«Текст является способом восстановить ощущение себя как себя»

22 марта в московском книжном магазине «Фаланстер» жюри поэтической премии «Различие» объявило лауреата 2015 года. Им стала Полина Андрукович, получившая премию за книгу «Вместо этого мира» (М.: Новое литературное обозрение, 2014).

— Вы удивлены премией?

— Очень. Сфотографировала статуэтку с котом, его зовут Анж — по-французски «ангел».

— Полина, вы учились во ВГИКе на художника анимационных фильмов, не на мейнстриме; каким был ВГИК в 1985-м?

— Было трудно: я поступила сразу после школы, в группе все были старше на три-пять лет, а мне 17 было; тогда эта разница имела значение. Много работы: я раньше писала только акварелью, а надо было писать маслом — три дня в неделю по восемь академических часов в день; я плохо умела рисовать. Рисовали обнаженную натуру, портреты. А по воскресеньям рисовали эскизы к мультфильмам.

— Кто тогда подрабатывал моделями?

— Женщины лет 40—45; работа несложная, но тяжелая: стоять по 45 минут. Мы с ними дружили и фотографировались потом, когда они были в одежде. А остальные три дня — обычные лекции по истории кино и истории КПСС.

— Чувствовалось давление структуры?

— Разоблачения в перестройку начались, когда я была на первом курсе. У нас был педагог Борис Михайлович Неменский, и у него была своя программа, за которую его несколько раз чуть не увольняли и нигде не принимали, — короткие этюды на состояния: задавал тему, ставил натюрморт и говорил: «удар», «гроза», «весна», «грусть». Это были не длительные работы, надо было черно-белым передать состояние. Это развивало чувство композиции.

— Вы общались с другими студентами?

— Контакта с другими студентами не было — была несчастная любовь, и я ни на кого не смотрела, я страдала. В школе, в 9—10 классах, я очень много фотографировала: на «Зенит» на пленочный 3М снимала сценки, когда мы дурачились с одноклассниками, — теперь они в ящике у мамы.

— Что удивляло Полину-студента?

— Кино тридцатых годов, зарубежное 30—40-х — черно-белые фильмы.

— Было ощущение, что вы художник?

— Нет. Училась во ВГИКе лет десять, с академическими, а потом захотелось некоторой завершенности — тогда произошла встреча с человеком, который меня изменил. Станислав Михайлович Соколов (худрук Союзмультфильма) — он научил добиваться своего в профессии: не денег, а адекватного результата. У меня в дипломе 16 акварельных листов, а нарисовано было около трехсот.

— А как появились мультфильмы?

— Вася Бородин делает их из моих рисунков.

Мультфильм Полины Андрукович «Уточнение».
Мультипликатор Василий Бородин

— Окружающие люди понимают, чем вы занимаетесь?

— Кого считать окружающими... Семья и близкие — да, очень поддерживали.

— Расскажите, как вышла книга, за которую вы получили премию «Различие».

— Я просто послала тексты в «НЛО» на общий адрес несколько лет назад, и Александр Скидан их случайно выловил. И меня на презентации назвали человеком без места. Со Скиданом было очень легко работать: так приятно, и не чувствовалось никакого груза.

— После написания вы читаете свои стихи?

— Я набираю их на компьютере, почти не изменяя, кроме опечаток, которые возникают сами собой. Иногда перечитываю рукописный черновик. Очень редко потом перечитываю.

— Кто в поэтической среде имел на вас влияние?

— Огромное влияние — Дмитрий Кузьмин как личность: взгляды, проект «Авторник»… По степени человеческой свободы.

— Тяжело ли что-то читать вслух?

— Если недолго — нет, и если не надо кричать.

Полина Андрукович читает стихотворение «ложатся голуби…»

— Ваши тексты — как будто свидетельства герметизации, закрытости письма/человека от какой-то истории — словно вы постоянно уходите.

— Это, наверное, способ уйти от банальности жизни, когда раздергивает и разбивает внутреннее единство. Текст является способом восстановить ощущение себя как себя. Не всегда они вызваны этим.

— Люди, которые воспринимают ваши рисунки, — они читают ваши стихи?

— Читают и ничего в них не понимают: «хорошо, но слишком сложно».

— Слово «секс» и некоторые другие в ваших текстах кажутся отдаленными от основных слов — из другого мира?

— Да нет, я нормальный человек — это часть человеческой жизни, об этом тоже думаешь, они естественно возникают.

— В тексте — те слова, которые возникают в вас как в человеке?

— Да, но для меня и слово «пустота» реально.

— Вы сейчас пишете прозу?

— Да, каждый день понемногу, две-три странички блокнота. Это одна из причин, почему я редко бываю на поэтических вечерах: сразу включаются ощущения слов других поэтов, и не всегда хватает сил.

— Зачем вам писать прозу?

— Чтобы для себя что-то понять о себе и об окружающем мире; когда ручка и блокнот в руках, мне все спокойнее — и виднее в моей жизни, что меня окружает. Это письмо для себя; если когда-то и для кого-то будет интересно — хорошо. Это некоторая психотерапия.

Не было времени, чтобы я совсем не писала. Я начала всерьез на втором-третьем курсе, в школе — только шуточные стихи.

— Вы уничтожали свои работы?

— Живопись — переписывала, поэтому из прежнего ничего не осталось, выбросила уйму пленок, да и графику уничтожала, но тексты — нет.

— Вы соотносите себя с современной культурой, тем, что вокруг происходит?

— Да практически нет, осознанно — нет. Могу соотнести себя по духу, а не по форме, с песнями каэспэшников.

— Есть реальность, в которой хотелось бы побыть?

— Париж, Монмартр, импрессионисты, это банально.

— Чего не хочется видеть вокруг?

— Госучреждений: не чтобы их совсем не было — я понимаю, что они нужны, но по жизни с этим сталкиваться некомфортно. Соцслужбы, даже ЖЭК.

— Что-то изменилось в восприятии внешнего мира за последние 10—20 лет?

— Да фактически все. Многие вещи тогда неосознанно не хотелось делать — теперь стало понятно, почему я не хочу их делать, просто какое-то более равномерное дыхание с возрастом приходит.

— Политические взгляды?

— Практически не было соотнесения с внешними политическими событиями; иногда некоторые движения вызывают радость и подъем. У нас с отцом разные взгляды на политику. Папа верит, что Россия идет по совершенно правильному пути — светлые тенденции, а я вижу то, что я вижу на улице, в метро, в выражении глаз, я скорее пессимист, я знаю цикличность всех изменений.

— Как вы относитесь к вранью?

— Я училась в советской школе, я очень хорошо писала сочинения про Чехова и Пушкина, я относилась спокойно к тому, что надо писать о защите маленького человека и коммунистов в литературе. Я понимала, что это все — лицемерие. Это очень хорошая прививка.

— А что вы читаете сейчас?

— Умберто Эко «Открытое произведение» перечитываю, Джорджа Мартина — «Сагу для отдыха»; я очень мало читаю.

— С каким искусством сейчас вы соотноситесь?

— Музыка имеет отношение: любой французский шансон действует на меня очень хорошо — от Жоржа Брассенса до Шарля Азнавура, и музыка Губайдулиной, и современная симфоническая музыка. Мурлыкает и мурлыкает, и приятно.

— Что вы не можете — не хотите?

— Что-то обязательное делать не могу — вставать в восемь куда-то и сразу ехать; если я утром не сделала рисунок, то я не в своей тарелке; потом начинается день.

— Вы нечасто в сети?

— Я не люблю компьютер — использую как справочник и печатную машинку, мне проще поговорить и встретиться, чем написать письмо.

— А что удивляет в последнее время?

— Течение времени и то, что с течением времени действительно что-то меняется: в это не верится. Что мир нестабилен и моя жизнь нестабильна.

— Если бы вас пригласили на фестиваль сейчас, вы бы согласились?

— Я человек невыездной: быстро устаю, в поезде нельзя курить.

— Какой вопрос вы бы задали себе? И есть ли на него ответ?

— Насколько я сама способна выдерживать ту пустоту и тишину, которую я, так сказать, «пропагандирую», — соответствую ли? Пока нет ответа.

— Вы чувствуете в последнее время разрастание смерти вокруг?

— Смерть кошечки — начало поэмы, которая в книге; смертей людей вокруг меня почти не было, умирали знакомые достаточно неблизкие. Энергетический взрыв и, когда умирает хороший человек, — подарок его жизни всем.

— Есть страх?

— Есть страх сойти с ума, потерять осознание себя. Сейчас в моих текстах гораздо больше человека, чем было когда-то.

— В вашем письме часто присутствуют два правила честной игры: перенос части слова на другую строку, расположение слов с разными интервалами между ними — и опечатки, открывающие читателю процесс письма.

— Эти опечатки пошли с того времени, когда я печатала на машинке: исправить опечатку было невозможно. Первые стихи Дмитрию Кузьмину были напечатаны на машинке.

Я запомнила его фразу: «Жаль, что у вас нет компьютера» — и тогда я сказала папе, что хочу обзавестись техникой.

— Полина, вам снятся сны?

— Да, в основу нового прозаического текста лег сон.

Понравился материал? Помоги сайту!