Совпадение во времени

Сам принцип — взять какой-либо год и выстроить повествование о разных людях и сообществах, существующих синхронно, — совсем не нов, хотя последние десятилетия переживает взлет популярности среди авторов и читателей: от «В 1926» Ханса Ульриха Гумбрехта (1997) до «1913. Лето целого века» Флориана Иллиеса (2013). Столетний рубеж расположился между датами выхода немецкого (2017) и русского (2019) изданий «Времени кометы» Даниэля Шёнпфлуга — о том, как две дюжины персонажей, от Америки до России, проживали, осмысляли, реагировали на мир между последними днями октября 1918 года и началом следующего десятилетия.

Можно сказать, что любой историк делает нечто подобное в той мере, в которой отдает приоритет хронологическому перед тематическим, — соединяя через синхронию происходящее одновременно, в том числе не только неведомое в этот момент разным участникам действия, но и то, что остается для них неизвестным и в последующем, за пределами их сознания или, по крайней мере, за пределами их сознательных усилий на момент производства действия, чтобы результатом этих действий и поступков стало нечто, совершенно иное по отношению к представлениям, намерениям, мечтам или страхам.

Совсем другой эффект вызывает синхронистическая таблица: она сама по себе нейтральна по отношению к связям между событиями, в нее включаемыми, кроме одного-единственного совершенно необходимого, неотменяемого (отменяемого только вместе с самим принципом таблицы) основания — одновременности, основания нахождения в одном моменте астрономического времени. При этом сами действующие или претерпевающие способны жить совершенно в разных временах, ведя собственные летоисчисления.

Выстраивать сюжет, опираясь на год, — это возможность двигаться в совершенно разных направлениях: от несоизмеримости, разновременности существования, случайно соединенного в одной календарной дате вплоть до слитности, — через переплетенность, столкновения в одном месте и одном времени, которое становится символическим годы или десятилетия спустя, от физического сосуществования в одном городе во взаимной анонимности — до встречи под обложкой одного журнала.

© Ад Маргинем Пресс, Музей современного искусства «Гараж», 2019

В случае «Времени кометы» Шёнпфлуга речь не только о едином календарном времени, но и о пребывании в большом историческом времени. Две дюжины персонажей его книги — от Вальтера Гропиуса, основателя Bauhaus, до Нгуен Тат Тханя, годы спустя ставшего известным как Хо Ши Мин, кронпринца Вильгельма Прусского и лорд-мэра Корка Теренса Максвини — оказываются не только внешним взглядом, но и собственным сознанием соединены в переживании единого события — конца войны, того особенного промежутка между перемирием, объявленным с 11 часов 11 ноября 1918 года, и подписанием в Версале мирного договора.

Момент подписания становится окончательным временем «возвращения в реальность» и раздельность времени: возвращается обыденность, от обыденности надежд до обыденности страхов, но время между — особое, подвешенное, тот момент, когда прежнее течение вещей прекратилось, новое еще не началось (или, по крайней мере, так кажется): здесь должны определиться новые контуры реальности. Одни переживают этот растянувшийся на месяцы миг как время возможностей (для одних — тех, которые предоставлены им, когда они могут повлиять на будущий порядок вещей, когда важно успеть сказать, сделать; для других — возможностей, на них обрушивающихся, не от них зависящих, не ими желаемых, но тех, с которыми им необходимо нечто делать), другие живут это длинное мгновение как единственное, где они могут чувствовать себя теми, кем желали быть; затем порядок вещей вернется, и в этом порядке им придется привыкать к прежнему способу жить, тому, из которого они были изъяты войной и межеумочностью перемирия и возвращения к которому одни желают, а некоторые — попросту не задумываются, но, обнаружив себя в нем, окажутся неспособными жить:

«Что мог значить один день и один час? Определенное переговорщиками по их усмотрению наступление перемирия, казалось, на мгновение связало воедино миллионы человеческих судеб. Но этот миг соединил столь разные переживания и события: в то время как одни радостно обнимаются, а другие с отчаянием смотрят в будущее, война во многих уголках мира продолжается, и зачастую там даже не знают, что в Компьене подписан исторический документ. Один день и один час. Исторический момент 11 ноября 1918 года отличался поразительным совпадением в одной точке и в то же время — разнообразием точек зрения, после чего история вновь распадется на бесчисленные личные, не связанные между собой истории» (стр. 65).

Из этого момента герои дальше разойдутся по своим собственным путям, каждый в своем времени, — но за ними останется общая историчность, реальность сосуществования, в том числе такого, из которого один желает исключить другого.

И есть в этой книге и другое измерение, придающее ей особенный интерес: выстроенная как на письмах, дневниках, так и на воспоминаниях, она воспроизводит, следуя монтажному принципу, эти ретроспективные суждения, которым читатель доверяется как «снимку времени», чтобы следом показать, насколько наше знание, основанное на других источниках, говорит о неверности памяти или прямых искажениях, делаемых мемуаристом. Текст о прошлом оказывается работающим не только с материалами «того самого прошлого», следами, оставленными в сам момент прохождения времени, но и с памятью о нем — он не выстраивает простую оппозицию «через столетие», а удерживает штрихами, расставленными краткими знаками припоминания и переработки прошлого, все столетие между.

Мало кто способен удержаться от соблазна подвести итог, прочитать мораль. Так и здесь Шёнпфлуг осмысляет «промежуток» как время прорыва, которое в конце концов ведет к современности — как к лучшему миру. Так, как если бы видит в этом оправдание иллюзий и надежд своих героев. Но даже если считать наш мир лучшим по сравнению с тем, что было до Великой войны, — как быть с другой войной, расположившейся между перемирием 11 ноября и современностью? Ведь если окружающую нас (и одобряемую автором) реальность — по крайней мере, в ее лучших проявлениях — считать итогом усилий, намеренных и ненамеренных, героев книги, то тогда не будет ли столь же справедливо счесть их же итогом и иное? Думается, это лучший способ отменить всякий смысл у истории — пытаться оправдать усилия, надежды и мечты прошлого их результатом, к тому же сводящимся к благословению, даваемому наличному порядку. И — совершенно независимо от того, как кто относится к наличному, — ведь это значит определить смысл прошлого, безвозвратно ушедшего и бывшего уникальным, единственным переживаемым, по отношению к текущему, наличному, чему суждено стать тем же самым прошлым: то есть придавать слишком большую, абсолютную ценность себе самим — при этом другим краем сознания помня о собственной временности. В конце концов, у большей части героев книги ситуация была радикально иная: смерти уже были, они уже случились — оставалось их оправдать, попытаться действовать так, чтобы все прошлое не было бессмысленным.

Даниэль Шёнпфлуг. Время кометы. 1918: Мир совершает прорыв / Пер. с нем. И.С. Алексеевой. — М.: Ad Marginem Press, музей современного искусства «Гараж», 2019. 264 с.: илл.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!