15 минут аплодировала его постановке. Это интересно в контексте биографии Ерофеева, а не русской словесности.

Богомолов: Мой первый кандидат — Александр Ильянен. Роман «Пенсия» был поддержан только Анной Гор и мной, а это сложнейший текст очень крупного русского прозаика. Для меня он был интересен формой — это один из текстов, где есть огромная претензия, жеманство, кокетство, и ко всему этому как раз и были претензии других членов жюри. Мне дорог этот текст своей отвагой!

Второй кандидат в шорт — книга Александры Богатыревой о жизни в нашей с вами современности, сочетающая «новую словесность и новую социальность». Один из членов жюри перебивает Богомолова словами, что книга Ильянена могла быть новой словесностью только 100 лет назад, приводя в пример полумифический «приход Маяковского к генерал-губернатору». Богомолов редко остается в долгу и спрашивает: «А что, Иличевский — новая словесность? Для меня это набор банальной эссеистики».

Третий кандидат — книга Полины Барсковой «Живые картины» — «текст очень личный и поэтический, перерабатывающий историю блокады» (о книге читаем тут), четвертая книга — «Житие Данилы Зайцева» — странный неавторский голос, который превращается в авторский.

Прохорова: Читатели вряд ли познакомились со всеми книгами списка. Про Ильянена нельзя ответить «о чем», а «о чем» книга Зайцева?

Богомолов: История блужданий и скитаний старообрядца — это абсолютно необработанный голос человека, который достовернее всех авторских голосов: я ему верю. Понимаете, меня меньше всего интересует сюжетность, мне важен голос.

«Для меня Ильянен и Зайцев как будто соединяются», — отмечает эксперт, Татьяна Венедиктова, указывая на магию языка «Пенсии» и «Жития».

Богомолов: К сожалению, Анна Гор (пятый член жюри, директор Нижегородского (в настоящий момент — Волго-Вятского) филиала Государственного центра современного искусства) не смогла сегодня быть с нами, она выбрала Ильянена, Богатыреву, Барскову, Гузель Яхину, Голованивскую и Зайцева.

Николай Усков (редактор проекта «Сноб»): Книга Гузель Яхиной показывает нам мир средневековья, страшные отношения со свекровью, господство мужа — все как мы представляем, и в этот мир вторгается коллективизация. Путешествие в ад коллективизации становится для нее одновременно открытием нового мира. Меня поразило, что все это написано с точки зрения женщины — перед нами другое измерение человеческой трагедии. Следующий кандидат — Мария Голованивская и ее сборник рассказов «Пангея» — словно о нас с вами и про этот мир, про Россию, но будто и нет, и сборник рассказов Максима Неволошина — истории о человеке из глубинки, который оказывается в Москве, а потом и вовсе в Новой Зеландии. Я как раз люблю сюжет в книгах. Книга Неволошина ровно про нашу жизнь.

Богомолов: Книга Яхиной испещрена червяками как дерево — автор старается написать книгу о том, про что все говорили, книга наполнена адски дурной и концентрированной образностью. Я прямо вижу, как человек стоял перед зеркалом и накладывал макияж на себя.

Мы так хвалим Данилу Зайцева и презираем Ильянена, а это книга не просто про язык — я там вижу фриковость, она меня до слез доводит этим ощущением, что я так пишу, я фрик и вокруг абсолютная пустота и одиночество. Такого рода письмо вызывает ощущение, что автор выпендривается. А кто знает и чувствует за этим реальность фриковой драмы? (Интервью с Ильяненом — тут.)

Для меня книга о блокаде — это не только «Живые картины» Барсковой, но и книга Богатыревой, где человек имеет силы жить в атмосфере сегодняшнего дня, там простое письмо, да непростое — возможное в атмосфере повседневной и прозрачной блокады современной жизни.

Споров: Игорь Левшин и Данила Зайцев — Зайцев не наговаривал текст, а писал, и только он среди этого списка отвечает на вопрос «что делать?» У него все четко. Он несет свою правду. Левшин очень здорово выстраивает личные маленькие сюжеты — играет с образами так, чтобы ты был вовлечен; мне важна такая словесная игра.

Усков о книге Левшина: «Прочел половину книги — она написана только для того, чтобы “нежить врубила стакан и объявила дупло” — вот какой там язык. Я не вижу в этом изящества, я уже не вижу тут и слов».

Прохорова: Что такое вязь языка?

Часть жюри использовала это словосочетание в аргументации, но объяснения не принесли ответа на вопрос.

По скайпу участие в дебатах принимала эксперт премии Анна Наринская.

Наринская: Мы рассуждаем об Ильянене как о новичке? Странно: он уже 20 лет издается — он уже 20 лет бьет в одну точку, это его миссия; если мы отказываемся от Ильянена в этом списке, то мы отказываемся, прежде всего, от важного и интересного видения мира. Перед нами сложная книга. Ильянен живет с пониманием того, что большого количества читателей у него не будет. Книга Полины Барсковой крайне важна — не только из-за блокадной темы: Полина прозаик, поэт и ученый, перед нами проза специалиста.

Про книгу Данилы Зайцева: в Европе премии дают не только писателям, но и издателям, посмотрите, как «Альпина Паблишер» издало книгу.

Тимофей Дзядко (редактор РБК): Книга Яхиной о коллективизации, А. Нуне.

Для меня превалирует сюжет над формой. Поэтому многие названные книги для меня неприемлемы.

Основное внимание привлекали фразы, брошенные то ли в ряды зрителей, то ли в членов жюри. Так, Ирина Прохорова сказала о книге Яхиной, что мы читаем о трагедии общества, где проиграли все.

Выводы Богомолова

Я замечаю голос частного человека, который возвращается в большую литературу, голос не забытый и не уничтоженный. Искреннее звучание человеческого голоса в большой форме определяет выбор этого списка. Этот голос испытывает отчаяние, страх и пытается с этим совладать.

Некоторые выводы экспертов

Эксперты премии — Константин Богданов и Татьяна Венедиктова — озвучили тенденцию этого сезона — новая эмигрантская литература: Марголис, Неволошин, Зайцев, в какой-то степени Иличевский и Нуне. Эксперты вспоминали концепцию Изера-Яусса, по которой читатель сам дописывает то, что читает; интересна именно такая литература.

Эксперты замечают, что самое печальное в лонге — предсказуемость ходов, стилей, риторики, например, как в книге победителя «НОСа»-2014 Алексея Цветкова. Полина Барскова, например, непредсказуема, как и Данила Зайцев.

Венедиктова и Богданов обращали внимание жюри на книги Павла Нерлера об Осипе Мандельштаме и отметили две выдающиеся книги: Полины Барсковой и Данилы Зайцева. При этом эксперт заметил, что сложность Ильянена — не новая сложность, все эксперименты в «Пенсии» — повторы истории русской литературы.

Татьяна Венедиктова подчеркнула: «Литература ценна тем, что она побуждает нас к действию! И за счет этого объединяет нас в сообщество, и качество этого сообщества и есть новая социальность. Это не сообщество механической солидарности, а более сложная взаимозависимость с далеким человеком».

В конце второго часа дебатов жюри объявило шорт-лист и удалилось, игнорируя вопросы из зала.

Гузель Яхина — «Зулейха открывает глаза»

Данила Зайцев — «Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева»

Александр Ильянен — «Пенсия»

А. Нуне — «Дневник для друзей»

Полина Барскова — «Живые картины»

Александра Богатырева — «Марианская впадина»

Мария Голованивская — «Пангея»

Удивление и радость вызывает одновременное попадание в шорт-лист и книги Полины Барсковой, и книги Александра Ильянена. Возможно, такой разворот «НОСа» позволит читателю в 2015—2016 году упустить меньше важных книг. Важных для изменения собственной карты, той прошивки и бесконечных обновлений, которых требуют от нас гаджеты и жизнь во всей своей изменчивости. Ильянен и Барскова — книги-исследования и эксперимент, книги с оглядкой и опорой на документ и личный опыт. Это литература, которая может ответить за себя и стать настольной книгой для человека, готового к откровенности и действию.

После дебатов, проходя мимо белых стендов и черных стульев, сталкиваешься с выставкой — реэкспозицией «Карты поэтических действий», «которая проходила в Петербурге прошлой осенью в рамках Манифесты-10. Это буквальный перенос топографии Петербурга на красноярскую почву в уменьшенном масштабе: экспозиция повторяет географическое положение тех 10 авторских работ, которые в тот день обнаруживались в разных местах города — на площадях и во дворах, в парке или на вокзале. Идея заключалась в том, чтобы сделать появление поэтической ситуации неожиданным» (далее тут).

На КРЯКК можно было увидеть ученика Иосифа Бродского — Кристофера Меррилла. Американский поэт, путешественник и директор Международной писательской программы в Университете штата Айова называет ученичество у нобелиата «решающим опытом в своей жизни»: «Он считал нас самыми глупыми людьми на планете и учил нас не так, как учат американцев. Мы такими и были тогда. Бродский говорил о свободном стихе в России и мире так: в России мало верлибров, потому что на русском гораздо проще рифмовать! Мы читали Чеслава Милоша и Кавафиса». От американского поэта можно было услышать и такие слова Бродского: «американцы не знают географии — поэтому ничего не понимают в пространстве, не знают Историю — поэтому не понимают время».

Неожиданно рядом со зрителями появляется учительница с детьми и произносит: «Так, дети, сейчас тут одно мероприятие, но скоро будет другое: взяли стулья и уселись».

Возвращаешься в холл и слышишь фразу Кирилла Кобрина: «Еда — это секс для пожилых, утеха взрослых культур, которые мало что интересует» — останавливаешься и ловишь продолжение: «В итальянском ресторане (дело происходит в Лондоне) сидит средний класс и ест макароны, и с каждой макарониной они едят всю Италию — и да Винчи, и все остальное». Рядом со входом в центральный павильон (там мастер-классы и дети) стоит селфи-машина. К ней бегут ребята с криками «Селфи, селфи» вместо известных фраз детей из стихотворения Бродского «Зима, зима».

На каком-то повороте головы понимаешь — пропустил, не успел, забыл. Эффект переполненности часто сопровождает путешественника, маршрутный лист которого расчерчен сверх возможностей одного человека, как и программа КРЯКК этого года. Приходится пропускать поэтические чтения и круглые столы и спешить напоследок посмотреть первую выставку фотографий Алексея Парщикова, организованную Екатериной Дробязко. По дороге с одной из сцен слышишь напутствие: «Настоящее путешествие — всегда катастрофическое, как преображение, как опыт Алексея Парщикова».

Понравился материал? Помоги сайту!