Йонас Люшер: «Однажды людям захочется новой правды»

В прошлом году живущий в Мюнхене швейцарский писатель Йонас Люшер (р. 1976) дебютировал небольшой новеллой «Весна варваров». Он писал ее три года параллельно с кандидатской диссертацией по философии. В новелле молодые британские финансисты приезжают праздновать свадьбу в тунисский оазис Чуб. Случайным гостем на вечеринке оказывается швейцарский предприниматель Прейзинг. В брачную ночь, пока компания вовсю веселится, в Лондоне стремительно падает фунт и Англия объявляет о своем банкротстве… Книга, выдвинутая на Немецкую и Швейцарскую книжные премии, уже переведена на английский, арабский и несколько других языков, включая русский (М., «РИПОЛ классик», 2014). В октябре Люшер поездил по России: от Москвы и Санкт-Петербурга до Ростова-на-Дону и Архангельска.

— Если бы русский читатель, еще не успевший прочитать «Весну варваров», спросил, на что она похожа, я бы, вероятно, вспомнил о булгаковских повестях, где с помощью небольшой доли фантастики и изрядной доли иронии описываются общественные катаклизмы.

— Сравнение с Булгаковым — невероятный комплимент, которого я не заслуживаю.

— И тем не менее давайте поговорим о мире современной Европы, который стал предметом вашего писательского анализа. Когда-то в «Рождественской песне» Диккенс рассказывал, как в викторианской Англии, проникнутой христианской моралью, свирепствуют невежество и нищета. В вашей «Весне варваров» главная беда сегодняшней Великобритании, лишенной неоспоримых моральных ориентиров, — чрезмерное богатство и показная образованность. На эту британскую финансовую спесь смотрит ваш главный герой — швейцарец по имени Прейзинг, большой поклонник морали и благоразумия.

— Да, ему ближе Англия других героев «Весны» — социолога Санфорда и его жены Пиппы, они принадлежат к исчезающему виду благовоспитанной буржуазии. Кстати, за исчезновением этого класса меланхолично наблюдают многие европейские художники, например, Михаэль Ханеке в «Любви». У меня в книге двойственное отношение к этому явлению: с одной стороны, хочется сохранить культурные ценности этих людей, с другой, их элитарность легко становится болезненной, переходит в психоз, превращает их в посмешище.

— При этом Прейзинг в известной степени сам невежественен: он не знает, а точнее, не хочет знать, что его благосостояние образуется за счет рабского труда тунисских детей, что нанятый им сметливый босниец Проданович важнее для его компании, чем он сам.

— Его главное свойство в том, что он никогда не действует, ничего не предпринимает по собственному почину. Мы ведь живем на всем готовом, мы с легкостью утверждаем, что ничего не понимаем в постоянно усложняющемся мире. Так поступает и Прейзинг, просто игнорируя все непонятное. Мы облегчаем себе жизнь, и политики помогают нам в этом, принимая безальтернативные решения, за последствиями которых остается только наблюдать. Другой крайностью в книге стали охваченные жаждой действия молодые англичане, у которых есть ощущение, что они способны перекроить мир на рынках по собственному образу и подобию. Они возомнили себя masters of the universe, как говорят на Уолл-стрит. И это, конечно, безумное преувеличение. «Золотой середины» в книге нет, тут нет персонажей, которые действовали бы и помнили, что должны испытывать определенное смирение перед запутанностью мира.

— Прейзинг попадает в психиатрическую лечебницу. Это связано именно с его нежеланием действовать?

— Совершенно верно.

Элитарность легко становится болезненной, переходит в психоз.

— Вы поездили по России, и у нас тут тоже крайне сложное отношение к англосаксонскому миру — вплоть до нежелания признавать его финансовое и культурное превосходство. Похоже, что континентальная Европа оказалась зажатой между двумя видами варварства: современным англосаксонским и старомодным русским.

— Вероятно, для многих тут важно настаивать на серьезных различиях между своей страной и остальным миром, защищаться от внешнего врага. Разумеется, режимам, тяготеющим к авторитаризму, такой внешний враг просто необходим. Внешний или внутренний. Тем не менее за короткий срок, что я провел в России, у меня сложилось впечатление, что глобализация и рыночная экономика продвинулись так далеко, что особых различий между Россией, Европой и Америкой нет. Мы все с головой ушли в капитализм. У нас одни и те же вещи, одни и те же проблемы. С другой стороны, я, конечно, заметил все эти заигрывания с традиционной моралью. Во время встречи в Петрозаводске молодая читательница спросила, почему в моей книге так много внимания уделено сексуальности. Мол, были же немецкоязычные авторы, которые обходились без подобных тем: Стефан Цвейг, Томас Манн… Пришлось напомнить ей, что «Смерть в Венеции» посвящена однополой любви.

— Как вы думаете, русские бизнесмены, случись им праздновать свадьбу в оазисе Чуб, могли бы повести себя так же, как английские?

— Вполне. Свадебная компания состоит из завсегдатаев лондонского Сити. А там работают люди со всех концов света. Не случайно в книге появляется торгующая зерном норвежка. И россиян, и швейцарцев в Сити тоже хватает. Финансовый рынок глобален. В поведении молодежи нет ничего типично английского, Англию я выбрал по совсем иным причинам: она больше других стран зависит от финансового рынка.

— К слову, о финансах. А как вы относитесь к санкциям против России?

— Боюсь, что здесь они на руку тем, кто выступает против сближения с Западом, и поэтому контрпродуктивны.

— А ЕС мог бы ввести санкции против США — чисто теоретически? Например, в знак несогласия с какой-нибудь военной операцией.

— Интересный вопрос… Но я бы не стал исключать такую возможность, антиамериканизм распространен на улицах Германии даже сильнее, чем русофобия. Хотя и то и другое одинаково отвратительно. В последнее время у меня складывается впечатление, что немцы принуждают себя выбирать между Штатами и Россией. Полнейший гротеск!.. Все эти деления на лагеря…

— В вашей новелле не нашлось места для истинной любви. Свадьба, на которой в роли священника выступает повоевавший в Ираке солдат, больше похожа на фарс. А лучшая подруга невесты кидается на великовозрастного профессора и при его пассивном содействии рушит многолетний брак…

— Да, признаюсь, общий тон моей книги довольно едок.

Последующие поколения будут судить о нас по тому, как мы обращались с беженцами. И ничего хорошего не скажут.

— Учительница английского Пиппа после долгих раздумий рискует прочесть на свадьбе сына стихотворение Гэри Снайдера и терпит фиаско. Какова, на ваш взгляд, роль поэзии в современном обществе? Возможно ли возрождение интереса к поэтическому слову?

— И на этот вопрос я в новелле отвечаю двояко. С одной стороны, цитирую американского философа Ричарда Рорти — его «умение потрещать старыми каштанами» («to rattle off some old chestnuts»). Рорти умер в 2007 году и незадолго до смерти написал свое последнее эссе «Fire of Life». В нем он отчасти сожалеет, что так много времени посвящал философии и так мало стихам, что слишком редко «трещал каштанами», то есть читал поэзию вслух. И я его понимаю. С другой стороны, желание продекламировать стихи по любому поводу действительно смехотворно. Фиаско Пиппы оправданно, ей не нужно было навязывать поэзию молодежи. Поэзия склонна обобщать, нарратив, напротив, выделяет частности. Возможно, сейчас мы находимся в той фазе, когда людям нужнее простой нарратив. Кстати, я уже успел почувствовать, что в России поэзия имеет особое значение. И тут я вам завидую. В Петербурге меня сопровождала замечательная германистка, которая с легкостью цитировала Мандельштама, когда рассказывала мне о городской архитектуре.

— Герои вашей новеллы убеждены, что правда в деньгах, и без стеснения говорят об этом.

— Таково сегодня общее мнение. Но общим мнениям свойственно меняться. Однажды людям захочется новой правды.

— А кто из немецкоязычных авторов произвел на вас наиболее сильное впечатление?

— За последний год я много читал Зебальда. Опасно писать, параллельно читая Зебальда, — кажется, самому такого уровня никогда не достичь. И меня всегда впечатляла его серьезность. Из современников мне очень дорог Вольфганг Херндорф, к сожалению, умерший в прошлом году. У него есть замечательный роман «Песок». Еще мне нравится молодая швейцарка Доротея Эльмигер. Ее роман «Ночлежник» («Schlafgänger»), вошедший в этом году в шорт-лист Швейцарской книжной премии, посвящен важнейшей теме беженцев. Думаю, последующие поколения будут судить о нас по тому, как мы обращались с беженцами. И ничего хорошего не скажут.

— Кстати, что вы думаете о швейцарском референдуме против массовой иммиграции?

— Катастрофа, полная катастрофа! Но худшее впереди: в ноябре состоится еще один референдум, на котором иммиграцию предлагают ограничить из экологических соображений. Дескать, у густонаселенной страны больше экологических проблем.

— А есть ли, на ваш взгляд, альтернатива национализму, усиливающемуся сейчас во многих европейских странах?

— Наверное, интерес к единичному, к личности. Национализм строится на монументальных мономифах. Но эти общие для всех мономифы лживы, мир состоит из множества непохожих историй. Мир — полимифичен.

Понравился материал? Помоги сайту!