«Призраки прошлого нельзя преодолеть молчанием»

Густав Герлинг-Грудзиньский, знаменитый польский писатель и журналист, наряду с Милошем и Гомбровичем считается одним из самых ярких деятелей польской литературной эмиграции XX века. Но главная его заслуга, наверное, в другом — он является одной из самых заметных фигур интеллектуального сопротивления коммунистическому влиянию в Польше и в целом в Европе.

В 1939 году, двадцатилетним, он вместе с друзьями создал подпольную группу «Польская народная акция независимости» (PLAN), которая организовывала сопротивление захвату Польши нацистами. В 1940 году был арестован НКВД, обвинен в шпионаже и через пересыльные тюрьмы Витебска, Ленинграда, Вологды оказался в лагере в Архангельской области. По советско-польскому соглашению Сикорского—Майского и после голодовки протеста был освобожден в 1942 году, присоединился к армии Андерса, сражался под Монтекассино, награжден знаком высшего воинского отличия Польши — орденом Virtuti Militari («Военная доблесть»).

Но в послевоенную коммунистическую Польшу Герлинг-Грудзиньский не вернулся и оказался в эмиграции, поселившись в Лондоне. В 1949—1950 годах получил стипендию польского правительства в изгнании и написал первый (и самый известный) роман «Иной мир» — о советских лагерях, о коммунистическом аде, через все круги которого он прошел совсем молодым. Книга сначала вышла на английском языке с предисловием Бертрана Рассела. Роман имел огромный успех в Европе и США, в течение нескольких лет его перевели на немецкий, итальянский, испанский, шведский, японский, китайский (в Гонконге), арабский языки. До середины 60-х годов отказывались публиковать роман только французы — под сильным влиянием компартии Франции. В 1953 году в Лондоне роман вышел на польском языке. В России опубликован лишь в 1989 году — в прекрасном переводе Натальи Горбаневской, которая была лично знакома с автором.

С 1947 года Герлинг-Грудзиньский вместе с Ежи Гедройцем издавал на польском языке знаменитый журнал «Культура» — сначала в Италии, потом во Франции. Журнал оказал огромное влияние на развитие демократии в Польше. В 1952—1955 годах работал на «Радио Свобода» в Мюнхене. С 1955-го жил в Неаполе: после гибели в 1952 году его первой жены женился второй раз — на дочери Бенедетто Кроче Лидии. Участвовал в диссидентском движении, примыкал к организации оппозиционных интеллектуалов «Польское независимое соглашение». Умер в 2000 году, похоронен в Неаполе.

В этом году Герлингу-Грудзиньскому исполнилось бы 100 лет. Польский институт в Петербурге провел конференцию «Иной мир — иной человек», посвященную юбилею. На конференции с воспоминаниями об отце выступила его дочь — Марта Герлинг-Грудзиньская. О жизни в Неаполе, об отце, о его взглядах и отношении к коммунизму Марта Герлинг-Грудзиньская рассказала Наталье Шкуренок.

— Вы с детства знали, через что пришлось в жизни пройти вашему отцу? Вы знали, что он сидел в лагере, воевал в армии Андерса?

— Отец не рассказывал нам — моему брату Андрео Бенедетто и мне — о себе, никогда публично не говорил о своем прошлом, о своих переживаниях. Постепенно, став старше, я все узнавала о нем сама. Прежде всего — из рассказов его сестры Ольги, моей тети. И, конечно, из его книг — мне было почти 12 лет, когда я начала читать «Иной мир». Тогда узнала о тюрьмах, лагерях, об армии Андерса.

— Он вообще ни с кем не говорил о своем прошлом?

— С мамой он, конечно, обо всем говорил, а со мной и братом ему сложно было говорить. Почему? У меня тоже возникал этот вопрос. Думаю, потому, что наша семья сформировалась уже в Италии и он, живя в Неаполе, считал, что мы — итальянская семья, он как бы отгородился от прежней жизни. В нашей семье не говорили по-польски! Только когда мне было почти двадцать лет, я сама выучила польский язык.

— В Петербурге я участвую в акции «Последний адрес», и мне часто приходится сталкиваться с тем, что в семьях репрессированных не говорили потом о случившемся — боялись — и даже уничтожали все документы, связанные с прошлым. Главным образом из-за страха. Ваш отец тоже боялся этих воспоминаний, он хотел все забыть, переступить через прошлое?

— Не думаю, что был страх. Просто советские тюрьмы и лагерь — это был самый страшный период его жизни, а такое не хочется вспоминать. С другой стороны, он хотел, чтобы мы узнали об этой части его жизни, прочитав его книгу. Он считал, что все сказал в своем романе.

— Когда читали книгу, задавали отцу вопросы?

— Настолько очевидно было, что для него это очень болезненная тема, что мне сложно было задавать ему вопросы. В доме вообще не было разговоров на эту тему! Вероятно, он обсуждал что-то с матерью, но публично — никогда. Он приложил огромные усилия, чтобы создать свой литературный польский мир в Неаполе. Жил в нем и никого не пускал туда. Только когда я в 20-летнем возрасте начала учить польский язык, мне удалось стать ближе к нему, узнать побольше. Отец всегда писал по-польски и называл себя польским писателем. С матерью и с нами он говорил по-итальянски, с миром — по-польски. Весь дом был итальянским. И только его рабочие комнаты оставались польскими: это была маленькая Польша в Неаполе.

— Русский язык он знал?

— Да, он его хорошо изучил еще в плену, в лагерях. И всю жизнь читал по-русски — ему постоянно привозили газеты из Советского Союза.

— Отношения между Польшей и Россией уже многие годы сложные, прошлое мешает нам найти общий язык. Ваш отец как-то оценивал польско-российские отношения?

— В предисловии к одному из изданий «Иного мира», написанном отцом, есть такие слова: «Призраки прошлого нельзя преодолеть молчанием. Если что и может сблизить поляков и русских, то это говорение вслух об обидах и общем страдании. Общее страдание — страдание всех узников сталинской концентрационной империи — лежит в основе “Иного мира”. Из общего страдания возникает надежда».

— Отец о политике говорил? Как он относился к коммунистам, в частности, к итальянским?

— О политике в нашем доме говорили постоянно! Для отца коммунизм был совершенно неприемлемой системой — он на себе испытал все прелести «коммунистического рая». Он, безусловно, был абсолютным антикоммунистом. Для него свобода была главным свойством нормальной жизни, ее отсутствие он считал недопустимым ни при каких обстоятельствах. И всегда подчеркивал это, когда говорил о ситуации с коммунистическими режимами в странах Восточной Европы: посмотрите, что случалось с теми, кто пытался выразить свое мнение!

— Он помогал полякам, поддерживал соотечественников в борьбе, к нему приезжали за поддержкой?

— Да, к нему постоянно приезжали поляки и в Неаполь, и позднее в Мезон-Лаффит, где он жил каждые два месяца по неделе, работая над изданием журнала «Культура» вместе с Ежи Гедройцем. Отец поддерживал постоянные контакты с представителями польской культурной элиты, с поляками-эмигрантами и с теми, кто приезжал из Польши.

— Помогал «Солидарности»? Поддерживал — интеллектуально, финансово?

— Он высоко ценил и движение «Солидарность», и его участников. Помощь от него была, главным образом, интеллектуальная: он распространял информацию о «Солидарности» на Западе, писал об этом в европейских изданиях, особенно в журнале «Культура», который подпольно переправляли в Польшу, так что его голос на родине слышали. Публиковал информацию в итальянских газетах, во французских — писал свои тексты, комментировал чужие, участвовал в дискуссиях.

— Отец пытался попасть на родину?

— Это целая история! Отец пытался приехать в Польшу еще в начале 60-х годов — в 1962 году итальянские коллеги-журналисты хотели отправить его в Польшу в качестве итальянского журналиста. Он подал заявление на визу, помогали итальянские дипломаты, история тянулась полгода, но визу так и не дали. Ежи Гедройц даже обсуждал с отцом возможную поездку в Советский Союз и готов был профинансировать его пребывание там, но ничего не получилось. И хорошо, что не поехал, а то мог бы вполне оказаться в заключении. Первый раз наша семья съездила в Польшу еще в середине 70-х годов — мама, тетя, брат и я; отцу визу не дали, он был персоной нон грата для коммунистической Польши. Позднее, в 1978 году, я училась в Неаполе в университете, изучала польскую историю и филологию, писала докторскую работу по польской историографии и хотела приехать в Польшу для изучения материала на месте, в польских университетах и архивах. Но мне не дали визу! Конечно, это был жест, направленный против отца, — как это так, дочь Грудзиньского приедет в Польшу изучать историю! Второй раз удалось получить визу в 1979 году, я тогда прожила месяц в Варшаве у своей тети. Это было очень важно для меня — и для изучения истории, и в моих отношениях с отцом эта поездка стала переломной: он был очень горд, что его дочь сама поехала на родину предков. Для меня тогда стало настоящим открытием отношение к моему отцу польских интеллектуалов, молодежи — я встречалась со студентами, с профессорами в университетах. Все с огромным уважением и даже восторгом говорили об отце, о его творчестве.

— Отец все-таки побывал на родине?

— Первый раз он приехал в Варшаву в 1991 году — после более полувека эмиграции и фактического изгнания из страны! Мы тогда поехали втроем — отец, мама и я. На него визит произвел огромное впечатление. Он всегда говорил, что коммунизм рано или поздно падет, он в этом не сомневался, но не был уверен, что сможет увидеть падение коммунистической системы своими глазами. Поездка стала настоящим триумфом: с первой до последней минуты его постоянно окружали толпы людей, были бесконечные встречи в ПЕН-клубе, в книжных магазинах, на церемонии присуждения ему степени почетного доктора в Познанском университете. И всегда выстраивались очереди за автографами.

— Он не хотел бы потом переехать в Польшу?

— Нет-нет! Даже когда в Познанском университете ему присуждали степень почетного доктора, он в ответной речи сказал: теперь я перестал быть польским писателем в изгнании, я стал польским писателем, живущим в Неаполе. Все-таки он полвека прожил в Италии, здесь работал, завел семью — Италия стала его второй родиной. В Польшу потом приезжал еще несколько раз.

— Публиковался в Польше?

— Да, после окончательного падения коммунизма он активно писал для Rzeczpospolita, для ее приложений. Когда случился разрыв между ним и Ежи Гедройцем, начал публиковать свой «Дневник, написанный ночью» в Rzeczpospolita. Сотрудничал с другими газетами.

— Их разрыв с Гедройцем вызвал тогда большие дискуссии. Как отец объяснял причины разрыва?

— Основная причина — сама политическая ситуация в Польше и разница в ее оценке между ним и Гедройцем. Отец очень жестко оценивал ситуацию перехода от коммунизма к демократии, был резким критиком первых посткоммунистических правительств. Текст, который он тогда написал, — «Декалог», десять заповедей — Гедройц к печати не принял. Это была болезненная ситуация для обоих. Гедройц утверждал, что текст не соответствует политике «Культуры».

— Отец не верил в преобразование Польши?

— Для него было очень важно отделить коммунистический период истории Польши от новой истории, он считал, что должно быть совершенно новое государство, чтобы общество отказалось от коммунистического наследия и само дало жесткую оценку прежнему периоду истории. А Гедройц был сторонником мягкого перехода, он говорил, что нужно сглаживать углы, стремиться к диалогу.

— Как ваш отец относился к люстрации?

— Он считал ее обязательной! Активно участвовал в дискуссиях по поводу люстрации; его «Декалог» — результат этих дискуссий в том числе.

— Похожие процессы происходили тогда и в России — перестройка, демократизация. Ваш отец верил, что Россия избавится от своего коммунистического прошлого?

— Его очень интересовало, что происходит в России, он пристально следил за этим. Надеялся, что процесс демократизации не остановится. Но всегда говорил, что положение в России непростое! Восторгов и иллюзий не было — он испытал на себе всю глубину падения России в коммунизм, поэтому был настроен скептически.

— Почему отец ни разу не приехал в Россию после перестройки?

— Об этом он даже не думал! Опыт лагерей и тюрем оставил слишком тяжелый след.

— Психологическая травма осталась с ним на всю жизнь?

— Память осталась на всю жизнь. И, на мой взгляд, очень важно, что в Петербурге прошла такая конференция и что «Иной мир» был переиздан.

— В каком состоянии архив вашего отца? Могут ли с ним ознакомиться поклонники его творчества? Появится ли перевод на русский его дневников?

— Архив огромный: там десятки тысяч писем, гигантская переписка с коллегами-писателями, друзьями, издателями, политиками. Сейчас с Национальной библиотекой в Варшаве мы работаем над упорядочением этого собрания и составлением каталога. Полный каталог архива скоро будет издан — сначала на бумаге, потом в электронном виде — и будет общедоступным. Большую часть его дневников я прочитала, это почти полторы тысячи страниц. Издательство Ивана Лимбаха опубликовало на русском языке неаполитанскую часть («Неаполитанская летопись» (Санкт-Петербург, 2017 год). — Ред.). Сейчас есть проект Мариуша Вилька издать часть, посвященную России и Советскому Союзу.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!